Иначе — смерть! - Булгакова Инна (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— А «Наполеон»? Вы подчеркнули: «в том-то весь ужас».
— Алексей Кириллович, она напугана, может, мы сейчас не будем…
— На столе возле лампы, — перебила Дуня лихорадочно, — стояла бутылка и два стакана: один с водой, другой с коньяком на донышке. В садовом кресле сидел мертвец и улыбался.
— Вы сразу поняли, что он мертв? — спросил Алексей.
— Он же предсказал.
— И вы, конечно, убежали?
— Я вошла в дом.
— В дом? — удивилась Катя. — Ты не побоялась…
Алексей перебил быстро:
— Вы видели там кого-нибудь, кроме мертвеца?
— Нет! — крикнула Дуня.
— Вы уверены?
— Отстаньте от меня!
— Голубчик, успокойся, — вмешалась Катя и дрожащей рукой провела по девичьему «солдатскому» ежику, бессознательно повторив слова и жест Ксении Дмитриевны. — Ты очень храбрая девочка.
— Я дура. Оставила отпечатки пальцев на стакане и бутылке.
— Господи, зачем ты туда вообще входила?!
— Он был еще теплый.
— Ты… дотронулась?
— Да.
— А потом что ты делала?
— Сидела на кровати.
— Почему?
— Боялась выйти.
— Почему? — повторил Алексей Катин вопрос, но с более жесткой интонацией.
— Катя! — взмолилась Дунечка с немыслимой для обеих фамильярностью. — Скажи, чтоб он ушел.
— Алексей Кириллович, я прошу вас…
— Я должен знать, — сказал он коротко, и женщины почему-то смирились.
После молчания Катя спросила:
— Ты схватилась за стакан и бутылку, наверное, потому, что Глеб говорил про яд?
— Наверное.
— И вы определили, что в коньяке… — начал Алексей.
— Ничего я не определила. Следователь сказал, что Глеб скончался от цианистого калия, — угрюмо отрубила Дуня.
— От цианистого калия? — изумилась Катя. — Но ведь это мгновенная смерть! И сильный запах миндаля.
— Почитываете детективы? — поинтересовался Алексей.
— У меня папа работал фармацевтом… тут, в аптеке напротив. Где обнаружен яд?
— В стакане с коньяком.
— Не в бутылке, точно?
— В стакане.
— Значит, наша компания вне подозрений, — констатировал Алексей. — Если только убийца не последовал за Глебом в Герасимово.
— Господи, зачем? — вырвалось у Кати.
— Чтобы убить.
— Ваше остроумие ободряет, конечно…
— Прошу прощения. Надеюсь, самоубийство. Записку он оставил?
— В том-то и дело, что нет! — закричала Дуня.
Катя сказала медленно:
— Наверное, оставил. Да, я тут на столе нашла листок и после звонка следователя сверила его с письменной работой. По-моему, его почерк.
— У вас оставил? — удивился Алексей.
— У меня.
— Что в записке?
— Нечто непонятное, но… — Катя поднялась, взяла со стола сумочку, достала записку. — Вот.
— Что он пишет? — воскликнула Дуня нетерпеливо.
Катя включила свет — тяжелую старомодную люстру под потолком, — который на миг ослепил, но как бы вернул в реальность, страх сумерек отступил. И прочитала негромко:
— «Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь кончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».
Все трое молчали, усваивая услышанное, пока Дуня не заявила:
— Я же говорила вам, что он псих.
— Завтра я отдам это следователю, Дунечка, чтоб никто не смел тебя подозревать.
— Дайте я перепишу, — предложил Алексей.
— Я уже…
— Перепишу для себя, — настоял он и аккуратно переписал текст в свою аккуратную книжечку (вместе, заметила Катя, с «координатами» следователя).
Дурная наследственность
— Евдокию Боброву никто в отравлении не обвиняет, — перебил Мирошников на полуслове защитительную речь Кати. — Точнее, возникли некоторые сомнения вначале, уж слишком девчонка была не в себе.
— Не в себе?
— Болезненные галлюцинации.
— Боже мой! Но ведь она сообщила в милицию о случившемся?
