Пассажир - Гранже Жан-Кристоф (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Он распечатал списки, для начала отобрав парижские университеты и художественные школы и сгруппировав выпускников — как психиатров, так и художников, — по годам. Все фамилии в них были перечислены в алфавитном порядке, что давало возможность провести сравнение, хотя он понимал, что эта работа займет у него не один час…
Ему хотелось пойти налить себе еще чашку кофе, но смех и жалобные стоны, разносившиеся по коридору, отбили у него желание покидать свою берлогу. Вооружившись ручкой, он принялся сличать списки, состоявшие из тысяч имен.
Возвращаться сюда в воскресенье оказалось для нее особенно мучительно.
В безмолвии выходного дня нечего было и рассчитывать на обстоятельства, способные смягчить шок от прямого столкновения. На дорогах — ни одной машины. В парке замка — ни одного садовника. Возле винодельни — ни одного работника. Единственной живой душой в этом безлюдном пространстве был ее отец, который в данный момент сидел и завтракал.
Ей не пришлось звонить у ворот. Они, как всегда, были распахнуты. Никаких камер наблюдения. Никакой тревожной сигнализации. Жак-Клод Шатле словно провоцировал случайных прохожих: «Не бойтесь! Заходите в гости к чудовищу!» На самом деле для непрошеных гостей была приготовлена ловушка, достойная бывшего палача. Возле самого дома их поджидала целая свора собак.
Анаис припарковалась во дворе, отметив про себя, что здесь ничего не изменилось. Пожалуй, дом стал выглядеть чуть более старым и серым, однако по-прежнему производил впечатление силы и мощи. Скорее укрепленный замок, нежели усадьба эпохи Возрождения. Фундамент его был возведен не то в XII, не то в XIII веке. Широкий фасад из песчаника в узких прорезях окон окаймляли две угловые башни под острыми кровлями. Кое-где по камню карабкались побеги дикого винограда, меж которыми просматривались покрытые зеленоватым мхом и серебристым лишайником стены.
Говорили, что в 1585 году Монтень пережидал в замке эпидемию чумы. Легенда не соответствовала истине, но отец Анаис всячески ее поддерживал. Наверное, тоже ощущал себя здесь вне досягаемости от любых эпидемий: слухов, суда и инквизиторского взгляда журналистов и политиков…
Она вышла из машины и прислушалась к знакомым звукам. В прозрачном воздухе звенели птичьи трели. На крыше скрипел старый флюгер. Вдалеке пыхтел трактор. Она остановилась, готовясь к встрече с собаками, которые действительно шумной сворой уже неслись к ней от дома по посыпанной гравием дорожке. Большинство ее узнали, остальные, те, что помоложе, поддались общему настроению и вместо того, чтобы ощерить клыки, приветственно замахали хвостами.
Она приласкала некоторых псов и направилась к застекленным дверям, протянувшимся по всему фасаду. Справа располагались винодельня, мастерские и склады. Слева раскинулся виноградник. Тысячи лоз, похожих на сложенные в мольбе руки. После того как Анаис узнала, кто таков ее отец, она часто думала, что здесь похоронены его жертвы, которые, как в фильме ужасов, тщатся выбраться из-под земли.
Ровно в 10.15 она позвонила в дверной звонок. Время она выбрала намеренно, подгадав его так, чтобы прибыть минута в минуту. Чуть раньше она переслала улики, собранные в каланке Сормью, координатору экспертно-криминалистической службы Абдулатифу Димуну, вернувшемуся в Тулузу. Улицу Франсуа-де-Сурди, где находился комиссариат полиции, она объехала за милю…
Воскресное расписание отца она знала наизусть. Вставал он рано. Молился. Делал зарядку и плавал в бассейне, расположенном в подвале. Затем шел в виноградник. Хозяйский обход владений.
Сейчас он завтракал в гобеленовом зале. В спальне на втором этаже его поджидали выстроенные в рядок пары обуви с каблуками разной высоты: сапоги для верховой езды, сапоги для гольфа, сапоги для прогулки, туфли для фехтования… Ее отец был самым спортивным из всех хромоногих.
