Уинтер-Энд - Рикардс Джон (е книги .txt) 📗

— То есть домой ты летом не попадешь?

Ответ таков: «нет». С родителями я лажу, однако время предпочитаю проводить с друзьями.

— Не знаю. Может быть, попаду. Посмотрю, как все сложится.

— Ладно, если у тебя появится возможность проведать меня и маму, позвони. Да нет, позвони в любом случае, чтобы мы знали, как ты.

— Конечно, пап.

Пауза, которую я использую, чтобы глотнуть пива из банки, зажатой в другой моей руке. Потом отец говорит:

— Ты только знай, что я горжусь тобой. Ты — мой единственный сын.

Домой я в то лето не вернулся. Я вообще туда больше не возвращался. Родители приезжали ко мне на День благодарения — в том году и в следующем. А ко времени, когда я сам поехал в Майами, чтобы навестить их, прошло еще четырнадцать лет.

Я вздыхаю, закрываю коробки, мы сносим их вниз, к фургончику. Бен подвозит меня до центра, помогает переложить коробки в багажник моего «корвета».

— Спасибо, — говорю я. — Вещи, доставшиеся мне от родителей после аварии, я так и не разобрал. А эти разберу обязательно.

— Да не за что, сынок. Как не оказать услугу старым друзьям? Знаешь, я еду рыбачить на реку Маклин, если у тебя будет время, приезжай. К северу от Эшленда от одиннадцатого шоссе уходит на север проселок, проедешь по нему пару миль и увидишь меня. Ну, в общем, захочешь отдохнуть, приезжай, я только рад буду.

— С удовольствием, — отвечаю я кивая. — Если появится такая возможность, приеду. Я не рыбачил с тех пор, как отец возил меня мальчишкой на озеро Клэй.

По его лицу пробегает непонятное выражение — печали, что ли. Потом он записывает на клочке бумаги номер своего мобильного.

— Если не найдешь мой фургончик, позвони. Рад был снова увидеть тебя, Алекс. Будь осторожен.

— И вы тоже.

Бен забирается в фургончик и уезжает. Я тоже почти усаживаюсь в мой «корвет», но тут слышу, как кто-то окликает меня. И, оглянувшись, вижу быстро идущего ко мне мэра Сэвилла.

— Мистер Рурк, — говорит он, слегка отдуваясь. — Как дела?

— Да вроде ничего. Чем могу быть полезен, господин мэр?

Сэвилл приглаживает волосы:

— Я направляюсь на встречу — неофициальную — с деловыми людьми нашего города. Им не дает покоя это убийство — было бы хорошо немного успокоить их. Ну, знаете, сказать, что все схвачено, что скоро о нем никто уже и не вспомнит. Вот я и подумал, может, вы поговорите с ними?

Я сейчас способен думать только о своем номере в «Краухерст-Лодже». О том, чтобы вернуться в него и завалиться спать.

— Знаете, я немного устал, — отвечаю я. — Может быть, завтра, а?

— Я был бы страшно благодарен вам, если бы вы смогли поговорить с ними сегодня, — настаивает он.

Я вижу в его глазах что-то вроде отчаяния, похоже, переизбрание, представлявшееся ему прежде делом простым и легким, основательно осложнилось. В маленьком городе вроде Уинтерс-Энда жестокое убийство воспринимается совсем не так, как в большом.

— Ну хорошо. Но только полчаса, не больше, — говорю я.

В «Лесопилке» тихо, музыкальный автомат молчит. Серьезные бизнесмены городка, — их насчитывается меньше дюжины, — сидят за столиками в углу бара. Больше здесь никого нет. Сэвилл подводит меня к ним, представляет. Кто-то предлагает мне пиво. Кто-то еще спрашивает:

— Так когда вы, ребята, покончите с этим делом и позволите нам вернуться к нормальной жизни?

Я улыбаюсь, киваю, стараюсь выглядеть уверенным в себе. Да, мы взяли подозреваемого прямо на месте преступления. Да, он сядет в тюрьму на долгий срок. Нет, в том, что происшедшее сократит число приезжающих в город туристов, я сомневаюсь.

Разговор переходит на другие дела, и я, пользуясь этим, спрашиваю у Сэвилла, нельзя ли задать ему пару вопросов, — вдруг он скажет мне нечто полезное.

— Каких, мистер Рурк? — спрашивает он, отступая от стола и понижая голос.

— Вы знали Генри Гарнера? — спрашиваю я.

