Эксгумация - Литт Тоби (читаем книги онлайн .txt) 📗
— Меня уволили, — проговорила она и снова заплакала. — Сегодня утром. Я пришла на работу, а они мне просто дали расчет, и все.
— О нет, — простонал я.
— Прости меня, что я просто так взяла и потребовала, чтобы ты приехал. У тебя, наверное, были другие дела.
— Ерунда, — сказал я. — Мне…
— Да, тебе, — перебила Энн-Мари, как будто я произнес именно то слово, которое она и хотела услышать. — Тебе ведь пришлось гораздо, гораздо хуже!
— Послушай, большую часть времени я, можно сказать, отсутствовал, — заметил я справедливости ради. — Тебе объяснили причину увольнения?
— Я слишком стара для этой работы.
— А сколько тебе?
— Тридцать. С моей работы человека увольняют, когда ему исполняется тридцать, если только ему не удалось достаточно продвинуться в карьере. Говорят, моделям не нравится общаться со старухами. На мою должность агентству нужны молодые женщины, только не такие худые, высокие и нервные, как сами модели.
— Это глупо, — сказал я, хотя логика была налицо.
— Это индустрия моды. Им нужны только молодые тела — ничего другого они не используют.
Я знал, что сейчас Энн-Мари нуждается не в моих советах, а в сочувствии. У нас еще будет время, чтобы поговорить о том, что ей делать дальше. Мне приходилось видеть Лили в таком состоянии, причем довольно часто, — ее карьера была полна сомнений. Каждая проба, каждая роль, каждая репетиция, сцена, слово, реплика сопровождались сомнением, плюс еще сомнение по поводу профессии в целом. Стоит ли за это браться? Может, я теряю время? И не только свое время?
Но со стороны мне было видно, что периоды величайших сомнений Лили были одновременно периодами ее величайших достижений. То, что ей казалось топтанием на месте и провалом, для внешних наблюдателей, включая меня, выглядело как легкость и неподражаемое изящество. Вопросы, которые она адресовала мне, были всего лишь суфлерским текстом. От меня требовалось, чтобы я задавал ей те же самые вопросы, а она могла бы их высмеять, как мое собственное глупейшее искажение истины.
Лили транслировала в эфир свою неуверенность, после чего улавливала отраженный сигнал и, усаживаясь перед телекартинкой своей личности, подчищала все, что появлялось на экране.
Весь этот опыт помог мне справиться с Энн-Мари. Тем более что случай Энн-Мари был куда более умеренным. Ее квартира, насколько я мог судить, по-прежнему оставалась неповрежденной: тарелки и окна были целы. С Лили все было бы по-другому. И Энн-Мари не наносила себе увечий, по крайней мере не причиняла себе физической боли, тогда как Лили в такой ситуации давно бы уже достала бритву. Конечно, она всегда следила за тем, чтобы не порезать себя в таком месте, которое снизило бы ее шансы на следующей пробе. Грудь Лили была вся испещрена шрамиками — бледными и на первый взгляд хаотично расположенными линиями. Я целовал эти тонкие белые рубчики, как будто мог разгладить их своими поцелуями, расстегнуть эти «молнии». Она использовала лезвия для безопасной бритвы, причем не мои, а те, которые покупала сама. Вполне обдуманно. Порезы были длинные и ровные. Потом она обрабатывала их в ванной. Я только находил окровавленные кусочки ваты в мусорном ведре. У лифчиков Лили, которые я бросал в стиральную машину (стиркой у нас занимался только я), чашечки были в таких случаях испачканы кровью. Иногда, судя по времени появления пятен, я мог догадаться, что она порезала себя прямо перед пробой, в театральном или студийном туалете. И вот она стояла и произносила роль для какой-нибудь рекламы стирального порошка или фарса о священниках и трусиках, и было видно, что она так сильно хотела получить эту роль, что просто истекала кровью.
Однажды она побрила себе волосы на лобке, и я чуть не умер при мысли о том, как еще она могла применить эту бритву.
При этом я не имел права читать ей никаких нотаций. Лили не скрывала от меня свои порезы, но не терпела, когда я упоминал о них. Мне приходилось принять ее склонность к самоистязанию как часть ее личности — она не могла быть иной. Стоило мне заговорить об этом, как она тут же отвечала хлестким: «Не смей!» Если я упорствовал, то она неделю дулась и отлучала меня от секса.
