Масть пиковая - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Шубарин внимательнее, чем кто-либо, прочитал все его публикации на правовые темы. Ни в смелости, ни глубине теоретических разработок, ни в новом мышлении, ни в страстности, эмоциональности убеждения отказать он ему не мог. Как говорится, работа без сучка и задоринки, верное попадание в десятку, в сердцевину наболевших проблем. Да что там публикации, он разжился и докторской своего подопечного – все верно, безупречная, высокопрофессиональная работа! Но почему же тогда насторожила серия выступлений в печати, почему он не мог искренне восхититься докторской бывшего районного прокурора, хотя прекрасно понимал ее ценность и отдавал должное гражданской смелости автора.
Потому что, знакомясь с работами Сенатора, его никогда не покидало ощущение, что все это в той или иной форме он уже слушал и даже четко знал от кого – Амирхана Даутовича. Да, да, убитого прокурора Азларханова. Но никогда тот не говорил ему в долгие ночные беседы, что занят какими-нибудь научными изысканиями в области права. Хотя, казалось бы, какой смысл таиться, если действительно занимался этим, разве Артур Александрович противился бы такой работе, наоборот. Конечно, когда закрались сомнения, он навел справки – соприкасались ли когда-нибудь пути двух прокуроров? Ответ оказался однозначным – никогда. Да и что могло связывать такого образованного, широко эрудированного человека, каким был прокурор Азларханов, кого недруги с усмешкой называли за глаза Теоретиком, Реформатором, с вороватым районным прокурором, занимающимся ночными грабежами. Тут с любой натяжкой вряд ли удалось бы найти точки соприкосновения, к тому же Японец хорошо знал и того и другого, и сомнения исключались.
– Амирхан Даутович… – вырвалось вдруг с уст Шубарина, и он невольно застонал, его до сих пор мучил вопрос – подумал ли, умирая, Азларханов, что это он приговорил его к смерти?
Помнится, когда в тот роковой день, поздно вечером, он прилетел в ташкентский аэропорт из Нукуса, где еще находилось тело умершего Шарафа Рашидовича, ему тотчас доложили, что Коста пристрелил Азларханова. Придя в себя, еще не владея ситуацией, он понял, что случилось что-то невероятное, возник какой-то тупик, и Джиоев вынужден был стрелять. Он хорошо знал Коста, тот не станет спасать собственную шкуру любой ценой, он один из немногих знал об его истинном отношении к прокурору. Коста понимал странную взаимную симпатию бывшего областного прокурора и крупного дельца теневой экономики, им обоим, каждому в своей сфере, не дали легально реализовать свой талант, свои возможности. Коста, как и самого Шубарина, было сложно провести, он знал их давно, имел возможность понаблюдать за обоими. Значит, действительно произошло роковое стечение обстоятельств. Как потом расскажет Сенатор, так оно и было, отпусти прокуpop Коста, тот ушел бы, пристрелив на входе полковника Джураева, а во дворе его страховали на белых «Жигулях».
Полгода спустя после гибели прокурора Шубарин вызвал в Лас-Вегас братьев Григорянов, скульпторов, тех самых, что поставили памятник убитой Ларисе Павловне, жене Азларханова, Ашот, которому был отдан приказ доставить родственников в штаб-квартиру, сразу высчитал, почему их вызывают, и со свойственной телохранителю прямотой, спросил:
– Вы решили заказать памятник этому предателю?
Хозяин спокойно выслушал злобную реплику и сказал:
– Ты меня правильно понял, я действительно хочу заказать ему памятник, мне не по душе, чтобы могила такого человека осталась безымянной и заросла сорняком. Государство забыло его при жизни, на что же рассчитывать ему после смерти? Мы с ним, как ни странно это звучит, были единомышленниками, и я высоко ценил в нем человеческие качества, они-то, к сожалению, и привели его к гибели. Будь он подлец, прожил бы долго и богато. Разве это не стоит восхищения, уважения? – Видя, что сказанное что-то пробило в тяжелом сознании Ашота, он закончил: – А теперь езжай и не говори больше глупостей, могу и обидеться, я ни от кого не скрывал, что с любовью относился к нему.
