Мозг стоимостью в миллиард долларов - Дейтон Лен (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
Выкарабкавшись из-под них, я увидел, что нахожусь в ванной комнате; зрение наконец приспособилось к тусклому красному свечению. Рядом булькали и порыкивали какие-то емкости, а из крана звучно падали в ведро капли. У дальней стены размещалось еще три ванны; над одной из них, что была в центре, висело карманное зеркальце с отбитым краем, которое само по себе покачивалось на гвозде. Внезапно в туалете раздался звук спускаемой воды. Дверь его открылась, и показался солдат, застегивавший ремень. Уставившись на меня, он медленно двинулся в мою сторону. Он по-прежнему возился с пряжкой, но не отрывал от меня глаз. С каждым шагом он двигался все медленнее, пока не застыл на месте. Я лежал на трупах, вытянувшись во весь рост, а опухшая рука покоилась на краю ванны. Солдат, смуглый, с блестящими влажными глазами, скорее всего, армянин, посмотрел на нее и перевел взгляд на мое лицо. Поддерживая брюки одной рукой, он вытянул другую, чтобы коснуться меня. Коснись он любой другой части тела, я бы не заорал. Но раненая рука распухла от ушиба, и я не мог удержаться от вскрика. Солдат отскочил, перекрестился и что-то забормотал — то ли древнюю молитву, то ли заклятье. Прижавшись спиной к стене, он пополз вдоль нее к выходу, не в силах прийти в себя от ужаса. Очутившись у дверей, он наконец отвел от меня глаза и кинулся наружу. Расстегнутые брюки сползли, и он головой вперед вылетел в коридор. Я слышал, как он поднялся, и цоканье подкованных сапог дало понять, что он несся по каменным плитам пола, как по гаревой дорожке.
Медленно и осторожно я перенес вес тела на здоровую руку и перекинул ноги через край ванны. У меня болели даже те мышцы, о существовании которых я и не подозревал. Поднявшись, убедился, что в ванной еще холоднее и тут еще более спертый воздух, чем мне показалось вначале. Подойдя к крану, я подставил опухшую руку под струйку холодной воды и плеснул горсть ее на лицо. В кино такая процедура помогала, но на деле стало еще хуже.
Болеть рука не перестала, и к тому же меня стало колотить от холода. Я попытался закрутить кран, но он продолжал сочиться. Доковыляв до зеркала, я посмотрел на себя. Трудно сказать, что я предполагал увидеть, но каждый раз, когда вам выбили зубы или исколошматили до полусмерти, боль чувствуется гораздо сильнее, чем изменения в облике. Я потрогал опухшие губы и уши и попробовал пошевелить конечностями, но кроме травмы руки, заплывающего синевой глаза и нескольких ссадин ничего не напоминало о моей встрече с русским свободным предпринимательством и конным патрулем Советской Армии.
Я был совершенно разбит. Меня мучила боль. Я испытывал страх. Но все это отступало на второй план перед всепоглощающим чувством сокрушительного провала. Глядя на свою физиономию, я пытался понять, как меня сюда занесло и что я здесь делаю, и никак не мог узнать себя в том измотанном, перепуганном существе, которое смотрело на меня из зеркала. Я прикинул, не Харви ли все подстроил, выдав меня Стоку. Может, Сигне проболталась, что мы занимались любовью. Не исключено, что она не могла отказать себе в удовольствии сообщить ему об этом, но поверил ли он ей? Да, мог поверить. Или, может быть, меня выдал Лондон. Такое случалось раньше и будет впредь. Кто несет за это ответственность? И уж если меня ждет такой конец, я хотел бы знать, чьими стараниями. За неудачу отвечает тот, кому не повезло. Не повезло мне. Поежившись, я попытался было открыть горячую воду, но передумал. Раковину украшали свежие яркие потеки крови. Кровь оказалась и на грязном полотенце. Стена за раковиной тоже была забрызгана кровью, три небольшие лужицы ее растеклись и на полу. Они блестели и явно не походили на кетчуп.
Я зашел в туалет и сунул два пальца в рот, но даже это у меня не получилось. Я сел, и меня стало колотить. Это все психошок, сказал я себе. Таким образом тебя хотят подготовить к допросу, сломить волю. Ты испытал психошок, когда пришел в себя под грудой трупов, — но держись, не сдавайся; тем не менее меня продолжала сотрясать дрожь.
В коридоре раздался приказ, на который последовал односложный ответ. Полковник Сток с шумом распахнул дверь. Он стоял без рубашки, и его мускулистый торс густо зарос волосами; на предплечьях виднелось несколько глубоких шрамов. Он прижимал к лицу комок ваты.
