Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод) - Смит Уилбур (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Да.
– Сломанная челюсть, сломанное запястье, примерно два десятка швов и несколько дней в постели, – размышлял он словно про себя, потом добавил: – Скажем, две гинеи.
Шон дал ему пять.
– Позаботьтесь о нем, доктор.
– Это мой долг. – И врач пошел за теми, кто уносил со двора Лошадника.
– Думаю, вам нужно выпить, мистер, – произнес кто-то. – Идемте, я угощаю.
Мир любит победителей.
– Да, – согласился Шон, – выпить нужно.
И Шон выпил, и не раз. Когда в полночь за ним пришел Мбежане, зулусу с трудом удалось усадить Шона в седло. На полпути Шон свалился в грязь. Мбежане поднял его и положил на лошадь, так, что руки свешивались слева, а ноги справа.
– Вероятно, завтра ты об этом пожалеешь, – прямо проворчал он, когда сгрузил Шона у костра и закатал, в сапогах и окровавленного, в одеяло.
И не ошибся.
Глава 10
Утром Шон обмыл лицо тряпкой, смоченной в горячей воде, разглядывая себя в металлическом зеркале. Единственное, что приносило ему некоторое удовлетворение, – двести с лишним соверенов, которые появились у него после ночного дебоша.
– Ты болен, папа?
Интерес Дирка к состоянию отца не развеял дурное настроение Шона.
– Ешь! – Тон Шона был сознательно рассчитан на то, чтобы прекратить дальнейшие вопросы.
– Еды нет. – Мбежане выступил в своей обычной роли защитника.
– Почему? – Шон взглянул на него налитыми кровью глазами.
– Среди нас есть кое-кто, кто считает покупку крепких напитков важнее еды для своего сына.
Шон достал из кармана горсть соверенов.
– Иди! – приказал он. – Купи еды и свежих лошадей. Уходи быстрей, чтобы от твоих мудрых советов я вконец не скопытился. Дирка возьми с собой.
Мбежане посмотрел на монеты и улыбнулся.
– Ночь потрачена не зря.
Спутники пошли во Фрер – Дирк бежал рядом с рослым зулусом, и расстояние в сто ярдов лишь слегка гасило его звонкий голос, – а Шон налил себе кофе и, держа чашку в руке, уставился на пепел и розовые угли костра. Он знал, что Мбежане разумно распорядится деньгами – зулус обладал свойственным его народу терпением и мог два дня кряду торговаться при покупке быка. Эти проблемы теперь Шона не заботили.
Он размышлял о событиях минувшего вечера. Все еще испытывая тошноту при воспоминании о своем убийственном гневе, Шон пытался оправдать его.
Он припомнил потерю почти всего, чем владел, того, что скопил за годы тяжелого труда и что у него отобрали в один день; припомнил дальнейшие неприятности и лишения. И наконец взвинченные выпивкой и покером нервы не выдержали, Шон утратил сдержанность, и случился взрыв ярости.
Но он знал, что дело не только в этом. Главную причину он обходил стороной.
Руфь. Мысль о ней снова принесла порыв безнадежного чувства, такого отчаяния, какого он никогда не испытывал раньше. Шон громко застонал и посмотрел на быстро гаснущие утренние звезды – на розовом горизонте вставало солнце.
Через некоторое время Шон окунулся в свою любовь: вспоминал, как Руфь ходит, какие у нее серьезные серые глаза, когда она улыбается, каким голосом она поет, – воспоминания грозили совсем поглотить его.
Тогда он вскочил и принялся беспокойно расхаживать по траве у костра. «Мы должны уехать отсюда и побыстрей. Мне надо найти какоенибудь занятие, какой-нибудь способ не думать о ней, что-то такое, чтобы занять руки, которые болят от желания обнять ее».
На дороге, ведущей на север от Коленсо, мимо Шона прошла длинная колонна пехоты. Он перестал метаться и посмотрел на солдат.
Каждый пригибался под тяжестью ранца и ружья за плечами.
«Да, – подумал Шон, – я пойду с ними. Может быть, там, куда они идут, я найду то, что не нашел вчера ночью. Мы поедем домой в Ледибург, поедем быстро, на свежих лошадях. Я оставлю Дирка у матери и отправлюсь на войну».
Он снова начал беспокойно расхаживать. «Где, к дьяволу, Мбежане?»
