Дом аптекаря - Мэтьюс Эдриан (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Она обмотала голову полотенцем и вернулась в теплую спальню. Села в кресло, подобрав под себя ноги. Обхватила колени. На полу валялись компакт-диски, обертки от тампонов и прочий мусор. О теле можно позаботиться потом — оно подождет. Сначала надо разобраться с практическими вопросами. Перечень их уже был у нее в голове. Рут спланировала все еще в полусне.
Сегодня началось с телефонных звонков.
Она позвонила в страховую компанию и наткнулась на механический голос. А чего еще можно ждать в воскресенье? Попыталась добраться до Дреста. Баржа в порядке, сказал он, но им надо поговорить. Договоренность на четыре остается в силе. Она связалась с Майлсом, поведала ему свои печали и попросила передать плохие новости Кабролю, пообещав не опаздывать на собрание в понедельник. Самое трудное осталось напоследок. Рут набрала номер родителей и изложила смягченную версию случившегося. Мать выслушала молча, потом обрушила град вопросов. Рут постаралась отразить их со всей возможной мягкостью, юмором и грацией.
— Но как же ты будешь без денег?
— Мам, не волнуйся, ладно? Я в полном порядке. А если прижмет, то в первую очередь обращусь к вам… ты же знаешь.
Получив такие заверения, Маайке уступила место Йорису. Общение с отцом прошло легче. Он, вероятно, слышал разговор по громкой связи, потому что никаких вопросов задавать не стал и молча принял очередные заверения дочери, сказав лишь, что с ней хотел поговорить Лукас.
Попрощавшись с отцом, Рут подумала, что, может быть, стоит позвонить родным Жожо, но потом решила отложить трудный разговор напоследок. Сначала пусть все немного успокоятся и поостынут.
Она набрала номер Лидии.
Никто не отвечал.
Спустившись вниз, Рут сделала себе тосты с ветчиной и сыром, достала из буфета мюсли и яйцо всмятку. К черту низкокалорийную диету! Она запила все апельсиновым соком и подкрепилась двумя чашками горячего коста-риканского кофе, предпочтя пакетику заменителя пару ложек желтого сахара.
У окна сидела французская пара с дочерью, девочкой лет четырех или пяти. Туристы. Родителям было уже за сорок. Поздняя она у них, подумала Рут. Девочка была одета в стиле сороковых: серые шерстяные леггинсы, теплое коричневое платье и зеленый жаккардовый свитер. Заплетенные в косички волосы держали яркие заколки. Время от времени она улыбалась, застенчиво и живо. Девочка рассказывала какую-то свою историю, болтая ногами и помогая себе жестами, а когда закончила, родители принужденно рассмеялись, и мать, наклонившись, поцеловала дочь в лоб.
Материнство. Другая жизнь…
Семейство покончило с завтраком и покинуло столовую.
Рут осталась одна.
Где же, черт возьми, Лидия?
Она снова и снова задавала себе этот вопрос, как будто взяла глупую старушенцию под свою опеку и теперь несла за нее ответственность. А если что-то случилось? Куда ее могло понести воскресным утром? За покупками? Вряд ли. Прогуляться? Не в ее духе. Лидия была слишком привязана к дому и придерживалась строго установленного распорядка.
Рут хотела потолковать с ней о Скиле. Попытаться понять, что же происходит. Невыясненным оставался и вопрос о пропавших письмах. Каждый раз, когда в разговоре всплывали определенные темы, Лидия либо умолкала, либо перескакивала на другое.
Хватит, это пора прекратить. Дела зашли слишком далеко.
И тут она кое-что вспомнила. Лидия была католичкой. Или, скорее, еврейской католичкой, придерживавшейся, как назвала это однажды ее мать, иудейско-христианской традиции, в которой сутана уживалась с черным пояском. В таком случае она должна была присутствовать на воскресной службе. Но где? Самым удобным и привлекательным местом была бы церковь Вестеркерк — красивый храм с мелодичными колоколами и могилой Рембрандта. Но там обосновались протестанты. Лидия как-то упомянула, что ходит… Куда? Память подсказала — в церковь Святого Франциска Хавьера на Сингеле, неподалеку от цветочного рынка. Почему туда? Потому что там служба идет на латыни. Может быть, это каким-то образом напоминало ей о далеких, до ватиканских конгрессов, днях. В такого рода вопросах Рут была не сильна.