Открылась двустворчатая центральная дверь. На пороге стоял Николя. Он тоже ничуть не изменился. Анаис следовало бы еще в детстве догадаться, что ее отец когда-то был связан с армией. Кто другой захотел бы держать в качестве горничной подобного типа? Николя был невысокий коренастый мужичок лет шестидесяти. Грудь колесом, лысая голова… Он походил на бульдога и, судя по всему, успел, подобно герою песенки Франсиса Кабреля, поучаствовать во всех войнах. У него была не просто дубленая, а прямо-таки бронированная шкура. Как-то раз, еще подростком, Анаис смотрела в киноклубе своей частной школы фильм Билли Уайлдера «Бульвар Сансет». Когда на пороге большого обветшалого дома Глории Свенсон возник Эрих фон Строхайм во фраке дворецкого, она аж подпрыгнула на стуле: «Блин! Вылитый Николя!»
— Мадемуазель Анаис… — растроганно произнес отцовский адъютант.
Она холодно чмокнула его в щеку. Он едва сдерживал слезы. Анаис почувствовала, как и у нее в груди поднимается сентиментальная волна, и решительно махнула рукой, не позволяя себе расчувствоваться:
— Предупреди его.
Николя резко развернулся кругом. Она на пару мгновений задержалась на пороге. У нее подгибались колени. Перед выходом она на всякий случай приняла две таблетки лексомила. Точнее говоря, она проглотила две таблетки, каждую из которых следовало перед приемом разламывать на четыре части, иными словами, увеличила обычную дозу в восемь раз. Неудивительно, что в голове стоял туман. За рулем она чуть не заснула.
Вернувшийся адъютант коротко мотнул головой. Он не произнес ни слова и не пошел ее провожать. Дорогу она знала, а что еще он мог бы ей сказать? Она миновала один зал, за ним второй. Ее шаги звучали гулко, как в церкви. На нее пахнуло нежилым духом, и по спине пробежал озноб. Отец не признавал центрального отопления, предпочитая живой огонь камина.
Она вошла в гобеленовый зал. Этим названием комната была обязана обюссонским гобеленам, таким старым и затертым, что изображенные на них сцены как будто утопали в тумане.
Еще несколько шагов, и вот она стоит перед отцом. Он сидел за столом, в луче солнечного света, и священнодействовал над завтраком. Выглядел он по-прежнему прекрасно. Шелковистые густые волосы ослепительной белизны. Гладкие черты лица, наводящие на мысли о речной гальке, на протяжении тысяч весен обкатываемой все новыми и новыми потоками талых вод. Светло-голубые глаза особенно ярко сияли на фоне матовой, всегда загорелой кожи. Жан-Клод Шатле воплощал собой тип плейбоя из Сен-Тропе.
— Позавтракаешь со мной?
— Почему бы и нет?
Она уселась с подчеркнутой непринужденностью. Спасибо лексомилу.
— Чаю? — своим низким голосом предложил он.
Николя уже поставил перед ней чашку. Отец потянулся за чайником. Она смотрела, как льется в чашку медного цвета струя. Отец пил только чай сорта «кимун», доставляемый из провинции Аньхой, что на востоке Китая.
— Я ждал тебя.
— Почему?
— Из-за «Метиса». — Он поставил чайник на место. — Они мне звонили.
Значит, она на верном пути. Анаис взяла себе тост и на миг поймала свое отражение в серебре отцовского ножа. Спокойно, девочка. Она медленно намазала подсушенный до золотистого цвета — еще один папашин пунктик — кусочек хлеба маслом. Руки у нее не дрожали.
— Я тебя слушаю, — чуть слышно проговорила она.
— Истинный христианин, — велеречиво начал он, — не умирает в своей постели. Истинный христианин не боится запачкать руки. Ради спасения других.
Годы, проведенные в Чили, не избавили его от юго-западного французского говора.
— Такой, например, как ты?
— Такой, как я. Большинство слабаков и бездельников обожают судить других. Они убеждены, что солдаты тоталитарных режимов все как один садисты. Что им нравится мучить, пытать и убивать людей.
Он помолчал. Солнечный луч успел сместиться в сторону. Старик лишился его освещения и сидел теперь в тени. Но его светлые глаза не утратили блеска.
— Я встречал садистов и иных извращенцев только на нижних ступенях социальной лестницы. Но даже в этих случаях их сурово наказывали. Никто из нас не работал ради собственного удовольствия. Никто не работал ради власти или ради денег.
