Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
– Задержан в воскресенье второго ноября на станции Школьная Гдовского направления, был опознан по фотороботу, составленному пассажирами электрички.
– Кто ведет дело?
– Старший следователь Березин из транспортной прокуратуры.
– У меня есть информация о том, что следователя меняли.
– Первые допросы проводил старший следователь Самарин. Пока все.
– Спасибо. – Дубинин положил трубку и тяжело опустился на стул. Все это совершенно не укладывалось в голове. Глеба он знал с тех пор, как тот, красный, лысый и сморщенный, лежал в кроватке, завернутый в голубое байковое одеяльце.
Он помнил его подростком в очках, который, когда мать выгоняла его спать, запирался в туалете с книжкой в руках. Конечно, рос без отца, и Соня оказалась чересчур авторитарной мамашей, так что сын вышел, пожалуй, слишком слабохарактерным… Но поверить в то, что он способен на убийство… Во всем этом следовало разобраться.
Первый вопрос, который приходил в голову: почему транспортники не передали дело в ГУВД в группу по раскрытию особо тяжких? Там отфутболили очередной «висяк»? Более чем возможно. Почему через день поменяли следователя?
Подозрительно. Первый их чем-то не устроил. Дубинин вспомнил, что к Соне в больницу пришел именно тот, первый, следователь. «Самарин из транспортной прокуратуры», – вспомнил Осаф Александрович. Он же посоветовал матери задержанного найти кого-нибудь, связанного с адвокатурой.
«Это парень сделал по собственной инициативе, – рассуждал Дубинин, – а не по приказу начальства. По нынешним временам это поступок. Понимал, что в отделении матери ничего не скажут».
Но Глеб!
Осаф Александрович знал, что маньяки-одиночки в обычной жизни не выделяются ничем. И убийцей может оказаться ваш сосед, сослуживец… Или человек, которого ты знаешь с рождения. Сын Сони Пуришкевич.
Конечно, его вина еще не доказана и, значит, есть надежда… Но Дубинин привык готовиться к худшему и принимать правду такой, какая она есть.
Но как сообщить об этом Соне, которая и без того лежит на кардиологии?
Дубинин решительно оделся.
– Господи, Ося, куда? – из кухни вышла жена.
– Прости, неотложное дело. Я ненадолго.
– Знаем мы это «ненадолго», – сказала жена, когда за мужем захлопнулась дверь.
– Встать, скотина! Глеб встал.
Власенко размахнулся и метко ударил под ребра слева со стороны спины. Глеб согнулся, но стон сдержал.
– Так, Игорек. Вдарь ему еще, а то он, кажется, не понял, – сказал наставник. Последовал еще один удар. Глеб, скорчившись, упал на пол; он тяжело дышал однако по-прежнему не издавал ни звука.
– Ах ты, гнида! – сквозь зубы процедил Игорек. – А вот так не хочешь? – Он пнул Глеба ногой в живот – тот на миг отключился, и это помогло пережить боль.
– Ладно, хватит пока, – заметил капитан Чекасов. – Посмотрим, что скажет на допросе.
Игорь плеснул в лицо Глеба водой, затем вместе с Чекасовым они поставили подозреваемого на ноги.
– Смотри, пойдешь в несознанку – живым отсюда не выйдешь, – с добродушием Синей Бороды сказал капитан.
Больше всего это напоминало кошмар в стиле Кафки, когда герой просыпается и понимает, что превратился в огромную отвратительную многоножку. Все остальное в мире остается на своих местах, земля не переворачивается, все продолжают привычно жить, как жили, и только с тобой происходит ужасное, немыслимое превращение.
Глеб Пуришкевич внезапно превратился в сексуального маньяка и садиста-убийцу.
По крайней мере, именно это он понял из разговора милиционеров, которые надели на него наручники, а потом били дубинками.
Все началось с того, что к Глебу на платформе, где он ждал электричку на Петербург, подошел молодой милиционер и попросил предъявить документы. В последнее время это с Глебом иногда случалось, хотя и не слишком часто: он не был похож ни на кавказца, ни на хохляцкого гастарбайтера. Паспорт оказался при нем, и он спокойно передал его в руки блюстителя порядка.
