Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич (мир книг .TXT) 📗
— Тоже «душевная благодарность»?
— Похоже, что так. Ты мне квартиру, я тебе должность.
— Когда Щербаков должен вернуться со свадьбы?
— Его мать сказала: сегодня-завтра… Тут же допрошу его.
— Ну а как обыск у Дроздова?
Следователь развёл руками:
— Да знаете, ничего подозрительного не обнаружили… Я бы не сказал, что очень роскошная обстановка. Хороший мебельный гарнитур югославский. Несколько ковров, не очень дорогих. Есть хрусталь, но немного… Ни денег, ни драгоценностей не нашли.
— Валерий Семёнович присутствовал при обыске?
— Был. Грозился найти на меня управу.
Но, как ни странно, на этот раз никто за начальника горжилуправления вступаться не пробовал. Я сам позвонил председателю горисполкома Лазареву, но тот был в командировке в областном центре.
Обсудив со следователем вопрос о мере пресечения в отношении Щербакова и Дроздова, мы пришли к следующему: пока на руках Орлова не будет показаний, изобличающих взяточников, ограничиться подпиской о невыезде.
Однако в тот же день это решение пришлось изменить.
Когда я вернулся после обеденного перерыва на работу, в приёмной навстречу мне со стула поднялся пожилой мужчина. Тут же находилась женщина с авоськой в руках. Оба были бледные от волнения. Я успел заметить в авоське какие-то свёртки.
У мужчины дрожал подбородок. Он хотел что-то сказать, но так и не смог.
— Гражданин прокурор, — хрипло произнесла за него женщина. — Вот, пришли. С повинной…
— Заходите, — открыл я дверь кабинета.
— Я уж один, Соня, — наконец обрёл дар речи мужчина. — Сам натворил, сам и ответ держать буду…
— …Васильков моя фамилия, — представился мужчина, когда мы сели, — Александр Прокофьевич. Извёлся я, гражданин прокурор. Вконец совесть заела. Шестьдесят лет прожил честно. На войне смерти в глаза смотрел. А вот последнее время живу, как тварь какая-то, собственной тени боюсь. Словом…
— Он махнул рукой и замолчал.
— Объясните, пожалуйста, что такое вы натворили? — попросил я, видя, как трудно перейти ему к делу.
Ведь я всегда презирал тех, кто ловчит, на чьём-то горбу или каким другим паскудным макаром в рай въехать хочет. И вот на старости лет… — Васильков судорожно вздохнул и, наконец, признался: — Пишите. Я, Васильков Александр Прокофьевич, дал взятку триста рублей начальнику горжилуправления Дроздову, за что получил двухкомнатную квартиру… И готов понести за это заслуженное наказание…
Он замолчал и вздохнул так, словно сбросил с себя тяжёлую ношу.
— Хорошо, — сказал я, — вы это сами изложите потом на бумаге. А теперь расскажите, как это получилось?
— Понимаете, гражданин прокурор, вот уж как намаялись, — провёл он ребром ладони по горлу. — Трое в одной комнате. Знаете три дома на Привокзальной улице? Барачного типа…
Я кивнул. Об этих домах который уж год говорили на сессиях горсовета. Давно было решение снести их, а жильцов переселить в благоустроенные квартиры. Бараки сломали, наконец, в прошлом месяце.
— Кухня общая. Уборная во дворе… Каждый год все обещаниями кормят: снесём, дадим жилплощадь в новом доме. А у меня дочка взрослая, невеста. Плачет, говорит, невозможно в такую халупу даже парня привести, чтобы с вами познакомить.
— Вы стояли на очереди? — спросил я.