Это было тяжелее всего — привыкнуть к тому, что Лили могла быть счастлива, обливаясь кровью. «Будто женщин удивишь кровью и болью», — приговаривала она.
До убийства и начавшегося расследования, впрочем, о порезах Лили знали только я и все ее любовники. Алан должен был знать. И Геркулес, наверное, узнал.
В отличие от изрезанной кожи Лили, кожа Энн-Мари была идеальна. Да и жизнь ее была вовсе не такая уж конченая. Тем не менее я предоставил ей право выбрать, уместно ли залечивать ее душевные травмы в постели. Я чувствовал, что это было неизбежно. Мы еще не достигли той степени интимности, чтобы я мог утешить ее одними только словами. Она взяла меня за руку и молча повела в спальню.
В известном смысле у меня были основания для отказа: Энн-Мари как бы намекала (хотя она, скорее всего вслух стала бы это отрицать), что ее боль (от потери работы) и моя боль (от потери жизни) были равны и равнозначны. Они, однако, были даже не сравнимы — вот что я хотел объяснить ей. Только в другой раз.
Секс у нас получился нежный — такой, в котором все дышит любовью, но нет самой любви. Если бы между нами была любовь, секс мог бы быть более честным, менее нежным. Вместо я люблю тебя наши тела как бы говорили: Возможно, я когда-нибудь тебя полюблю. Каждый поцелуй содержал в себе некое обещание, и каждое прикосновение было авансом в счет будущих отношений.
В момент оргазма Энн-Мари вдруг начала всхлипывать, чего я раньше за ней не замечал. Эти всхлипывания не прекратились, даже когда она накинулась на мой член, поливая мне волосы на лобке слезами и отрываясь от работы губами и языком, чтобы вдохнуть воздуху. Я проявил достаточно жестокости, чтобы насладиться новизной ее поведения, и не просил, чтобы она остановилась.
Затем мы выбрались из постели, заказали пиццу и посмотрели по видео слезливую мелодраму из коллекции Энн-Мари. Это был ее вечер, целиком и без остатка. Я не собирался ничего менять или требовать удовольствия для себя. Создание для нее тихой зоны комфорта (пусть даже состоявшей из сплошных банальностей) приносило мне не меньшее наслаждение, чем когда я доводил ее языком до оргазма.
Оставшуюся часть вечера она в основном говорила мне спасибо, излучая благодарность всем телом из-под свободного кашемирового свитера. Спасибо за то, что ты здесь. Что ты — это ты. Что ты такой милый.
Настал подходящий момент, и я сказал ей о своей идее:
— Пока ты подыщешь что-то посерьезнее, у меня найдется для тебя работенка.
— Какая работенка?
— Помнишь, я рассказывал тебе о своем фильме…
— А где сценарий? Можно его почитать?
— Боюсь, большая его часть пока в моей голове. Но в ближайшее время я извлеку его оттуда и перенесу на бумагу. Затем мне хотелось бы отобрать несколько актеров — чтобы они почитали две-три сцены. Я с ними поработаю, чтобы сценарий обрел окончательную форму. Поможешь?
— С удовольствием, — ответила Энн-Мари, оживляясь. — Я всегда мечтала попробовать свои силы в кинобизнесе. Это может стать для меня идеальным вариантом.
— Я не хочу встречаться более чем с тремя-четырьмя лучшими кандидатами на каждую роль. Мы можем отсеять безнадежных претендентов еще на ранней стадии.
— Я понимаю.
— Я тебе заплачу, — сказал я. — Но ты должна будешь выполнять все мои указания.
— Все до единого, — передразнила меня Энн-Мари с сексуальной иронией. Энн-Мари очень точно пародировала меня, не так хорошо, как Лили, но все же вполне похоже.
— Работы будет не так уж и много: дать объявления, просмотреть заявки.
— Я, правда, возьмусь за эту работу с удовольствием. Это ведь вроде отбора моделей, так? Когда приходится пачками просматривать все эти мерзкие фотографии?
Совместными усилиями мы составили предварительный текст четырех объявлений. Вот как выглядело самое важное из них:
