Врывалась буря (Повесть) - Романов Владислав Иванович (книги полностью .TXT) 📗
— Ради чего? — спросил однажды Воробьев.
Сергеев удивился. Не ожидая услышать подобного политически незрелого вопроса, он даже не знал, как на него ответить.
— Как это «ради чего»? — наливаясь тотчас гневом, переспросил Сергеев. — А ради чего убили твоего отца? Ради чего мать твоя погибла на каторге? Ради того, чтобы мы сейчас беспощадной рукой расправлялись с врагами революции, оберегая чистоту ее рядов! Вот для чего, Егор Гордеич, дадена тебе власть и сила?.. А для того, чтобы не было от тебя пощады врагам!
— Вы правильно сказали — врагам! — согласился Воробьев. — Но перед нами сломленные духом люди, запутавшиеся, осознавшие свою ошибку! Разве не призваны мы помочь им найти свое место в революции, раскрыть им глаза, обратить их в своих соратников. Еще Ленин говорил…
— Не трогай Ленина, Егор Гордеич! — побагровев, прошептал Сергеев. — Не мешай его со всякой сволочью! Каждый из ныне живущих должен знать одно: нет двух путей у революции! Кто не с нами, тот против нас! И неважно, когда это было — вчера, десять или двадцать лет назад. Он должен знать: мы помним все! Расстрелы в 1905, 1912-м, войну в 1919-м. И не простим предательства!.. И если б не память о твоих родителях, я бы немедля посадил тебя под домашний арест на двое суток за такие речи!
— Да послушайте меня, Василий Ильич! — начал было Егор…
— Не хочу! Не слышал я твоих сомнений. Слабость духа непростительна для чекиста. Иди!..
Разговор этот происходил давно, и Егор, вспомнив сейчас о нем, нахмурился. Все его радостное настроение точно корова языком слизнула. Он подходил уже было к Русанову, как вдруг у калитки наткнулся на Семенова.
— Здрасте, Егор Гордеич! — виновато проговорил Семенов.
— Здравствуй, Гена! А ты чего здесь делаешь? — удивился Егор.
— А я живу рядом. Увидел вас еще в начале улицы, решил узнать, как там у нас? Нашли этих? Ну, кто турбину угробить хотел? — спросил Семенов.
— Ищем, — вздохнул Воробьев.
Помолчали. Воробьев знал, чего ждет от него Семенов. Единственный человек, к кому хоть как-то прислушивался Сергеев, был Егор, но тут и он не в силах был переломить упрямство Василия Ильича. За что же невзлюбил Сергеев этого парня? За насмешливость, ум, расторопность? Или за то, что больше вертелся рядом с Егором? А вот невзлюбил и все, это факт, против которого не попрешь! Прихватова бы выматерил, посадил на сутки-двое под арест, но далее бы дело не повел. А с Семеновым надо показательный урок провести! Зачем? Может, ждет, что этот парень упадет в ноги, будет ползать, просить прощения…
Воробьев вздохнул. Посмотрел на Семенова, подмигнул. Гена грустно улыбнулся. Егор вытащил часы, посмотрел: без десяти пять.
— Мне тут надо по делам к Русанову зайти… — проговорил Егор.
— Ага, — мотнул головой Семенов.
— Вот… А ты сбегай в горком, узнай, у себя ли Щербаков и примет ли он меня часов этак в шесть?.. Я на станцию еще к Бугрову зайду. Понял?..
— Понял! — замотал головой Семенов.
— Давай! — Воробьев сжал в кулак руку, потряс по, точно пригрозив кому-то, и направился к Русанову. Привычку он завел себе такую вместо рукопожатий.
Нет, Семенова он в обиду не даст. Хватит этого своеволия! Бугров правильно заострил вопрос: кто для кого существует и что есть ОГПУ?.. Сергеев еще не все ОГПУ, и прежние заслуги перед революцией не должны ставить его вне критики товарищей. Да, мы живем в напряженное время, мы окружены врагами, они не дремлют, и отщепенцы буржуазного строя еще скрывают свой истинный облик. Мы должны быть всегда начеку, бороться до последнего дыхания, не щадя своих сил и жизней. Но мы должны научиться и верить людям. Доверять им. Прощать те ошибки, которые совершены ими но незнанию или отсутствию опыта. И что же выходит, товарищ Щербаков? За что мы губим, не разобравшись, судьбу молодого парня, который по неопытности упустил матерого преступника? Это ли цель нашей организации?
