Последняя свобода - Булгакова Инна (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT) 📗
— Леон, прости и запомни: ничего у нас с ней не было за двадцать пять лет. Ничего.
— Тогда что прощать? Юность?
Он молчал.
— Что прощать, Гриша?
Он повернулся и ушел в дом.
А я поплелся по знойной улице. В сонном воздухе, в зелени на обочине, за оградами, во всем летнем пестром пространстве ощущался тайный страх. Студенческие страсти, роковые цифры — 25 — кружили голову не ревностью, не злостью — ужасом. Как помнил я безрассудство и смелость моей Марго — на какую сделку пошла бы она, какой шантаж стерпела? Только ради сына. Ему двадцать четыре. Господи, как я одинок! Из скорбного списка действующих лиц и исполнителей я мысленно вычеркивал одного за другим, одного за другим…
Глава 16
Я стоял посреди кабинета смотрел на камень. В прихожей послышались приглушенные шаги. Резко распахнул дверь. Мария.
— Вас можно на минуточку?
Она пожала голыми плечами, блестящими от загара. Неловко мне было смотреть на нее, страшно, потому что, кажется, не знал я женщины желаннее — и ненавидел ее за жуткую эту зависимость, и презирал себя, твердя: «Ты сыщик, сыщик, сыщик — ничего больше!»
Мария вошла и уставилась на письменный стол. Каким-то сверхъестественным путем — клянусь! — я уловил симптомы: страх и азарт.
— Что это?
— Тяжелый серый камень.
— Ну — и что дальше?
— Возможно, тот, из письма, понимаете? Видите, какой необычный? С нашей улицы, я его узнал.
— Леон, — заговорила она низким своим, волнующим голосом; я отошел от греха подальше и сел в кресло, — расскажите мне все. Я никому не скажу.
И я чуть было не поддался, да опомнился вовремя, душой и плотью ощущая опасность, исходящую от нее.
— Пока особенно нечего. Но вам первой — обещаю.
Я соврал — и золотой блеск глаз приглушился, почти погас.
— Знаете, где его Коля нашел? На озере, на том берегу. Вам он встречался?
— Кто?
— Камень.
Она о чем-то задумалась.
— Мария!
— Я вспоминаю сон. Рассказать?
— Пожалуйста.
— По ночной улице идет человек, ветер развевает черные одежды. Под фонарем он оборачивается.
— И вы его узнаете?
— Я видела только губы — крупные и красные.
— Ну, это какая-то аллегория, слишком для меня умная.
— Это очень страшный сон.
— Страшный?
— Его одежда в крови.
— Да разве ночью на черной одежде видна кровь?
— Так ведь это сон.
Мне вдруг стало ее жаль.
— Вы всю жизнь прожили с Праховым?
— Да. Мама с папой погибли в автомобильной катастрофе. По вашему роману все потомки должны погибнуть — до какого колена?
— По моему роману грех убийцы взял на себя другой убийца — и проклятие перешло на него.
— То есть вы даете мне шанс пожить?
— Не надо, Мария.
— Вы же меня изобразили?
— Скажем банально: свою мечту.
— Неужели вы меня совсем не помнили?
— Помнил. Ребенком. Подростком — вы заходили к Коле. И еще я запомнил девушку во дворе в белой шубке. А не узнал, потому что был тогда в запале… не связал с вами.
— Дедушка вышел у вас очень живой и зловещий, но вы не все угадали.
— Например?
— У нас не было драгоценной чаши для причащения, вообще ничего церковного, ни одной иконы.
— А если он от вас прятал?
— Зачем? Он сам от всех прятался, от чужих, конечно. От жизни. Вы в чем-то усложнили, а в чем-то упростили его образ. Дедушка не был вором, он горел за мировую революцию.
— Что-то я за ним не замечал.
— В юности.
— Знаете, мировая революция отлично сочетается с деяниями из Уголовного кодекса и требует золота и золота. Он вам рассказывал о своей юности?
— Об этом — нет.
— Отчего же вы так уверены в его чистом «горении»?
— Я так чувствую, я его люблю.
— И похоронили в Спасском монастыре?
— Мне про монастырь Юра сказал.
— Понятно. Может быть, вы все же поведаете, о чем написал Прахов в завещании?