Шон с высоты оглядывал Ледибург. Поселок аккуратным кольцом расположился вокруг церкви со шпилем. Шон помнил, как ярко блестела его новенькая медь, но девятнадцать лет сделали ее матово-коричневой.
Девятнадцать лет. Вроде бы не слишком большой срок. Здесь это были добрые годы – появилась новая станция и бетонный мост через Бабуинов ручей, стали выше голубые эвкалипты на плантации за школой, с главной улицы исчезли ярко цветущие деревья.
Со странной неохотой Шон повернул голову и посмотрел направо, за Бабуинов ручей, где ближе к откосу раскинулась ферма Тёнис-крааль – вот он, дом с высокой голландской крышей, крытой тростником, со ставнями из желтого дерева на окнах.
Дом на месте, но стал совсем другим. Даже издалека было видно, что стены осыпались и покрылись трещинами и пятнами сырости; тростник на крыше потрепан и помят; один ставень косо свисает на сломанной петле; лужайки коричневые и сухие, на них кое-где проступает земля. Молочная за домом рухнула, ее крыша провалилась, а остатки стен торчат на высоту плеча человека.
«Будь проклят этот паршивец! – взъярился Шон при виде того, как его брат-близнец обошелся с любимым старым домом. – Он так ленив, что не слезет с кровати даже помочиться».
Для Шона это был не просто дом. Его стены возвел его отец, в этих стенах Шон родился и провел все детство и юность. Когда отец погиб от зулусских копий при Исандлаване, половина фермы перешла к Шону; здесь он ночами сидел в кабинете у горящего камина, а голова буйвола высоко на стене отбрасывала на оштукатуренный потолок уродливые тени. И хотя Шон отдал свою долю, это по-прежнему его дом. Гарри, его брат, не имел права доводить его до такого состояния.
– Будь он проклят! – уже вслух произнес Шон, и почти сразу совесть укорила его. Гарри калека, случайный выстрел лишил его ноги. Из дробовика, который держал Шон. «Мне никогда не избавиться от чувства вины; сколько же будет продолжаться это наказание?» – спросил он у своей совести.
«Это не единственное твое прегрешение против брата, – напомнила в ответ совесть. – Кто зачал ребенка, которого он называет сыном? Чьи чресла заронили семя в чрево Энн, жены твоего брата?»
– Это было давно, нкози. – Мбежане видел, с каким выражением Шон разглядывает Тёнис-крааль и вспоминает то, что лучше забыть.
– Да. – Шон встряхнулся и выпрямился в седле. – Долгая дорога, много лет... Но теперь мы снова дома. – Он снова посмотрел на поселок – искал квартал за главной улицей, крышу маленького дома возле отеля на Протеа-стрит. И когда увидел ее сквозь высокие пушистые голубые эвкалипты, почувствовал, как улучшается настроение, как его охватывает новое возбуждение.
«Живет ли она еще здесь? Какая она? Конечно, немного поседела. Сильно ли изменилась в пятьдесят лет, или годы обошлись с ней так же бережно, как она сама обходится со всеми, с кем общается?
Простила ли она меня за то, что ушел не попрощавшись? Простила ли долгие годы молчания? Понимает ли, почему я никогда не писал ей – ни слова; только перевел на ее счет анонимный дар в десять тысяч фунтов? Десять тысяч жалких фунтов – капля в море миллионов, которые я заработал и потерял в те далекие дни, когда был одним из владык золотых полей Витватерсранда».
Его снова охватило чувство вины. Он не сомневался – она поймет его и простит.
Потому что это была Ада, его мачеха, которую он любил больше, чем мог бы любить родную мать.
– Поехали, – сказал Шон и пустил лошадь рысью.
– Это дом, па? – крикнул Дирк, скакавший рядом.
– Да, мой мальчик. Дом.
– Там бабушка?
– Надеюсь, – ответил Шон и про себя добавил: «Надеюсь от всей души».
По мосту через Бабуинов ручей, мимо загонов для скота, расположенных вдоль рельсов, мимо старого деревянного здания станции с чернобелой, посеревшей от времени надписью: «Ледибург. Высота 2256 футов над уровнем моря», повернув налево на пыльную главную улицу, которая достаточно широка, чтобы пропустить упряжку быков, по Протеа-стрит проехали Шон и Дирк, а далеко позади Мбежане вел вьючного мула.
