Дебют - Шейнин Лев Романович (книги хорошего качества .txt) 📗

Лев Шейнин

Дебют

1

Осенью 1931 года, когда я был старшим следователем Ленинградской областной прокуратуры, меня вызвал однажды прокурор области.

— Звонил товарищ Крыленко, — сказал он. — Вызывает вас к себе. Не знаете, в чём дело?

— Понятия не имею, — ответил я, действительно не понимая, зачем меня вызывает “сам Крыленко”, которого все мы очень любили и немного побаивались, зная его крутой характер. — Вы не спросили?

— Спросил. Но он ответил, что окончательное решение примет после разговора с вами. Одним словом, выезжайте.

И в ту же ночь я выехал в Москву, так и не догадываясь, почему меня вызывает нарком юстиции и о каком загадочном “окончательном решении” после разговора со мной может идти речь. В те годы прокуратура входила в систему Наркомата юстиции, а прокурор республики был заместителем наркома. Таким образом, Крыленко являлся самым высшим моим начальством. Мне приходилось несколько раз докладывать ему дела, и я всегда поражался его способности мгновенно схватывать суть дела и выбирать очень прицельно и точно самое важное из множества обстоятельств, показаний и улик. Близко я его не знал и был уверен, что он вообще не помнит ни меня, ни дел, которые я ему докладывал.

Теперь, в вагоне ночного экспресса, со свистом и грохотом мчавшегося сквозь ночь в столицу, я вспоминал всё, что знал о человеке, с которым мне предстоит разговор.

Я знал, что Крыленко (партийная кличка Абрам) член партии с 1904 года, что он участник Бернской конференции и один из сподвижников Ленина, что он окончил два факультета — юридический и историко-филологический, что он профессиональный революционер.

Через пять дней после Октября, 12 ноября 1917 года, уже известный всей стране “прапорщик Крыленко” был назначен но инициативе Владимира Ильича Главковерхом и членом только что образованного Совета Народных Комиссаров.

Этот первый советский Главковерх, а затем прокурор республики, был невысоким, коренастым, крепко сшитым человеком с упрямым подбородком, бритой головой и светлыми, очень прямо глядящими на мир и людей глазами. Был он добродушен и вспыльчив, азартен и настойчив, добр и крут, страстно увлекался альпинизмом, охотой и шахматами.

Суровый на первый взгляд человек, он очень любил жизнь и людей, был столь же смешлив, как и вспыльчив, и так же быстро “отходил”, как и приходил в ярость.

Альпинистом он был отличным. Охотником хорошим. Шахматистом плохим. Оратором незабываемым.

2

— Сколько вам лет, молодой человек? — спросил он, когда я вошёл в его кабинет и доложил, что явился по его вызову.

— Двадцать пять, Николай Васильевич, — ответил я, всё ещё не понимая, зачем я ему понадобился.

— Гм… Не густо… Давно работаете следователем?

— Восемь лет.

— Раненько начали. Какие предпочитаете дела? Я слыхал — убийства?

— Да, пожалуй.

— Может, это чисто возрастное? — усмехнулся Крыленко. — И с годами пройдёт? Но, помнится, вы расследовали и должностные дела. Например, дело фининспекторов, которое вы мне докладывали.

— Да, — коротко подтвердил я, зная, что Крыленко любит ясные и короткие ответы.

— В шахматы играете? — неожиданно спросил он.

— Пока не научился.

— Напрасно, — поморщился он. — Отличная гимнастика для мозга! Впрочем, у вас ещё есть время лично в этом убедиться. Так вот, милый друг, возникла этакая… гм… в общем, возникла озорная, с вашего позволения, идейка назначить вас следователем по важнейшим делам. Как вы полагаете, не рановато?

— Мне трудно судить, Николай Васильевич, ведь это идейка не моя.

Он снова усмехнулся, встал, зачем-то обошёл меня кругом, весело и пристально меня разглядывая, потом открыл дверь в приёмную и крикнул:

— Соня, зайди!

Вошла его секретарша, невысокая, быстроглазая, очень живая. Крыленко потянул носом воздух и сделал страдальческое лицо.

— Создатель, опять чесноку наелась!.. О господи, как только тебя муж терпит!..

