Золотой берег - Демилль Нельсон (книги бесплатно читать без TXT) 📗

— Да. Сукин сын. — Он засмеялся.

— Как ты сказал?

— Так ругался мой отец, — пояснил Фрэнк. — Он произносил так: Су-у-укин ты сы-ы-ы-н.

— Понял. — Я попытался представить себе маленького толстяка Фрэнка на этих улицах, играющего в мяч, стреляющего из рогатки, встающего на колени на причастии и так далее. Мне нетрудно было вообразить все это, я сам люблю вспоминать свое детство. Это признак того, что до старости не так уж далеко, верно? Но для Белларозы это были не просто воспоминания. Я думаю, он предчувствовал, что посещает родные места в последний раз и должен позаботиться о соборе Святой Лючии, чтобы потом, когда придет его время, пасторы этого собора позаботились о нем. За последние годы в прессе публиковалось немало статей о священниках, у которых были проблемы из-за того, что они занимались похоронами людей вроде Фрэнка. Вероятно, его это беспокоило и даже пугало, так как он привык воспринимать церковь как посланницу Бога, который один вправе прощать грешных. Возможно, предвидя грядущие проблемы со своим отпеванием, он заранее подготавливался к своему концу. Так, во всяком случае, мне казалось.

Беллароза сунул руки в карманы и кинул взгляд на улицу, идущую вниз.

— Раньше по этой улице можно было спокойно пройти даже ночью, и никто бы тебя не тронул, — сказал он. — Только старухи высовывались из окон и кричали: «Фрэнки, иди сейчас же домой, пока твоя мать тебя не прибила». Как ты думаешь, сейчас так кто-нибудь кричит соседским детям?

— Сомневаюсь.

— Вот и я тоже сомневаюсь. Хочешь взглянуть, где мы жили, когда я был ребенком?

— Давай сходим.

Не садясь в машину, мы пошли по раскаленной улице — так когда-то ходил по ней маленький Фрэнки. Ленни и Винни медленно ехали за нами на «кадиллаке». Теперь в этом квартале жили в основном чернокожие; люди провожали нас взглядами, но, вероятно, им часто приходилось быть свидетелями того, как блудные сыны возвращаются на родные улицы, и они прекрасно понимали, что за пазухой у этих сынов обязательно есть пистолет, поэтому спокойно продолжали заниматься своими делами, в то время как Фрэнк занимался своим.

Мы остановились напротив закопченного пятиэтажного кирпичного дома.

— Мы жили на самом верху, — сказал Фрэнк. — Летом жара в квартире стояла страшная, зато зимой мы не мерзли, у нас же еще было такое старое паровое отопление, знаешь? Я жил в одной комнате с двумя своими братьями.

Я молчал.

— Потом мой дядя забрал меня отсюда, — продолжал он, — и послал учиться в Ла Саль. Спальни в интернате показались мне тогда хоромами. Я начал понимать, что за пределами Вильямсберга существует совсем другой мир. — Он помолчал. — Знаешь, что я тебе скажу? Тогда, в пятидесятые годы, я был счастлив здесь.

— Мы все были тогда счастливы.

— Да.

Мы снова сели в машину и проехали несколько кварталов до более приличной улицы. Он показал мне другой пятиэтажный дом, где они с Анной прожили большую часть времени после свадьбы.

— Этот дом до сих пор принадлежит мне, — объяснил Фрэнк. — Я оборудовал на этажах квартиры и поселил здесь своих стариков-родственников. Моя старая тетка тоже здесь. Все, что могут, они платят церкви. Понимаешь? А церковь заботится обо всем. Хороший дом.

— Хочешь попасть в рай? — спросил я.

— Да, но не на этой неделе. — Он засмеялся, потом добавил: — Нам все зачтется, советник.

Мы стали крутиться по итальянскому кварталу Вильямсберга — сам он был небольшой, но нам, как оказалось, предстояло нанести массу визитов, и часть из них объяснялась не ностальгией по детству, а делами Фрэнка. Как я уже говорил, преступной империей нелегко управлять, поскольку ни телефоном, ни почтой не воспользуешься. Приходится много ездить и навещать людей. Фрэнк был настоящим менеджером мафии, рабочий день которого расписан по минутам.