Она позвонила сначала в справочную, потом в церковь. Служба началась полчаса назад, в одиннадцать.
Если поторопиться, то Лидию еще можно застать там.
Ехать было недалеко.
Рут приковала велосипед к фонарному столбу. Две восьмигранные башни, стрельчатые окна, фронтоны, остроконечные шпили — строгий фасад сооружения девятнадцатого века напоминал угрюмую коричневую скалу.
Войдя внутрь, она смочила пальцы в чаше со святой водой и прошла к нефу. Народу было немного, и основная масса прихожан сконцентрировалась на передних скамьях, поближе к алтарю, то ли ради пущего эффекта, то ли потому, что там было теплее. В воздух поднимались тонкие и длинные струйки курящегося ладана, хор пел «Агнус Деи».
Рут потерла ладони — она забыла надеть перчатки — и медленно двинулась по проходу.
Все вокруг было коричневым и золотым и пахло так же. Смазанные маслом готические, с двойными дверьми, исповедальни, высокая золотая кафедра с барочной башенкой балдахина. И повсюду картины и статуи Девы Марии — сидящая, с младенцем, с мертвым Иисусом на коленях, стоящая в одиночестве…
Рут начала было считать Марий, но скоро сбилась и оставила это бессмысленное занятие.
Пройдя по пустым рядам к боковому проходу, она огляделась еще раз и вернулась.
Лидии не было…
И вдруг она увидела ее в боковой часовенке: загнутый крючком, как у ведьмы, нос под потрепанной шерстяной шапочкой, старая шубейка и — разумеется, как же без них! — неизменные пакеты. Характерный изгиб спины и асимметричный наклон плеч только подтверждали первоначальный вывод — Бэгз! Она стояла на коленях, молитвенно сложив руки, перед статуей Девы Марии. Статуя смотрела в сторону входа. Если бы не колонны, Рут, несомненно, увидела бы ее сразу.
Она тихонько вошла в часовню, села позади Лидии и осмотрелась. Кроме них там был еще один человек: немолодой мужчина в пальто-честерфилд, с опущенной головой и седыми, зачесанными назад волосами. Шляпа его лежала рядом на стуле. Оба — мужчина и Лидия — что-то негромко бормотали.
Что касается статуи, то она производила куда более сильное впечатление, чем та, которую Лидия держала у камина в гостиной. Мария стояла с сыном на руках, и младенец Иисус, зажав что-то в одной руке, другой благословлял верующих. Покровы на Мадонне были длинные и разного цвета, красного, белого и золотистого, но с преобладанием последнего. На головах обоих красовались остроконечные золотые короны, из-под которых ниспадали, раскатываясь волнами по розоватой лакированной коже, золотистые пряди волнистых кудрей.
Что-то неестественное, застывшее в позах и нейтральное в выражении лиц обоих фигур мешало воспринимать их с нежностью и теплотой, как реальных мать и дитя — например, тех, которых Рут видела утром за завтраком. Ритуальные, символические фигуры не находили у нее отклика. Рут куда больше нравились голландские пейзажи и бытовые сценки, чем религиозные работы, но сейчас ей вдруг пришло в голову, что поза Марии с ребенком точь-в-точь соответствует позе Марии в Пиете, как будто ей, матери всех скорбящих, одинаково дороги и младенец Иисус, и снятый с креста Христос. Святая — да, но также и архетип матери. Она дала миру свое дитя, и она же увидела его уход из мира. В этом заключался весь смысл, весь пафос.
От размышлений ее отвлекли бормотания Лидии.
Рут наклонилась и прислушалась.
— Я же говорила, чтобы ты не ходил с Ашей. Ей нужно учить уроки, заниматься естествознанием. К тому же на улице слишком ветрено. С крыши мастерской на Вонделстраате даже сорвало флюгер. Одной шапочки недостаточно. Где новый шарф, который я купила тебе на Рождество? Он мокрый. Я сказала, чтобы ты повесил его просушиться, но у тебя же дырявая голова! Купоны в ящике, Сандер. Будь осторожнее и не забудь про хлеб. Она скажет, что хлеба нет, но ты напомни ей про обещание. Она сказала, что отложит для меня под прилавком.
