Преступник - Родионов Станислав Васильевич (читать книги без .txt) 📗
— Разводитесь?
— Я тоже ей жизнь осложняю.
— Как?
— Допустим, золотые часики дамские лежали себе и лежали да убежали.
Леденцов отвернулся, чтобы выдохнуть свободно. Казалось, что весь слитый в бокал коньяк испарился и ударил ему в голову. Он еще раз вздохнул, освобождаясь от этого коньячного наваждения, и беззаботно повернулся к Смагину-Шакало:
— Жена ведь заявит в милицию…
— Моя милиция меня бережет.
— В каком смысле, Анатолий Семенович? — не удержался Леденцов от елейного тона.
— Задействована одна хитрованная комбинация с помощью той же милиции.
— А если милиция решит, что вы украли?
— У собственной жены, совместно нажитое? Пусть решают, дуракам закон не писан.
Леденцов вдруг подумал… Дуракам закон не писан. А что, если наоборот: закон писан как раз для дураков, потому что умный и без законов понимает; потому что умный и без законов не сделает подлости.
17
Жизненный опыт, даже самый благотворный, может обернуться штампом. Петельников ждал неустроенности, прокуренности, может быть, даже пропитости… Потому что большинство испорченных подростков из этих семей, из прокуренно-пропитых.
Но в передней висели полочки, эстампики, тростниковые циновочки… Пахло только что сваренным супом. Похоже, куриным; из-за пропущенных обедов-ужинов носы оперативников с годами становятся чувствительными к запаху пищи.
— Капитан Петельников, из милиции, — представился он.
— Нашли? — спросила мать неуверенно, потому что никого не привели.
— Пока нет.
— Проходите, — тяжело засуетился отец, принимая куртку гостя. Его провели в большую комнату. Он сел на широкую тахту и огляделся.
В голову невесть отчего пришли шахматы, хотя ни доски, ни фигур он не видел. Петельников давно приучил себя не уходить от мимолетных мыслей, вернее, от неокрепших мыслишек и впечатлений, которые в сознании шмыгают свободно и бездельно, как элементарные частицы в материи. Он еще раз оглядел комнату.
На овальном полированном столе ничего не было, кроме хрустального блюда, стоявшего ровно посередине. У противоположной стены бурела еще одна такая же тахта, вытянувшись параллельно первой. Четыре приземистых кресла насупились по четырем углам. Темная стенка, деленная на равные мелкие ниши, казалась пустыми сотами, которые бросили гигантские пчелы. Кактусов на подоконнике было ровно три: большой посередине и два маленьких по бокам. Шахматный порядок.
— Никаких сигналов о его местопребывании не поступало? — начал Петельников.
— Пока нет, — ответила мать.
— Родственников у вас много?
— Только на Украине, но мы уже звонили…
— Почему Саша пустился в бега? — прямо спросил оперативник.
— Сами в недоумении. — Растерянное лицо матери это недоумение подтверждало.
— Может, дома что случилось?
— У нас всегда спокойно и тихо.
— С жиру бесятся, — добавил отец.
— С какого жиру? — заинтересовался Петельников.
— Все есть, а силушку девать некуда.
Родители стояли, поэтому говорить с ними было неудобно. Не гостю же предлагать места хозяевам? Петельников догадался: сесть на тахту с ним рядом они стеснялись, а разойтись по углам в кресла и выкрикивать оттуда было бы затруднительно и смешно.
— Раньше что-нибудь подобное случалось?
— Никогда, — убежденно заявила мать.
— В прошлом году Сашка надел печатку, — вспомнил Вязьметинов.
— Какую печатку?
— Из алюминия, с черепом и костями.
— Вы разузнали, зачем носит?
— Что тут узнавать… Взял я молоток да расплющил.
— В том году еще было озорство, — добавила мать. — Обрился наголо.
— До синевы, — подтвердил отец.
— Зачем?
— Приятеля его восемнадцатилетнего взяли в армию, остригли. Так он в знак солидарности.
— За эту солидарность я выдал ему нотацию…
— Маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки, — вздохнула мать.