— Вот так всегда, — посетовал он. — Вечно оставляю порезы, когда бреюсь. Порой думаю, что стоит вернуться к отцовской бритве. — Сток пригнулся к зеркалу и, глядя на свое отражение, оскалил зубы. — Пока еще все свои на месте, — продемонстрировал он оскал. — У меня есть толковый мастер... отличный дантист... от этих государственных стоматологов нет толку. Лучше иметь своего частника. — На подбородке у него выступила капелька крови. — Частник в тебе заинтересован, работает на совесть.
Поскольку Сток разговаривал, обращаясь к своему отражению в щербатом зеркале, я промолчал. Он оторвал клочок ваты от комка и промокнул порез, хрипловатым баском напевая: «Родина слышит, Родина знает». Смыв следы крови и удовлетворившись результатами, Сток повернулся ко мне:
— Значит, вы не последовали моему совету.
Я ничего не ответил, а Сток, подойдя, уставился на меня сверху вниз. С отличным шотландским акцентом он прочитал несколько стихотворных строк, в которых шла речь о панике среди мышек.
— Роберт Бернс, — сообщил он. — «К мыши».
Я по-прежнему молчал и спокойно смотрел на Стока.
— Значит, вы не собираетесь разговаривать? — насмешливо спросил он, и я тоже процитировал несколько строк Бернса с довольно ехидным подтекстом.
— Роберт Бернс. «К Хэггис».
Повторив с моей интонацией несколько последних слов, Сток так оглушительно расхохотался, что я подумал, как бы со стен не обвалились облицовочная плитка.
— "К Хэггис", — снова сказал он, вытирая увлажнившиеся от удовольствия глаза.
И когда пришел охранник, чтобы отвести меня вниз и посадить под замок, он все еще продолжал смеяться, повторяя название стихотворения.
Временный кабинет Стока располагался в конце длинного коридора. Вдоль стен его тянулись пыльные стеклянные панели дверей, за которыми кишел бюрократический муравейник. На стекле одной из дверей было выписано «Отдел здравоохранения», часть букв осыпалась, но кто-то старательно подновил их. В кабинете размещался крохотный письменный стол, висели огромные карты, плакат, возбраняющий разводить костры в лесу, и другой, на котором два человека с каменными лицами натягивали противогазы. Рядом располагалась маленькая конторка, стеклянные стенки которой позволяли следить за тем, чем занимаются подчиненные и не бездельничают ли они. Сток сидел, разговаривая по телефону, который вполне мог бы быть реквизитом к постановке «Юный мистер Эдисон».
Одежда моя была высушена и выглажена. Теперь она тоже стала пахнуть прокисшим супом — запах столь же неотделимый от России, как ароматы чеснока или сигарет «Голуаз» от Парижа. Я сел на маленький легкий стульчик, чувствуя, как загрубевшее сукно касается синяков и ссадин, оставшихся после той ночи; рука продолжала болезненно ныть.
Сток положил трубку. Форма его блестела безукоризненной чистотой, начищенные пуговицы сияли.
За тонкой портьерой окна небо начало наливаться темнотой. Должно быть, я довольно долго валялся без сознания.
— Спасибо, — отпустил охранников Сток. — Они отдали честь и вышли.
Сток пододвинул маленький стульчик и положил на него ноги в глянцевых сапогах, после чего закурил сигару и предложил мне вторую сигару и спички.
— Курите. Не стоит только вдыхать дым.
— Если сигара такая же, как и у вас, меня устроит и то, и другое. — Я зажег ее и затянулся.
— Сигары кубинские. Просто превосходные, — заверил меня Сток.
Минут пять мы молча обкуривали друг друга, пока наконец он не сказал:
— Ленин не курил, терпеть не мог цветы, не имел в кабинете ни одного мягкого кресла, ел только простую пищу и питался очень скромно, любил читать Тургенева, и часы у него всегда отставали на пятнадцать минут. Я не унаследовал ничего подобного. Я люблю все, что произрастает в земле. Первое, что я требую, перебираясь в новый кабинет, — это поставить одно мягкое кресло для меня и другое для посетителя. В тех редких случаях, которые мне выпадают, отдаю должное вкусной буржуазной пище. И не очень люблю Тургенева — думаю, что смерть Базарова в романе «Отцы и дети» неубедительна и вообще это нечестно по отношению к читателям. А часы у меня всегда на пятнадцать минут спешат. Что же до курения, оно связано для меня с вечерами, когда вокруг друзья, трещит костер и есть что пожевать. Такие вечера запоминаются.
