Вкус крови - Милкова Елена "Перехвальская Елена Всеволодовна" (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗

– Вы Софья Николаевна Пуришкевич?

– Я, – ответила старая женщина, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Извините, – сказала она и села на стул.

– Успокойтесь, – сказал молодой человек, – я старший следователь транспортной прокуратуры Самарин Дмитрий Евгеньевич. Ваш сын задержан и находится сейчас в КПЗ отделения милиции Ладожского вокзала.

– Господи, – только и смогла выдохнуть мать. – 3а что? Что он сделал? – И тут же добавила:

– Это какая-то ошибка.

– Вы так в нем уверены? – спросил следователь.

– В своем сыне я уверена, как в самой себе, – твердо заявила пожилая дама.

– Хотел бы я разделять вашу уверенность…

– Но что же он совершил?

– Обвинение ему пока не предъявлено, – уклончиво ответил Самарин. Очень не хотелось брать на себя роль горевестника и объявлять матери, что ее .сын подозревается в том, что он насильник, убийца и сексуальный маньяк.

– Я пока ничего не могу сообщить. Это делается в интересах следствия. Но я хотел бы вам заедать несколько вопросов. Ваш сын Глеб… Что он собой представляет? Другими словами, что он за человек?

Софья Николаевна растерялась. Трудно оценивать своих близких, посмотрев на них со стороны.

– Ну, он хороший сын. У меня не было с ним больших хлопот, хотя жили мы тяжело. Его отец рано умер…

– Он не был женат?

– Нет.

– И что же он у вас такой… Инфантильный.

Дмитрий подобрал явно неверное слово, но иначе было не выйти на нужную тему.

– Вовсе не инфантильный, – возмутилась мать, – почему вы так решили? Что он не бросается на любую вертихвостку? Это оттого, что он серьезный, ответственный и уважительно относится к женщине. Я имею в виду Женщину с большой буквы.

«С вами все ясно, – подумал Дмитрий, – интересно, есть ли на свете еще такие, кроме вас самой. Тут и Агния, пожалуй, выйдет вертихвосткой».

– Друзья были у него?

– Конечно. У Глеба всегда были прекрасные друзья. Приходили к нам домой, я с ними любила разговаривать. Хорошие мальчики. Сейчас разбрелись кто куда.

«Значит, близких друзей нет. На работе то же самое».

Разговор шел в том же духе. Все, что говорила мать Пуришкевича, прекрасно укладывалось в схему, сложившуюся у Дмитрия в голове. Это и радовало, и не очень. Слишком уж все гладко.

– Так что же все-таки сделал мой сын? – спросила Софья Николаевна.

– Пока не имею права вам отвечать. Через два дня ему либо предъявят обвинение, либо выпустят. Дело сначала вел я, потом его передали следователю Березину. Вот его телефон. Позвоните через пару дней. – Дмитрий протянул бумажный квадратик.

– Почему поменяли следователя? – насторожилась мать.

– Это наши внутренние дела, – уклончиво ответил Самарин. – До свидания.

Он сделал шаг к выходу и обернулся. Мать убийцы не двинулась с места и пристально смотрела на него.

– С моим сыном что-то серьезное? – прошептала она. – Не обманывайте меня.

Я чувствую.

– Я ничего… – начал было Дмитрий, но осекся под ее взглядом.

«Возможно, она так никогда и не поверит… Мать есть мать. А вдруг действительно ошибка?» Не сам ли Дмитрий недавно говорил об этом Кате?

– Софья Николаевна, – неожиданно для себя сказал он, – подумайте, нет ли у вас знакомых в адвокатуре? Может быть, вам связаться с кем-нибудь из них.

Больше ничего посоветовать не могу. Простите.

– Погодите, – сказала она, видя, что следователь уходит. – Вы видели его?

Глеба?

– Да, я его допрашивал.

– Как он?

– Как он? – Самарин вспомнил Пуришкевича во время утреннего допроса. – Держится неплохо. Я бы сказал – с чувством собственного достоинства.

– Это – да, – кивнула мать, – Глеб уважает других, но уважает и себя.

Больше у Дмитрия не было сил видеть это лицо с посеревшими губами. Он попрощался, надел шапку и, не оглядываясь, вышел.

– Он не виноват! Вы сами убедитесь! – услышал он за своей спиной.