— И он тоже ест, — быстро ответила секретарша. — А когда оба едят — ничего не чувствуют и оба довольны…

— Ироды! — простонал Крыленко. — Хорошо вам ничего не чувствовать. А мне каково, сатаны!.. Скажите, молодой человек, вы тоже лопаете чеснок? И тоже его любите?

— Не очень. Если не считать колбасы с чесноком.

— Колбасы? — оживился Крыленко. — Так це зовсем друго дело, как говорят поляки. Колбаса без чеснока — какая же это колбаса?! Это чёрт знает что, а не колбаса!.. После утренней зорьки, у костра, вскипятить крепкого чая с дымком и съесть кусок ржаного хлеба с такой колбасой!.. Превосходно!..

Он засмеялся, а потом добавил:

— Соня, скажи, чтобы подготовили приказ о назначении этого старца следователем по важнейшим делам. Дать ему месяц на ликвидацию ленинградских дел и переезд в Москву И обеспечить жильём.

Через месяц я переехал в Москву и приступил к своим новым обязанностям.

А вскоре после этого, рано утром, меня вызвал Крыленко. Я застал его сидящим за шахматным столиком в обществе одного прокурора, считающегося хорошим игроком. В наркомате знали, что Крыленко часто приезжает до начала работы, чтобы поиграть в шахматы.

Посмотрев на Крыленко, я заметил его мрачный вид и понял, что он проигрывает.

— Послушайте, Шейнин, — сказал он, — сегодня же выезжайте в Смоленск. Там вскрыты крупные хищения и самое нахальное мошенничество. Местная прокуратура сама не справится. Дело сложное. Правда, там ещё никого не убили, что вас, вероятно, больше бы устроило, но ехать надо. И постарайтесь не задерживаться — предстоит другая командировка. Привет!..

Вечером того же дня я выехал в Смоленск и приступил там к выполнению задания. Дело действительно оказалось довольно сложным, и работать пришлось с большим напряжением. Впрочем, как часто бывает по делам о хищениях и взяточничестве, обвиняемые так рьяно топили друг друга и так сваливали вину один на другого, что в конце концов удалось распутать весь это клубок. Через три недели, объявив обвиняемым об окончании следствия, я выехал в Москву, захватив с собой дело, состоявшее из трёх томов.

Случилось так, что из Смоленска я выехал далеко за полночь поездом, следовавшим в Москву с тогдашней границы. Мне повезло — в этом поезде нашлось свободное место в спальном вагоне, и я занял его, предвкушая приятную возможность хорошо выспаться до Москвы.

Удобно устроившись в уютном двухместном купе, я разделся и мгновенно уснул, положив толстый портфель с делом под подушку.

3

Меня разбудил противный скрип качавшейся на петлях двери моего купе, почему-то оказавшейся открытой. Кроме того, мне было неудобно лежать — изголовье вдруг оказалось чересчур низким. За окнами купе тревожно мелькали тени железнодорожных столбов. На горизонте, с трудом пробиваясь сквозь грязную вату облаков, уже серел рассвет.

Спросонок я не сразу сообразил, что именно меня разбудило. Потом, похолодев от страшного предчувствия, я сунул руку под подушку. Портфеля не было. На полу его тоже не оказалось.

Я бросился в служебное купе, разбудил спящего проводника, но он, разумеется, ничем не мог мне помочь и ничего не мог объяснить.

Понятно, что до самой Москвы я уже не смыкал глаз, предвидя неизбежные последствия свалившейся на меня беды.

В том, что я буду арестован и предан суду, сомнений не было. Теперь я размышлял о том, по какой статье меня привлекут: будет ли мне предъявлено обвинение в преступной халатности или что-нибудь похуже.

Ужасал меня позор случившегося. И то, что мне нечего, решительно нечего сказать в своё оправдание! Положение усугублялось тем, что, по правилам, я должен был отправить следственное дело фельдсвязью, то есть специальной почтой, а не брать его с собой в вагон. Я нарушил эти правила потому, что хотел как можно скорее написать обвинительное заключение, не ожидая, пока оно придёт в Москву фельдсвязью. Но ведь именно это нарушение правил обязывало меня к особой бдительности!..