Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович (читать книги без сокращений .txt) 📗
— У вас же, дружище, иногда бывают просветления. Неужели вы не догадались?
— Государственная безопасность?
— Птичка в клетке. Примите мое соболезнование по поводу безвременной кончины вашей новой любви!
— В старые времена я бы в таком случае пошел поискать утешение в костеле, — вздохнул мой гость и попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
— Насколько я вас знаю, пожалуй, и в старые времена вы скорее всего утешились бы не с усатыми монахами, а с очередной Евой.
Карл Карлович показал рукой на чемоданчик.
— А с ним что делать?
— Доставим куда полагается. Минуточку.
Я позвонил на квартиру Филиппу Филипповичу. Жена сказала, что он еще на работе, а когда я дозвонился туда, его голос зазвучал высокой фистулой.
— С чего это вы запели соловьем? Или у вас на старости лет голос прорезался?
— Какое там! Хриплю, как морж, стараясь облегчить положение своих друзей. Так что вряд ли я похож на птичку…
— А я как раз веду речь об одной птичке, которую поймали минуту назад. У меня осталась ее шкатулка. Что с ней делать?
— Вы дома? Вы… А говорите, что минуту назад арестовали Грету Тальхаммер… Это удивительно!
— Ничего удивительного для осиротевшего Карла Карловича, который в третий раз оказался в дураках. Он принес шкатулку. Что нам с ней делать? Вам она, случайно, не нужна?
— Сейчас я к вам пошлю нашего представителя, узнаете его по удостоверению. Отдайте ему. Спокойной ночи!
— Еще один вопрос: как себя чувствуют остальные участники компании в «Астории»?
— Вы очень любопытны. Всему свое время… Спокойной ночи!
И он еще говорит: спокойной ночи! Сомневаюсь, чтобы Шервиц последовал его совету, он был разбит и подавлен, злился на себя. Я и сам долго не мог уснуть, а что говорить о Грете! Уж для нее-то эта ночь никак не была спокойной.
В строгом, со вкусом убранном рабочем кабинете в глубоком кожаном кресле сидела всхлипывающая Грета и едва внимала вопросам следователя. Он посоветовал ей вспомнить все и снова спросил, знает ли она, почему ее сюда привели.
Вместо ответа Грета громко зарыдала и отрицательно замотала головой.
— Неужели вы не чувствуете за собой никакого проступка, который давал бы нам право испортить вам вечер? — терпеливо спрашивал следователь.
Грета непроизвольно выпрямилась в кресле, вытерла слезы и взглянула ему прямо в лицо. Он не казался очень уж грозным, но его блестящие глаза, оттененные взъерошенными бровями, внушали беспокойство. Боже, какой колючий взгляд! Уж не хочет ли он гипнотизировать?
Ничего такого, конечно, Филипп Филиппович и не умел, и в мыслях не держал. Просто у него были глаза, которым он в зависимости от ситуации мог придать разные выражения.
— Нет… Нет… Ничего не знаю… поверьте, — сдавленным голосом прошептала Грета.
— Мне кажется, что вы просто никак не можете кое-что вспомнить. Попробую вам помочь. Вы знаете Адель Дюрхаузен?
— Очень мало… Она ко мне тянется, а я…
Раздался стук в дверь, и в комнату вошел милиционер. Он что-то тихо спросил у Курилова, тот кивнул, милиционер снова вышел, потом опять вернулся с чемоданчиком, поставил его на стол так, чтобы Грете было хорошо видно.
Грета побледнела, голова у нее закружилась. Курилов сделал вид, что ничего не заметил, и сказал:
— Продолжайте!
Грета хотела заговорить, но голос ее не слушался; лишь когда Курилов повторил свое предложение, она встрепенулась и закончила то, что хотела сказать:
— Я ее не очень люблю. Но никогда ей об этом не говорила. Иначе она могла подумать, что я просто завидую ее красоте.
— Тем не менее вы с ней встречались, и даже за одним столом, как это было, например, в гостинице «Астория».
— Да, это было однажды. Больше я с ней не виделась.
— Почему?
— Было скучно. Адель меня позвала, сказав, что это прощальная встреча, она уезжает домой. Там же она договаривалась с двумя господами о каких-то делишках.
— Вы знаете этих господ?
— Только одного — господина доктора фон Лотнера. Второго видела впервые.
— О чем же они договаривались?