После Вильямсберга мы поехали в более оживленный итальянский квартал Бенсонхерста, далее — в Бей-Ридж, в Кони-Айленд, где также было много остановок и много встреч с людьми; все они проходили в основном в ресторанах, в задних помещениях магазинов, в местных клубах. Я был, откровенно говоря, поражен огромным количеством филиалов и дочерних предприятий фирмы Фрэнка Белларозы — казалось, речь шла об огромной корпорации. Что еще более любопытно, в природе, похоже, не существовало списка этих филиалов. Беллароза просто в нескольких словах объяснял Ленни, куда ехать дальше: «Теперь к Паскуале из рыбной лавки», и мы ехали к Паскуале. Мне трудно было понять, как в куриных мозгах нашего водителя помещается столько информации, но потом я сообразил, что, вероятно, все дело в хороших стимулах.

Мы покинули Бруклин и направились в Озон Парк, Куинс, который также оказался итальянским кварталом. У Фрэнка там жили родственники, мы навестили их и поиграли на аллее возле дома в бочи, итальянские кегли. С нами играли несколько стариков в потертых джинсах и старых майках. Затем мы пили домашнее вино на заднем крыльце дома, это было ужасное, ужасное пойло, страшная кислятина, от которой появлялась во рту оскомина. Слава богу, один из стариков догадался добавить в мой стакан льда, содовой и что-то еще. Потом он нарезал туда персиков. Фрэнк приготовил себе точно такой же напиток. Получилось что-то вроде итальянской сангрии, винного коктейля. У меня возникла мысль, не открыть ли под это дело производство и не начать ли продавать эту смесь в ресторанчики типа «Дыра Бадди». Пусть клиенты запивают этой смесью свежескошенную траву. Как вам эта идея?

Во второй половине дня мы отправились дальше и сделали еще несколько остановок возле некоторых домов в пригороде Куинс.

Итак, вчера в отеле «Плаза» Фрэнк пообщался с «сильными» его мира, с боссами и шефами его формирований. Теперь он встречается со своими служащими, набирает голоса, как политик перед выборами. Но, в отличие от политиков, он, судя по всему, никому ничего не обещал, а в отличие от книжного главаря мафии, никому не угрожал. Он просто «демонстрировал себя людям». Фрэнк знал, что делает.

У этого человека, я бы сказал, был природный инстинкт власти. Вероятно, он инстинктивно осознавал, что настоящая власть основывается не на терроре, не на слепой приверженности идее и не на абстрактной вере в необходимость организации. Настоящая власть основана на личной преданности, в данном случае — на личной преданности дону Белларозе со стороны продавца жареной колбасы, со стороны всех, с кем он сегодня встречался. Этот человек на самом деле был прирожденным харизматическим лидером — последним из рода великих донов.

Хотя Беллароза и являл собою воплощение зла, я все же сочувствовал ему, мне было искренне жаль человека, окруженного со всех сторон врагами. Ничего удивительного, я испытываю жалость и к гордому Люциферу, когда смотрю постановку «Потерянного рая», в которой непокорного ангела низвергают Бог и целая толпа ангелов-гермафродитов. Должно быть, в моей душе есть какой-то серьезный изъян.

Когда стемнело, мы отправились на Манхэттен. Нью-Йорк это город, в котором смешалось множество наций и языков, но у меня никогда не было ни возможности, ни желания знакомиться с их представителями. И тем не менее я должен признать, что знакомство с жизнью итальянской общины произвело на меня глубокое впечатление. Этот мир показался мне юным и умирающим одновременно.

— Мне раньше представлялось, что все эти итальянские обычаи ушли в прошлое, — заметил я, когда мы мчались по Манхэттену.

— Они и остались в прошлом, — подтвердил Беллароза, который сразу понял, что я хочу сказать. — Все это было в прошлом еще тогда, когда мой отец брал меня ребенком в компанию взрослых и они попивали свое вино и беседовали. Такие вещи всегда кажутся достоянием прошлого.

По-моему, старые иммигрантские культуры продолжают воздействовать на жизнь новых поколений этих иммигрантов, да и вообще на американское общество. Но самобытность их, тем не менее, иссякает по мере того, как люди растворяются в общей для всех культуре и, что еще более парадоксально, по мере того, как эти культуры заполняют вакуум, образующийся вследствие так называемого ослабления культуры белых англосаксов-протестантов. Но что еще не менее важно для судеб Америки, это то, что из глубины сцены все явственней выступают культуры новых иммигрантов. Что кроется за этим в будущем, ни я, ни Фрэнк не понимаем и не хотим понимать.