— Это не завещание, просто записка в запечатанном конверте. На конверте написано: «Машеньке вскрыть после моей смерти». Текст: «Моя дорогая девочка! Прошу о последней милости: тело мое сжечь, а прах развеять над водой, чтоб памяти обо мне нигде на земле не осталось. Твой дедушка». И подпись.
— И все?
— Все.
— А состояние?
— Какое состояние?.. Кооперативную квартиру с обстановкой он отдал мне еще при жизни, по дарственной.
— А деньги? Драгоценности?
— Леон, вы романтик. На сберкнижке у дедушки осталось пять тысяч.
— На что же вы живете?
— На аспирантскую стипендию. И подрабатываю на кафедре. Сейчас у меня отпуск.
— Мария, похоже, вас обокрали.
Она усмехнулась, обожгла меня усмешкой, прошлась по кабинету, взяла с кушетки картину, вгляделась.
— Вам все мнится византийский потир с каменьями?
— Но ведь кто-то хотел погубить вашего прадеда. За что?
— Да ничего подобного! — Она оглянулась через плечо, я опустил глаза. — У вас перепутался литературный вымысел с действительностью после убийства… или до?
— Убийства Марго?
— А что, было еще одно? Два? Три?..
— Как странно вы говорите, Мария. Вы надрываете мне сердце.
— Правда? Это хорошо.
На смуглом прелестном лице мелькнуло выражение жестокости; а ведь только что передо мной была такая милая доверчивая девочка. Контраст раздражал и мучил.
— Почему вы унесли Нестерова из спальни? Побоялись осквернить «Отрока» нашим грехом?
Первый порыв мой тогда и был таков, угадала.
— На картине была кровь.
— Вы бредите? — Доверительный тон уже давно сменился на прежний — небрежно-вызывающий. — Чья кровь?
И я сорвался, отрезав, как последний мужлан:
— Не твоя!
Мария обронила картину на кушетку и ушла. И слава Богу! Я положил руки на стол (отметив, как дрожат пальцы) и невидяще уставился в окно. Оставим студенческие страсти, на старости-то лет! Однако все вслушивался в тишину дома, и все мерещились мне шаги… хотя хождения над головой с некоторых пор прекратились.
Старый дом словно поскрипывал еле-еле слышно, постанывал — мой ровесник: предыдущий драматург, сталинский сокол, построил его в сорок седьмом на гонорары от своих дубовых драм. Я жил полегче и писал в более легком жанре… Вот, кстати, кто идеально разбирался в моем почерке — Марго. Комедии на машинке перепечатывала она; прозу — я сам, поскольку работал над текстом и в процессе печатания.
Но зачем она отдала кому-то рукопись… или сказала, где лежит ключ от ящика стола? Под пытками? Не выдумывай! Стоило пытать и красть, чтоб потом подложить. А может, все проще? Она взяла тетрадку в спальню почитать, пытаясь таким опосредованным путем проникнуть в тайну Прахова. Но у меня другая смерть, другая. В действительности убийства не было. И кражи не было — утверждает Мария — не было драгоценностей. Ну, это вопрос темный. С Марией все темно, все мрак. Русалка.
Не отвлекаться!
Итак, преступления не было — а что было? Что видела Марго? Во-первых, приоткрытую дверь (при пяти-то замках — старик явно боялся призраков). А если Кощей в предсмертной агонии успел подползти к двери и отпереть… тогда его заметил бы с площадки Коля. И зачем, спрашивается, тащить мертвеца в кабинет к камину?.. Кажется, существует одно-единственное объяснение: хитроумный хозяин не доверял таинственному посетителю («прятался от чужих») и, прогремев для виду замками, оставил на всякий случай квартиру незапертой.
А что посетитель был, и была какая-то сделка, доказывает поведение Марго: доброжелательно относясь к соседу, она, однако, не вызвала «скорую», не известила бабу Машу и Марию и соврала сыну.
«Сын» — вот на какую удавку поймал ее убийца.
Так ведь убийства не было.
Проклятье!
Допустим, старик, умирая, в чем-то успел обвинить посетителя. В чем? Кражу, если она и состоялась, доказать впоследствии невозможно, коль о ценностях никому не было известно. А главное — инфаркт миокарда — дело абсолютно неподсудное.