Грета заколебалась. Она склонила голову и уставилась на свои пальцы в перстнях.
Дожидаясь ответа, Курилов слегка постукивал ручкой по столу, отбивая такт. Это напомнило Грете долгие, томительные часы, которые она проводила у рояля рядом со строгой учительницей музыки. Ах, как это бывало противно — выдерживать такт… Но сегодня еще хуже… Скорей бы все кончилось!
— Повторяю вопрос, — строго сказал Курилов и перестал стучать, — о чем они там договаривались?
— Адель должна была что-то отвезти в Берлин, — едва ворочая языком, проговорила Грета. — Надеюсь, вы не думаете, что я от этой операции что-то имела?
— Важно не то, что я думаю, а то, что есть на самом деле. Конкретно, о чем шла речь?
— Точно не знаю. Я была противна сама себе за то, что согласилась пойти с Аделью и Лотнером. Но мне не хотелось, чтобы они это увидели, и я вышла. А когда вернулась, поняла, что Адель должна отвезти в Германию драгоценности доктора Лотнера и за это получит вознаграждение. Думаю, что они договорились.
— Гм, — пробормотал Курилов. — Они договаривались, не опасаясь вашего присутствия, — значит, и вы были в курсе дела? Ведь не столь же вы наивны, чтобы не знать, что речь идет о деле незаконном?!
Грета взволнованно встала, как бы защищаясь, вытянула руки и заговорила:
— Но ведь это были все-таки его вещи… Он их здесь купил. Не хотел лишь платить пошлины. Знаю Лотнера уже два года. Он ходил к нам в семью и… — тут ее голос как бы сломался, она продолжала тише: — конечно, сегодня мне многое кажется иным, но тогда… У него были в отношении меня честные намерения. Но дядя как-то с ним поругался и потом уже не хотел его у нас видеть. Мы встречались лишь изредка… А потом появилась Адель, которую он знал раньше. Я не прислушалась к советам тети, но, боже, что я тогда пережила! — Волнение ее, казалось, достигло предела. — Вы даже не представляете, как я была несчастна! — выкрикнула она и зарыдала.
Курилов налил в стакан воды и поставил его перед Гретой. Филипп Филиппович старался быть мягким и терпеливым в беседе с нею. Опытный психолог, он понял, что Грета говорит правду. Ей, видимо, было не до сокровищ… Лишь бы вернуть потерянную любовь. Она была способна сделать для Лотнера что угодно, даже пожертвовать собой. Он встал, прошелся по кабинету и склонился над ней.
— Слезами делу не поможешь, — сказал он. — Рассказываете мне трогательную историю, а между тем уже нашли утешителя…
— Вы имеете в виду инженера Шервица? Буду откровенна: я познакомилась с ним только потому, что велел Лотнер; по его словам, это великолепный собеседник, у него широкие знакомства, он может быть полезен. Я не поняла его, думала, что Шервиц может подыскать мне хорошее местечко, но Курт — я хочу сказать Лотнер, — оказывается, имел в виду нечто совсем иное. То, что Шервиц меня увлек, ну, хорошо, признаюсь, очаровал, было моим счастьем. Но и несчастьем, как видно. Не будь его — никогда бы я у вас не сидела!
Курилов ничем не показал своего удивления. Он отошел на несколько шагов от Греты, потом повернулся, посмотрел ей прямо в глаза и спокойно сказал:
— Сваливаете вину на Шервица, который ничего общего с вашим делом не имеет?
Грета с мольбой подняла руки.
— Вы меня не понимаете, я не хочу его обвинять, но… боже, как вам это объяснить? — Ее взгляд невольно остановился на чемоданчике.
— Так как же все-таки было дело?
Грета схватила и выпила стакан воды, положила руки на колени.
— Пять лет назад я приехала в Ленинград со своим дядей — ведущим инженером концессионной фирмы «Сток». У меня умерла мать, отец женился снова, и жизнь дома в Дрездене стала невыносимой. Тетя и дядя позвали меня сюда, нашли место корреспондента, и, таким образом, у меня началась новая жизнь. Я встречалась с нашими специалистами, которые работают в Ленинграде, и однажды познакомилась с Куртом фон Лотнером. Он приезжал в Ленинград из Москвы, навещал нас и своим положением, поведением, мужской решительностью очень импонировал тете, которая видела в нем выгодную для меня партию. И я была рада выйти замуж и завести собственную семью.