Петельников знал эту пословицу. Она, как все давно известное, пронизывала сознание, ничего не задевая. Но сейчас пословица легла на живое дело, поэтому не отскочила бездумным горохом. А ведь она, пословица, о плохом воспитании… Сперва мучились с малолетними детками, да так ничего и не вышло, не воспитали, и поэтому продолжаются мучения уже с выросшими. Иначе откуда же большие беды со взрослыми ребятами?
— А где Саша живет? — спросил Петельников, потому что в этой гостиной он наверняка не жил.
— У него своя комната.
— Все путем, — добавил отец.
— Разрешите взглянуть…
В десятиметровой комнате стояли письменный столик, легкий диван, узкий шкафчик и проигрыватель на низенькой тумбе. Стол блестел пусто, на диване и газетки не валялось, проигрыватель накрыт салфеткой… Ни книг, ни спортивных принадлежностей, ни отвертки, ни оброненного журнала… Жилье подростка? Келья.
— Ежедневно прибираю. — Вязьметинова перехватила его догадку.
Они вернулись в гостиную.
— Чем ваш сын интересуется?
— А ничем, — сразу ответил Вязьметинов.
— Так-таки ничем?
— Спокоен ко всему, как стальная болванка. Не пилит, не строгает, не мастерит…
— Даже телевизор с нами не смотрит, — вставила жена.
— Странно, — заметил оперативник, хотя глубоко в душе ничего странного уже не находил.
Человек жив любопытством. Петельников знавал образованных, крепких и неглупых ребят, у которых валилось все из рук: у них не было любопытства. Не зря психологи рекомендуют менять работу каждые семь лет, дабы не затухала любознательность. В конце концов, молодость определяется не годами, а степенью любопытства. Не любопытствующий подросток — это кто же? Омоложенный старичок из сказки?
Но Петельников вспомнил глаза Саши Вязьметинова — темные, быстрые, познающие.
— У нас под городом садоводство… Верите ли, не заманить, — сокрушалась женщина.
— И к природе равнодушен? — не поверил оперативник.
— Критикует все, — обидчиво бросил отец.
— Мы сажаем картошку, овощи, яблоки есть… И ему грядку отвели: трудись на здоровье. А он, видите ли, хотел бы камин, теплицу с туманом, тропические розы, бассейн…
— С утками, — подсказал Петельников.
— Верно, с утками, — удивилась она.
Теперь родители смотрели на оперуполномоченного боязливо, словно он их подслушал.
— А почему бы вам не сложить камин? — спросил Петельников, чувствуя, как он сползает с серьезного тона.
Родители переглянулись.
— Это баловство, — объяснил Вязьметинов.
— В нем супу не сваришь, грибов не высушишь.
— Зато хорошо сидеть в креслах, смотреть на огонь и рассказывать занимательные истории, — поделился Петельников каминными прелестями и чуть было не добавил, что оперуполномоченному Леденцову весьма понравилось.
Вязьметиновы недоуменно молчали. Петельников ощутил не то сильную скуку, не то многодневную утомленность. У него вдруг пропало то самое любопытство, которым жив человек и жива его работа. Но тут же он догадался, что не скука одолела и не усталость, а пришла подспудная злость. Этого пустячного состояния он не признавал, давил его в зародыше самым верным путем, определив, откуда оно взялось.
Петельников оглядел топтавшихся родителей. Он в лыжном костюме, она в халате; он высокий и плотный, она худенькая и нервно трепещущая, что ли… Разные, но походившие друг на друга, как родственники. От совместной жизни? От общей заботы, поровну легшей на их лица? Не эта же забота, столь естественная у родителей, злила его? Может быть, дело в их глазах, слишком быстрых и прозорливых для истинной неприятности?
И Петельников мрачно вздохнул, догадавшись… Уголовная история и визиты милиции тревожили Вязьметиновых сильней, чем исчезновение сына.
— Как вас звать? — внезапно спросил Петельников у отца.
— Дмитрий Сергеевич.
— Дмитрий Сергеевич, что вы делаете в понедельник?
— В какой?
— В любой, в обычный…