Воробьев вздохнул. На словах выходило все гладко и хорошо, а на деле… Он улыбнулся, вспомнив разговор с Антониной. Сколько раз, мечтая остаться с ней наедине, он произносил вдохновенные речи о любви, дружбе, семье и государстве и в который раз — вот, как сегодня, — уходил от прямого объяснения. Это было выше его сил. У него язык не поворачивался сказать ей даже самое обычное нежное слово, точно в нем, в этом слове, чудилась ему чуть ли не измена революции. Конечно, в последнее время он стал шире смотреть на вещи, а прочитав работу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», в чем-то даже изменил свою точку зрения на семью. Да, необходимо продолжение рода… Слова-то какие: продолжение рода! Они одни в краску вводят. Он вдруг вспомнил слова деда: «Отец твой мать любил. Бывало, утром встанет, сядет у окна и сидит, улыбается. Мать твоя спросит: чего ты, Гордей, улыбаешься? А он: это я о тебе вспоминаю…»
Но оказывалось, одно дело понять умом, а другое — переделать себя. Вот уж действительно отлили его из такого прочного металла, что впору гвозди делать, как недавно сказал о ком-то лектор в клубе. Перековка нужна серьезная.
Русанов спал. Дверь по-прежнему была открыта, и та же пакля с крупинками наждачного песка валялась рядом с его «перпетуум-мобиле». Разбуди сейчас Русанова да спроси, откуда пакля и песок, он, пожалуй, и не ответит… Нет, преступник бы так не наследил… А тут точнехонько подброшена, будто там и лежала. После всей свистопляски Русанов спал мертвым сном, и Егор неожиданно для себя решил его не будить. Пусть выспится. На ясную голову, может быть, ясные мысли найдут. Сергеев дал время. До завтра, до обеда. Надо пойти поговорить еще раз с Бугровым.
Бугров сидел у себя в «пенале», изучал чертежи будущего машинного вала второй очереди ГРЭС, дымил самокруткой, и в комнате висел такой густой и крепкий запах самосада, что хоть топор вешай. У Егора даже запершило в горле.
— У кого табачище такой берешь ядовитый? — разгоняя клубы дыма и отыскивая табуретку, спросил Егор.
— На базаре у осиновцев покупаю, — весело отозвался Бугров. — Ты, вон фортку лучше открой!..
Егор встал, открыл форточку. Взгляд его нечаянно скользнул на полку, приделанную рядом с окном, и то, что он увидел, заставило Воробьева вздрогнуть: среди груды колец, шестерен, болтов валялся кусок промасленной пакли с прилипшими к ней зернышками наждачного песка.
Егор мог поклясться, что пакля у Русанова и здесь у Бугрова есть один целый кусок, который для чего-то разорвали на две части, причем разрыв даже явственно проступал, ибо концы волокон не были запачканы в масле.
— Так-так-та-ак! — забормотал он, возвращаясь и усаживаясь перед Бугровым. — У осиновцев табак с перцем, эт точно!..
Галстук у Бугрова съехал вбок, густая щетина очернила щеки, видно, за всей этой свистопляской Никита и побриться забыл, а это на него было не похоже. Егор любил чистоту и, чтобы не ходить вонючим козлом, подобно Прихватову, сам стирал гимнастерку каждые два дня.
— Что? — не понял Бугров.
Вид у него был усталый, темные круги лежали под глазами, нервничал Никита Григорьевич. А может, страх разоблачения мучает? Пакля-то откуда?
— Давеча вы что-то запнулись, когда разговор мы вели о том, кто турбину, кроме вас, знает. Запинка эта мне покоя не дает, вы уж не скрывайте ничего, Никита Григорьевич, дело серьезное…
Бугров в упор посмотрел на Воробьева, и Егор глаз но отвел, не стал скрывать взглядом, что и на него подозрения есть и немалые. Бугров это понял. Понял и тотчас помрачнел, видно, вспомнил, сколь нелюбим Сергеевым.
— Я все же считаю, что это недосмотр и… — он осекся.
Егор молчал, разглядывая попутно длинноволосого седобородого старичка, мудро взиравшего на него со стены, с портрета, точно говорившего: не суетитесь, мой друг, не торопитесь с выводами, так все не просто в мире этом… Егор мог поклясться, что еще утром этого портрета у Бугрова не было.
— Кто это? — спросил Егор.
— Леонардо да Винчи, величайший художник и конструктор, изобретатель…