— А как же? Восемь лет. Мне ещё когда говорили, что вот-вот должен получить. А как пришёл Дроздов, совсем другие песни стал петь. Ходил я к нему на приём чуть ли не каждую неделю. Примет два-три человека, а потом то на совещание уйдёт, то ещё куда. Наконец прорвался. Посмотрел он мои бумаги. У тебя, говорит, Васильков, двадцать семь метров на троих. Действительно, комната большая, скажу я вам. Так вот Дроздов мне даже выговор сделал: у тебя двадцать семь, а у других и того меньше. А ждут… Жена посоветовалась с юрисконсультом на работе. Оказывается, в новом законе есть такое положение: ежели в одной комнате живут взрослые различного пола, ну, отец и дочь, например, или мать и сын, то мы имеем право требовать две комнаты… Я опять к Дроздову. Снова месяц ходил, пока попал на приём. Ждите, говорит… Жена пилит, дочка плачет. Решился я пойти к Дроздову третий раз. Он говорит: ну и настырный же ты мужик, Васильков. А какой я настырный? Кабы не обстоятельства… И вдруг он такой ласковый стал. Выспрашивает, какой у меня доход и так далее. Чую, что-то не так. А он осторожненько намекает, что просьба без даров — что песня без музыки. Пришёл я домой. Говорю жене: надо дать. Она ни в какую. И не денег жалко, хотя, сами понимаете, трудом добытые. Было у нас пятьсот рублей на книжке. Жена твердит: чего доброго, загремишь под суд за взятку. Я говорю: черт с ними с деньгами и со всем, Веруньку, дочку жалко… Короче, снял я с книжки триста рублей, пришёл к Дроздову. Сунул ему в конверт… Самого, поверите, аж в пот бросило. А он этак небрежно смахнул конверт в стол. Иди, говорит, Васильков, решим, значит… А через неделю вызывают меня в горисполком и выдают смотровой ордер.
— Когда это было?
— Три месяца назад.
Да, Дроздов уже определённо знал, что бараки на Привокзальной улице должны ломать. Он даже точно знал когда: через месяц. И все-таки выудил у Василькова деньги.
— А почему вы только сейчас решили сознаться? — спросил я.
Васильков опустил глаза:
— Совестно.
— Только это? — настаивал я, потому что чувствовал: Васильков искренен не до конца.
— Чистосердечное признание, слышал я; учитывается…
— А ещё?
— Жена настаивала. Говорит, оказывается, не только мы дали Дроздову. И уже посадили кое-кого… Испугался, ежели начистоту…
— Ну, это, кажется, ближе к истине.
Я попросил Василькова изложить все сказанное в письменном виде, что он и исполнил.
Затем я пригласил следователя Орлова, дал ему ознакомиться с показаниями Василькова.
— Я думаю, Захар Петрович, надо изменить меру пресечения кое-кому.
Это он, конечно, о Дроздове. Просто не хотел при постороннем упоминать его имя.
— Да, готовьте постановление об аресте, — сказал я. — А с товарищем Васильковым подробнее побеседовать хотите?
— Завтра, завтра, — заторопился следователь.
И вышел из кабинета.
— Гражданин прокурор, — упавшим голосом произнёс Васильков, — разрешите проститься с женой… И вещички у неё взять… На первое время…
— Вы свободны, — сказал я ему. — Только зайдите к следователю Орлову, возьмите повестку на завтра.
— Как повестку? — все ещё не разобравшись в ситуации, испуганно спросил Васильков. — Значит, завтра арестуете?
— Да нет же. Никто не собирается арестовывать вас…
И я прочёл ему примечание к статье 174 Уголовного кодекса РСФСР. Оно гласило: «Лицо, давшее взятку, освобождается от уголовной ответственности, если в отношении его имело место вымогательство или если это лицо после дачи взятки добровольно заявило о случившемся». В данном случае, объяснил я Василькову, имело место и вымогательство, и добровольное заявление.
И этот человек, прошедший войну, вырастивший взрослую дочь, не сумел сдержать слез.
Я не стал читать ему нравоучений: Васильков, кажется, пережил и передумал достаточно, чтобы понять, как трудно жить с нечистой совестью.
— Ну, прямо заново родился, — сказал он на прощанье.
В тот же день был арестован Дроздов, который отрицал на первом допросе предъявленное ему обвинение во взяточничестве, хотя ему и было предъявлено заявление Василькова, а также заключение экспертизы, которая установила: на книге, что передавала Дроздову Калгашкина, обнаружены отпечатки его пальцев.
А дальше события развивались следующим образом.
Инспектору ОБХСС Фадееву удалось установить, что апельсины, полученные магазином «Овощи-фрукты», попали в руки спекулянта Галушко.
— Понимаете, — рассказывал старший лейтенант, — этот самый «грузин» с украинской фамилией снял комнату в частном доме у одной гражданки в Зареченской слободе. Как-то вечером к дому подкатила машина. Галушко сгрузил ящики в сарай. А на следующий день засадил хозяйских ребятишек сдирать с апельсинов этикеточки. — Фадеев высыпал на мой стол из бумажного кулька горстку чёрных ромбиков с надписью «Мачсос». — На каждом апельсине такая. На базар ведь с ними не сунешься, сразу ясно, что магазинные… Ребятишки чуть ли не всю стену в своей комнате ими обклеили… А Галушко им за каждый апельсин платил по копеечке.