«А ведь она права, у него есть чувство собственного достоинства. Его не так легко сломать, как считает Гусаков», – думал Самарин, притопывая ногами на трамвайной остановке на улице Лебедева. Он бы сэкономил время, если бы поехал на метро, но останавливала мысль о том, что придется делать крюк.

Наконец пригромыхал нужный номер. "А если все-таки ошибка? – подумал Самари! влезая на подножку; а потом, уже расплачиваясь кондуктором:

– Все-таки разжалобила, старая карга"

– Господи, Дмитрий, опять тебя! Не дадут поужинать спокойно. – Агнесса скривилась. Это был верный знак – звонит не женщина. Самарин молниеносно выбрался из-за стола.

– Дмитрий Евгеньевич, я из Покровской больницы, – зазвучал в трубке голос Никиты Панкова, – хотел тут уточнить насчет Пучкиной и других пропавших.

– Ну и что ты надыбал? Что потерпевший? Та действительно нанесение особо тяжких?

– Есть такой момент, – отозвался Никита. – Побит он здорово. Руки переломаны, правая нога вывихнута, лицо сплошной синяк.

– Хорошо его отделали.

– Знаете, Дмитрий Евгеньевич, не будь я следователь, я бы ему еще добавил.

– То есть ты считаешь, он виновен в смерти, ну по крайней мере в исчезновении, этих двоих?

– Не-е, – протянул Никита, – этому убить – кишка тонка. Мразь просто.

Раздавил бы его, как таракана.

– Ты эти эмоции брось, – сурово одернул его Самарин, – наказание налагается за действие или бездействие, а не за то, кто мерзкий, а кто прекрасный. Тогда у тебя мошенники на доверии вообще никогда не сядут – они все такие душки.

– Вы бы сами поговорили с ним, еще бы не то сказали, – обиделся Никита.

– Ладно, давай излагай по сути.

Потерпевшим оказался некто Муравьев Валерий Сидорович, тридцати четырех лет, неработающий. Родился в городе Прокопьевске, Кемеровской области. Прописан оригинальным образом в Приднестровье в поселке Слободзея. Документов при нем не было, потому Панков сомневался в достоверности этой информации.

В Питер, по словам самого Муравьева, он прибыл недавно. Его, разумеется, сразу же обокрали. Он пытался искать работу, не нашел и был вынужден искать пропитание на свалках и вокруг вокзалов. На Ладожский его не пускали местные бомжи. А избили его просто из ненависти к приезжим.

– А наличие при нем платка Пучкиной и картуза Мориса объясняет тем, что нашел, – закончил свой рассказ Никита. – Честно вам скажу, Дмитрий Евгеньевич, что там правда, что нет, черт его разберет. А глаза, знаете, бегают… Дрянь мужик, в общем.

– Но не убивал?

– Убил бы. Да трусоват больно.

– Ну а что на Ладожском? Опера что говорят?

– Селезнев ходил спрашивал. Но там глухо. Публика ведь такая, фига с два от них чего добьешься. Не видали, не слыхали, не знаем, первый раз слышим.

– Так, тогда завтра с утра ты не в прокуратуру, а на Ладожский. Селезнев Селезневым, а ты попробуй разобраться сам.

– Ой, Дмитрий Евгеньевич! – взмолился Никита. – Работать с бомжами! Рядом постоишь, кажется, год не отмоешься.

– Никита! Что за разговор! Кстати, почему только с бомжами? А вокзальных работников Селезнев не опрашивал? Носильщиков, грузчиков? Надо опросить.

Софья Николаевна поднялась и рывком открыла дверь в палату. Мысли были об одном – что-то случилось с Глебом.

– Господи, – вздохнул кто-то, – ну напугали вы. Я думала, не иначе, главврач. – И больная вытащил из-под подушки бутерброд с ветчиной и соленым огурцом, хотя ей полагался бессолевой стол.

Софья Николаевна только пробормотала что-то ответ, бросилась к тумбочке, стала спешно перебирать вещи, нашла записную книжку и пулей вылетела из палаты.

– Во дает бабулька-то, – заметилаженщина-прапорщик.

– Значит, полегчало, – с завистью раздался от окна тонкий голос. – А все оттого, что стали колоть кордиамин. Болезненная, гадость, а смотри, что творит.

Больная Пуришкевич действительно воскресла сейчас неслась по коридору к кабинету заведующего отделением. Она постучалась и, не дождавшись ответа, распахнула дверь.

– Вы должны мне помочь! – с порога заявила она.