Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович (читать книги без сокращений .txt) 📗
Поначалу дядя ничего не имел против Курта, но потом уперся и, в конце концов, велел мне порвать с ним отношения. Я чувствовала себя несчастной и допытывалась у дяди, чем вызвано столь непонятное упрямство. Дядя, обычно человек спокойный, рассудительный, на этот раз вышел из себя, даже произнес несколько крепких слов, а затем коротко сказал, что знакомство с господином Лотнером — это все равно, что знакомство с чертом, от обоих несет адом. Ничего уточнять он не захотел. Мы с тетей решили, что дядя расходится с Куртом в политических взглядах. Дядя — закоренелый социал-демократ, а Курт… Курт боготворит Адольфа Гитлера, говоря, что это вождь, который давно был нужен Германии. Тетя заявила, что любовь не имеет ничего общего с политикой, и посоветовала мне встречаться с Куртом вне нашего дома.
Я была ей благодарна: я не желала разойтись с Куртом только из-за того, что он не поладил с дядей. Истинную причину их распрей мне не сказал даже Лотнер — он лишь махнул рукой и заявил, что это не девичьего ума дело. Но тут я начала замечать, что Курт ко мне охладел. Вероятно, определенную роль сыграла Адель. Я поделилась своими подозрениями с тетей, и та посоветовала во что бы то ни стало его удержать, не отдавать сопернице поле боя без борьбы.
— Адель Дюрхаузен где-нибудь работала? — прервал Курилов.
— Формально Адель — корреспондентка берлинских и шведских газет. Она разведена, и у нее всегда есть какой-нибудь «друг», который о ней заботится. Последнее время это, кажется, секретарь шведского консульства в Ленинграде. Поэтому она чаще всего здесь и бывает. Квартира у нее, разумеется, в Москве.
— Вот оно что, — кивнул Курилов и, немного помолчав, спросил: — Теперь меня интересуют обстоятельства, которые вынудили вас попросить инженера Шервица спрятать шкатулку.
Грета покраснела, склонила голову и заколебалась с ответом. Курилов терпеливо ждал и по привычке снова начал стучать ручкой о стол. «Метроном! Опять эти проклятые такты, бьющие прямо в сердце, — подумала молодая женщина. — Что же сказать? Дядя постоянно твердил, что лучше самая плохая правда, чем самая красивая ложь. Но…»
— Гражданка Тальхаммер, — напомнил Курилов, — ничего не выдумывайте. Говорите правду, как до сих пор. Не хотите же вы здесь оставаться до утра?
Грета взглянула на него, и у нее едва заметно задрожали губы. Крепко сжав их, она протянула руку к стакану с водой, выпила, как будто бы хотела смыть горечь того, что у нее было на языке, и тихо произнесла:
— Мне это посоветовал фон Лотнер.
— Смотрите-ка, какой, — сказал Курилов. — Так-таки ни с того ни с сего и сказал: вот драгоценности, спрячь их в надежные руки?!
— Нет, все было не так.
— Не так, говорите? Я при этом не присутствовал, могу и ошибиться. От вас зависит, узнаю ли я правду.
— Мне только сейчас пришло в голову: он затем и познакомил меня с Шервицем, чтобы тот спрятал наши драгоценности — мои и тетины.
— Почему же для такого доверительного разговора вы собрались именно в гостинице?
— Лотнер там жил. Не знаю, насколько это соответствует действительности, но мы сошлись в ресторане потому, что Курт считает: в номерах нельзя говорить, так как там могут подслушать.