Он кивает:

— Да, мы познакомились за несколько лет до пожара. Он был не из местных. А я был тогда юнцом.

— То есть для директора детского дома он был, я так понимаю, довольно молод. Что он собой представлял — как человек?

Сэвилл ненадолго задумывается, потом отвечает:

— Очень организованный, я бы так сказал. Любил, чтобы все было правильно, четко — независимо от того, деловой ли это разговор или просто дружеский завтрак.

— Человек строгих правил?

Сэвилл кивает:

— Помню, он как-то счел слишком большим счет одной из коммунальных компаний, так дело чуть до суда не дошло. В конце концов компания пошла на попятный.

— Он и с детьми был таким же строгим? — Я задаю вопрос быстро и прямо — это своего рода неожиданный выпад.

— Не знаю, — не успев подумать, выпаливает он. И, помолчав, добавляет: — Кое-кто из них прогуливал уроки, ну, сами понимаете, дети там были сложные. Но на меня он производил впечатление человека, с которым лучше не шутить.

— Скажите, а никаких намеков на то, что в «Святом Валентине» творится нечто неподобающее, никогда не возникало?

— Никогда и никаких. — Он пожимает плечами. — Простите, но тут я вам ничем помочь не могу. Эта мысль появилась у вас после вчерашнего посещения «Святого Валентина»?

— Более-менее, господин мэр, — отвечаю я. — Мне просто требуются сведения относительно общей обстановки, вот и все. Полагаю, эта женщина вам неизвестна?

Он заглядывает в медальон, который я держу перед ним раскрытым. Какое-то время смотрит на фотографию, насупясь и покусывая нижнюю губу.

— По-моему, нет, — говорит он. — Простите.

Еще примерно через десять минут я извиняюсь перед собравшимися и ухожу. Великие и достойные люди городка бормочут нечто прощальное, и я плетусь к своему «корвету».

Белый фасад «Краухерст-Лоджа» выглядит под серыми небесами грязноватым. Я направляюсь через пустой отель в свой номер, раздеваюсь, принимаю две таблетки снотворного. Потом забираюсь в постель, прислушиваясь к легкому шелесту деревьев снаружи. И через пятнадцать минут отключаюсь.

Меня вырывают из блаженного сна приглушенные звуки голосов, доносящиеся снизу, из вестибюля. С трудом проморгавшись, я смотрю на часы — два часа ночи. Я проспал почти восемь часов и не отказался бы ни от единой минуты следующих пяти, после которых задребезжит будильник. Какое-то время я лежу в постели, надеясь, что звуки стихнут. А когда эта надежда умирает, вылезаю из-под одеяла, надеваю джинсы, рубашку, ботинки и отправляюсь посмотреть, что происходит внизу.

На лестнице темно, однако я вижу яркий свет под дверью на нижней площадке. Из-за этой двери и доносится шум.

Я стучу в нее и изумляюсь, когда дверь открывает одетая в черное вечернее платье Рона Кохрэйн. За ее спиной я вижу в комнате Мэтта, Дейла, Лору, доктора Валленса, аптекаря и других малознакомых мне людей, все они держат в руках бокалы с выпивкой и все одеты как для званого ужина. За ними висят на стене портреты Анджелы Ламонд и женщины из медальона.

— Алекс! — вскрикивает Рона и втаскивает меня в толпу. — А мы боялись, что ты не появишься. Время уже на исходе.

— Время?

Доктор Валленс вкладывает в мою вялую ладонь бокал с мартини.

— Заимствованное время, — говорит он, глядя мне в глаза.

— Заимствованное?

— Ну да, потому мы здесь и собрались.

Люди вокруг движутся, увлекая меня в глубь комнаты, как ни пытаюсь я воспротивиться этому. Я вижу слегка размазанные лица обитателей города, каждое из которых кажется мне отдаленно знакомым.

— У тебя есть сигарета? — спрашивает Рона.

Я шарю по карманам, чувствуя себя окончательно запутавшимся и каким-то не вполне одетым. И отвечаю:

— Нет. Должно быть, оставил их в номере.

— Ну ничего, возьми мою.

За ее плечом я различаю Софи Донеган в платье из изумрудного жатого бархата, глаза ее обведены темными кружками макияжа. Увидев, как Рона протягивает мне белую сигаретку, Софи пронзает ее полным ревности взглядом.

— Если хочешь, — говорит Рона, — давай подождем на балконе. Когда придет время, нас позовут.