Каково же было изумление Глеба, когда милиционер вместо того, чтобы со словами «Все нормально» вернуть паспорт владельцу, положил его в нагрудный карман и грозно приказал: «Пройдемте гражданин».
С этого момента началось то, чему нельзя подобрать слова, потому что это был не «ужас» и не «кошмар», а нечто более страшное.
Очков он лишился уже на Школьной. Местные менты не особенно изощрялись – били просто: кулаками в морду. Глеб пытался спасти очки, но они слетели и разбились в первые же секунды. В рапорте это избиение было зафиксировано как «оказание задержанным сопротивления работникам милиции».
Неплохо бил в морду и дежуривший в тот день по Ладожскому отделению капитан Чекасов. В отличие от деревенских служителей правопорядка, которые били молча или плоско матерились, Чекасов не забывал напоминать Глебу о том, что он «мразь» и «чмошник», а также «говно, которое он размазал бы по стене, да будет слишком вонять».
Его задачей было показать задержанному, что попасть в милицию – это тебе не к теще на блины, и если он будет слишком залупаться, то ему поддадут так, что мало не покажется. Поэтому, съездив «вампиру» пару раз в солнечное сплетение, Чекасов удалился, оставив Глеба корчиться на деревянном настиле одной из двух одиночек.
Все были уверены, что очкарик-интеллигентик распустит нюни, в первые же полчаса признается во всем и подпишет что угодно. Однако этого не произошло.
Заместитель начальника майор Гусаков воспринял это как личное оскорбление. Тут, конечно, сыграл роль и следователь – этот квелый Самарин, совершенно неспособный взять подозреваемого за жабры. Но и Пуришкевич неожиданно не проявил желания колоться. «Ну, блин, ты у меня волком завоешь», – сказал Гусаков, когда Пуришкевича уводили с провального (как считал Гусаков) допроса, который вел Самарин.
После этого Глеб превратился в грушу, на которой отрабатывают удары.
Чекасов приводил с собой милицейскую молодежь, чаще других Игорька Власенко, совсем молоденького сержантика с еще по-детски округлым лицом. Когда тот молчал, то становился похож на примерного пай-мальчика, но это впечатление мигом испарялось, стоило ему только процедить сквозь зубы: «Что, падла! А ну встать! Я кому сказал!»
С такими словами он и обратился к Глебу, когда вместе с капитаном Чекасовым пришел за ним, чтобы «подготовить» к ночному допросу.
– Мне нужно увидеть Пуришкевич из кардиологии по очень срочному делу.
Дубинин умел говорить с людьми так, что перед ним открывались двери закрытых на переучет магазинов, его пропускали туда, куда «Посторонним вход воспрещен», а однажды он даже проник в райком во время закрытого партийного собрания. Так что попасть в больницу, когда нет приема посетителей, было для него детской игрой.
Софья Николаевна стояла у окна и напряженно смотрела на светящиеся окна напротив. Когда ей сообщили, что к ней пришел мужчина, она резко повернулась и решительным шагом вышла в коридор.
– Бабка-то сразу как подобралась, – заметила одна из больных. – Тут все умирала, не поймешь, в чем душа держалась… А теперь, смотри, скачет, как коза.
– Это мой батя рассказывал, – вступила в разговор женщина-прапорщик, – в Крыму во время войны дело было. В горах находился санаторий кардиологический, и там лежали доходяги, вроде нас с вами, а то и похуже. Люди, которые задыхаются, забравшись на три ступеньки. Так вот, началась война, и они попали в партизанский отряд. И хвори как рукой сняло. Эти же люди по горам чуть ли не пушки на себе тягали. Представляете! И ничего. Сердце не прихватывало. А как война кончилась, снова все до одного попали в кардиологический диспансер – с теми же самыми болезнями. Вот и наша бабулька сейчас вроде того.
– Значит, с сыном-то что-то серьезное, – заключил тонкий голос с койки у окна.
С Глебом действительно случилось что-то серьезное. Софья Николаевна поняла это, как только увидела Осю Дубинина. Она знала его с незапамятных времен и прочитала на его лице – произошло худшее. Самое плохое.