— Она. Позвонила со станции, вопила так, будто ее убивают. Однако картина вскоре начала проясняться. А уж теперь, после вашей записки…
— А мне ничего не ясно.
— Вы не знаете подоплеки. Тут наследственность: полгода назад отец Глеба Воронова точно так же покончил с собой.
— Точно так же?
— Вплоть до деталей: коньяк «Наполеон», цианистый калий, в том же садовом кресле, смерть наступила с девяти до десяти вечера. Знаете, он даже улыбался. Я как раз вел то дело, ну, вспомнил и сопоставил.
— Из-за чего отравился отец?
— Конкретная причина не установлена. Жена и сын покойного подсказали: с юности страдал депрессией, выражающейся в тяге к самоубийству. И прежде были попытки.
— Господи, как страшно!
— Да уж… если б вы знали, с какими психическими аномалиями нам приходится сталкиваться.
— Отец оставил записку?
— Там все честь по чести: прощается, просит прощения, не винит.
— У кого он ее оставил?
— На столе перед ним лежала, чуть подмочена коньяком, видно, рука дрогнула. Там же связка ключей от квартиры и дачи. Словом, все сходится.
— Где же они взяли яд?
— Оригинальный у нас с вами допрос получается, правда?.. Ну, так уж и быть, случай необычный. Жена Воронова — лаборантка в НИИ, он приходил к ней на работу.
— И Глеб в лаборатории взял?
— Не думаю. После нашего визита весной там, кажется, порядок строгий навели. Во всяком случае, обещали. У меня наметился такой вариант. Отец с сыном должны были кое-что с дачи в Москву перевезти. Глеб подъехал позже (в пол-одиннадцатого вызвал милицию) и увидел мертвого отца. Представляете, какое потрясение? На этой почве он впоследствии и… В общем, мы обнаружили под столом скомканный листок из записной книжки (не записку, а другой) со следами цианистого калия. Очевидно, покойный в этой бумажке принес яд. Вот я и думаю: не прихватил ли сын еще до прибытия следственной группы оставшуюся, может быть, часть порошка? Его не обыскивали.
— И сейчас бумажку обнаружили?
— В том-то и дело: под столом, скомканную, с теми же следами. Только листок из книжки сына.
— А вам не кажется странным, что все повторено точь-в-точь?
— Конечно, странно — для нормального. А для человека, одержимого манией, — как раз очень характерна, даже обязательна, я бы сказал, идентичность способов и стилей.
— Значит, вы считаете дело законченным?
— В принципе законченным.
— А мне хотелось бы… — сказала Катя нерешительно. — Можно вас еще кое о чем спросить?
— Зачем вам все это? Любопытство мучает?
— Что-то мучает, сама не пойму. Пожалуйста!
Мирошников, лысый, рыхлый, словно согнувшийся под грудой дел, взглянул на наручные часы.
— Даю вам пять минут.
— Чьи отпечатки обнаружили на даче?
— Самоубийцы, его матери и Евдокии Бобровой.
— У отца тоже стоял коньяк с водой на столе?
— Нет, только коньяк.
— А Глеб запил коньяк водой?
— Ингредиентов цианистого калия в воде не обнаружено.
— Зачем самоубийце была нужна вода?
— Он же с пьянки приехал, может, страдал от жажды.
— Но его ждала смерть, он знал!
— Человек в таком состоянии за себя не отвечает.
— В каком? Разве он был сильно пьян?
— Да нет… вскрытие показало. Во всяком случае, он принес из колодца полное ведро воды.
— Тогда, ночью принес?
— Да. Вокруг ведра на лавке свежие потеки, на ручке его отпечатки пальцев.
— Глеб все задумал и исполнил, как отец; а «Наполеон» в моем доме появился совершенно случайно.
— Да этого пойла сейчас на каждом шагу… вполне вероятно, что именно бутылка у вас на столе и заставила человека с надорванной психикой ускорить развязку.
— Хорошо. Зачем тогда он позвал с собою Дуню?
— Чтоб кто-то обнаружил труп, лучше не мать — так он, возможно, рассуждал. Или более глубокое извращение: кого-то напугать после смерти. И такое бывает. Он ведь и за столом угрожал, речи держал, так?