Вспомнилась ему и первая годовщина смерти прокурора, они в тот день с Файзиевым, его первым замом в Лас-Вегасе, оказались в Ташкенте, передали в Госплан заявки на будущий год. В конце года они всегда охотились за чьими-то невыбранными фондами. Тактика, тоже некогда высчитанная Шубариным, ему хоть за неделю до нового года выдели что-нибудь, уж он-то свое вырвет в любом случае. В общем, дел у них в тот день хватало. Как только они вышли из Госплана, Артур Александрович попросил на минутку заехать на Алайский рынок, к цветочным рядам. Вернулся он в машину скоро, с огромным букетом белых роз, купил он их вместе с ведром.
– С утра такой великолепный букет, значит, влюбился всерьез, – пошутил Файзиев, удивляясь странному поведению своего шефа. – Теперь, как я понимаю, заедем за роскошной хрустальной вазой, – продолжал в той же манере словоохотливый первый зам. Но Японец шутки не поддержал, а попросил ехать в старый город, в действующую мечеть, чем еще больше удивил своего компаньона.
Когда подъехали к мечети, Шубарин сдернул с головы Икрама Махмудовича наманганскую тюбетейку ручной работы, очень дорогую, как и все принадлежащее пижонистому заму, включая и белый «мерседес», и велел подождать минут пять, дел у них до отлета в Москву хватало. Была пятница, и в мечеть, к полуденному намазу тонким ручейком стекались старики, а возле ворот уже собирались нищие. Артур Александрович кинул взгляд вдоль дувала, нищих оказалось семь, и он улыбнулся удаче. Мусульманское поверье гласит, что нужно подать именно семи нищим, семи верующим старикам. Он быстро раздал каждому из них по красному червонцу, чем вызвал моментальный шок, и попросил их на чистейшем узбекском языке помолиться в память о его друге Амирхане. Затем он стремительным шагом вошел в мечеть, где во внутреннем дворике старики неторопливо готовились к намазу, и опять в тени шелковицы он увидел семерых стариков, а семь других, у хауза, наполняли кумганы водой для омовения, вдоль стен он уже не стал смотреть. Он быстро обошел и тех, и других, и, вручая каждому по десятке, просил опять же на узбекском помолиться за упокой души его друга, убиенного Амирхана. Через пять минут он вновь сидел рядом с ничего не понимающим Файзиевым и, не возвращая ему тюбетейки, сказал:
– А теперь на кладбище Чиготай.
Когда подъехали к кладбищу, там же неподалеку, в старом городе, хотел выйти вместе с шефом из машины и водитель, но тот его резонно сдержал:
– Сиди, у нас на двоих одна тюбетейка. С непокрытой головой появляться на мазаре считается кощунством.
Компаньон остался в «мерседесе», не понимая, кому же предназначены цветы. Он все еще считал, что это связано с женщиной.
Кладбище Чиготай находилось на небольшом взгорке или холме и начало свое существование задолго до того, как город коснулся его окраинами. Сейчас стремительно разросшийся после землетрясения Ташкент захватил мазар в свои глубокие объятья. Он оказался в самом центре жилого массива из индивидуальных построек, строились тут с размахом, и район утопал в зелени, и на фоне окружающих его массивов многоэтажек выглядел ухоженным, респектабельным и оттого чужеродным. Помнится, кто-то прокомментировал столь глубокую разницу – что же вы хотите, частные владения, дальнейшие доводы показались излишними.
Несмотря на позднюю осень, стоял по-летнему яркий, солнечный день, и Артур Александрович, выйдя из машины, невольно достал дымчатые очки, подниматься ему предстояло навстречу солнцу. У осыпающегося глиняного дувала мазара сидели нищие, немного, человек пять, и он каждому из них безмолвно подал подаяние. Какой-то остроглазый мальчишка, видимо подрабатывающий тут на мелких поручениях скорбных родственников, тут же приметил, как не вязался респектабельный вид Шубарина с цветами в хозяйственном ведре, и он тотчас вызвался поднести его. Увлеченный мыслями о встрече с прокурором, он передал ведро с розами мальчишке, и тот, моментально обретя подобающий ситуации печальный вид, медленно пошел вслед Шубарину, от его взгляда, конечно, не ускользнул миг, когда человек в светлой тройке щедро подавал нищим.