— Это, действительно, поразительное открытие! — засмеялся Курилов. — Говорят, у страха глаза велики… Хорошо, итак, вы собрались в ресторане…
— Я спросила у обоих мужчин, почему они хотят увезти драгоценности тайком. Они сказали, что это наивный вопрос, ведь по советским законам нельзя вывозить драгоценности, которые ты здесь достанешь. Все это, дескать, касается не меня, а моего дяди. Концессионная фирма, в которой он работает, заканчивает свою деятельность, и даже малое дитя сообразит, что руководящие работники постараются припрятать то, что удастся. Советские учреждения просто проведут осмотр и все, что превышает определенную цену, конфискуют. Этого можно ожидать в ближайшее время, раньше, чем начнется официальная ликвидация фирмы. Большевики против личного обогащения, и они, конечно, полакомятся за счет концессионеров, которых к тому же считают эксплуататорами. Обо всем этом Курт говорил и прежде, а теперь все трое меня совсем запугали. Курт в тот вечер, положа руку на сердце, прямо сказал, чтобы я доверилась ему, а он, со своей стороны, посоветует мне, как поступить. В тот же вечер я обо всем рассказала тете, а та поговорила с дядей. Он назвал нас паникерами, но тетя была себе на уме. Она собрала все драгоценности, которые были дома, валюту, облигации, потом привезла большую часть денег, которую семья держала на сберкнижке, и все это сложила в металлическую шкатулку. Потом послала меня к Курту, чтобы он нам посоветовал, куда все спрятать. Курт одобрил решение тети, но не удержался от замечания, что дядя не заслуживает такой заботы, потому что он не такой, каким должен быть немец, особенно теперь, после победы национал-социалистической партии. Потом он меня спросил, как… в каких я отношениях с Шервицем. Это меня обидело и разозлило. Скажу вам, господин… господин начальник, что он мне сразу как-то опротивел. Я уже жалела, что когда-то к нему что-то испытывала, что пришла в гостиницу. Я сидела у него в комнате и должна была говорить шепотом, а он еще включил радио, чтобы никто не подслушивал. Потом он мне посоветовал отдать все вещи Шервицу. Это меня снова укололо. Я ему сказала, что не хочу использовать дружбу с Карлом для таких деликатных вещей. Он меня высмеял и пояснил, что Шервицу это ничем не грозит, потому что он и так наполовину большевик, и Советы ему верят. Тем не менее я не хотела его слушаться, но тетя меня переубедила и, в конце концов, я попросила Шервица спрятать наши вещи у себя.
Грета закончила свою исповедь, глубоко вздохнула и схватилась обеими руками за голову. Щеки у нее горели, пот выступил на лбу. Она напряженно ждала, что скажет следователь. А тот молчал, по-прежнему пощипывал бороду и испытующе смотрел на Грету.
— Гражданка Тальхаммер, вы помните все драгоценности, которые спрятаны в шкатулке?
— Почти все, ведь я их укладывала сама вместе с тетей, кроме того, мы все переписали.
— Хорошо, вот вам бумага и перо, составьте перечень.
Грета взяла перо и начала писать. Тем временем зазвонил телефон. Курилов послушал, произнес несколько слов и положил трубку. После того как Грета закончила опись вещей, он спросил, когда она последний раз видела Лотнера.
— В понедельник вечером у немецкого консульства. Он сказал, что едет в Москву, и поинтересовался, последовала ли я его совету. Я только сказала, что все в порядке. Даже руки на прощание не подала. Он мне противен.
— Сегодня среда, — сказал Курилов и, посмотрев на часы, добавил: — Собственно, уже четверг. Посидели…
Грета со страхом ожидала, что будет дальше.
— У кого ключи от этой шкатулки? — спросил Курилов.
— У тети, — она почувствовала, как что-то сдавило ей горло.
— Так, так… Значит, у тети, — повторил Курилов. Он встал, по своей привычке оперся о стол и спокойно сказал:
— Можете идти домой, гражданка Тальхаммер.
— Господин… господин… начальник, я…
— Да, да, можете идти. Чемоданчик со шкатулкой пока останется у нас. Мне бы хотелось эти вещи осмотреть в присутствии вашего дяди, пусть завтра зайдет сюда с ключом после обеда. Повторяю: дядя, а ни в коем случае не тетя. Вот и официальное приглашение, передайте ему. Минутку, я сейчас вызову машину, чтобы вас отвезли домой…
Грета от радости даже не помнила, как очутилась в машине. И прежде чем она ответила, шофер должен был дважды спросить, правильный ли адрес ему дали. Когда они приехали, она не решалась выйти из машины, словно не веря, что уже и на самом деле дома.
— Барышня! — весело сказал шофер. — Приехали! — И открыл дверцу. Только тогда она вышла из машины, потом что-то вспомнив, живо обернулась и так крепко пожала шоферу руку, что тот удивленно на нее глянул и подумал: «Ну и темперамент у девки».
Она резко позвонила, и ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем дверь открылась. На пороге стоял дядя и, прищуриваясь, всматривался, словно никак не мог понять, что перед ним его племянница. Наконец он опомнился, обнял ее и дрогнувшим голосом сказал:
