Самый жестокий месяц - Пенни Луиз (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Он повел Бовуара к каменному мосту через Белла-Беллу. Перейдя на другую сторону, Гамаш остановился и несколько мгновений смотрел на бурлящую внизу воду, листья и комья земли, захваченные силой обычно спокойной речушки.
– Он застал вас врасплох, сэр, – сказал Бовуар.
– Не совсем, – ответил Гамаш. – Хотя должен признать: да, это застало меня врасплох. – Он похлопал себя по карману, где снова лежала газета. – Я знал: он предпримет что-то в подобном роде, но не знал что и когда. Я думал, нападение будет более открытым. Это демонстрирует его изощренность и терпение – я не подозревал о существовании у него этих качеств.
– Но это ведь делается не руками Арно. Не непосредственно. У него есть свои люди в Квебекской полиции. Вы знаете, кто они?
– Догадываюсь.
– Суперинтендант Франкёр?
– Не знаю, Жан Ги. Не могу об этом говорить. Это всего лишь подозрение с моей стороны.
– Но Николь работала с Франкёром по наркотикам. Франкёр и Арно были лучшими друзьями. Франкёр едва избежал ареста как соучастник убийств. Он наверняка знал, что делает Арно.
– Это всего лишь наши подозрения, – возразил Гамаш.
– И Николь работала с ним. Именно он и перевел ее снова в отдел по расследованию убийств. Я помню, вы возражали против этого.
Гамаш тоже это помнил. Приторный, увещающий голос, который, как сироп, тек по телефонной линии. Гамаш понял уже тогда. Понял, что были причины, по которым Николь перевели к нему, после того как он отказался от нее.
– Она работает на Франкёра, верно? – не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес Бовуар. – Она здесь шпионит за вами.
Гамаш внимательно посмотрел на Бовуара:
– Ты знаешь, что такое сорочка?
– Что-что?
– Жанна Шове сказала, что родилась в сорочке и, по ее мнению, ты тоже. Ты знаешь, что это такое?
– Понятия не имею. Меня это не интересует. Она колдунья. Вы и в самом деле придаете значение ее словам?
– Я придаю значение всем словам. Будь осторожнее, Жан Ги. Сейчас опасные времена, и в них обитают опасные люди. Нам необходима любая помощь, какую мы можем получить.
– Включая и помощь ведьмы?
– И возможно, деревьев, – сказал Гамаш, улыбнувшись и шутливой дугой подняв брови. Потом он показал на шумливую воду, которая не позволяла другим услышать их разговор. – Вода – наш союзник. Теперь, если нам удастся найти говорящие камни, мы будем непобедимы.
Гамаш огляделся вокруг. Бовуар поймал себя на том, что повторяет действия шефа. Он взял с земли камень, согретый солнцем, но его шеф уже медленно двинулся к оперативному штабу, сцепив руки за спиной и подняв лицо к небу. Бовуар увидел, что Гамаш улыбается. Он хотел было бросить камень в реку, но остановился. Он не хотел, чтобы тот утонул. «Черт, – подумал он, взвешивая камень в руке и направляясь вслед за Гамашем к оперативному штабу, – когда семя посеяно, оно меняет всю твою жизнь». Как он теперь сможет рубить деревья или даже косить траву, если боится утопить камень?
Чертова ведьма.
Чертов Гамаш.
Глава двадцать шестая
Хейзел Смит отошла от двери, вытирая руки о клетчатый передник.
– Входите.
Она вежливо улыбнулась, но не больше.
Бовуар и Николь прошли за ней в кухню. Все кастрюли были на виду – либо использовались, либо находились в мойке. На плите стоял коричневый глиняный кувшин с двумя ручками. Бобы, запеченные в патоке, жженом сахаре и свином сале. Классическое квебекское блюдо. Помещение было наполнено густыми сладковатыми запахами.
Запеченные бобы требовали немало труда, но, похоже, Хейзел выбрала себе лекарство на этот день – тяжелую работу. На кухонном столе, словно танковый батальон, выстроились кастрюльки. И Бовуар вдруг понял, в каком сражении они участвуют. В войне со скорбью. Героические, отчаянные попытки остановить врага у ворот. Героические, но тщетные. Варвары уже поднялись на гребень холма и готовы были пуститься вниз, на Хейзел Браун, сжигая и уничтожая все на своем пути. Неумолимые, безжалостные. Она могла только отсрочить на некоторое время наступающую скорбь, но не остановить. А убегая от реальности, она лишь делала хуже для себя.
Жан Ги Бовуар посмотрел на Хейзел и понял, что ее ждет: неизбежный прорыв превосходящего ее по силе врага. Собственное сердце в конечном счете не выдержит и откроет ворота скорби. Печаль, утрата, отчаяние стояли на пороге, кони вставали на дыбы, готовясь к решительной атаке. Бовуар спросил себя, сумеет ли эта женщина выжить. Это удавалось не всем. Большинство как минимум навсегда становились другими. Некоторые – более чувствительными, сострадательными. Но многие – черствыми и озлобленными. Закрытыми. Они не были готовы к новым потерям.
– Печенье?
– Oui, merci.
Бовуар взял одну штуку, Николь – две. Руки Хейзел летали от чайника к крану, к розетке, к заварке. И она говорила. Пыталась спрятаться за заградительным огнем слов. Софи растянула связки. Бедную миссис Бертон нужно днем отвезти на химиотерапию. Том Чартланд чувствует себя неважно, но его собственные родственники ни за что не приедут из Монреаля, чтобы ему помочь. Он говорила без умолку, пока Бовуар, далекий от скорби, не почувствовал, что готов сдаться сам.
Чай был поставлен на стол. Хейзел подготовила поднос с едой и двинулась к лестнице.
– Это вы для дочери? – спросил Бовуар.
– Она у себя в комнате. Ей, бедняжке, трудно ходить.
– Позвольте мне.
Он взял поднос и пошел вверх по узкой лестнице, между стен, обклеенных обоями с цветочным рисунком. Наверху он подошел к закрытой двери и постучал по ней ногой. Послышались два тяжелых шага, и дверь распахнулась.
Внутри стояла Софи со скучающим выражением на лице, потом она увидела Бовуара – и выражение тут же изменилось. Она улыбнулась, чуть наклонила голову и медленно-медленно приподняла больную ногу.
– Мой герой, – сказала она, неуклюже шагнула назад и жестом показала ему, чтобы поставил поднос на туалетный столик.
Несколько мгновений Бовуар смотрел на нее. Привлекательная девушка, ничего не скажешь. Стройная, с чистой кожей, с блестящими пышными волосами. У Бовуара она вызывала возмущение. Сидит у себя в спальне, изображает из себя больную и ждет, когда убитая горем мать обслужит ее. И Хейзел обслуживает. Безумие. Каким же для этого нужно быть человеком, какой дочерью? И это притом, что Хейзел сейчас трудно поспевать везде, по причине маниакальной готовки и неудержимой потребности говорить. Софи, по крайней мере, могла бы поддерживать ее. Помогать не обязательно, но и усугублять трудности матери тоже ни к чему.
– Могу я задать вам несколько вопросов?
– Смотря каких.
Она попыталась произнести это соблазнительно. Видимо, ей очень хотелось произносить каждое слово соблазнительно, только плохо получалось.
– Вы знали, что у Мадлен когда-то был рак груди?
Бовуар поставил поднос на туалетный столик, сдвинув на угол косметичку.
– Да, но она ведь поправилась, верно? И была здорова.
– Правда? Насколько мне известно, для полной уверенности нужно, чтобы прошло пять лет. А пяти лет еще не прошло, да?
– Почти прошло. Она казалась здоровой. Сама говорила.
– И для вас этого было достаточно.
Неужели все девицы в возрасте двадцати одного года такие эгоистки? Такие бесчувственные? Ей, похоже, было совсем безразлично, что женщина, которая жила с ней под одной крышей и стала членом ее семьи, болела раком и была убита у нее на глазах.
– Как тут жилось после приезда Мадлен?
– Не знаю. Я ведь уехала учиться. Поначалу Мадлен радовалась моим возвращениям, но прошло время, и им с мамой стало все равно.
– Не могу в это поверить.
– Так оно и есть. Я ведь даже не в Куинс собиралась поступать. Меня приняли в Макгилл. Мама хотела, чтобы я туда поступила. Но Мадлен училась в Куинс, и она столько о нем рассказывала. Великолепный кампус, старые здания, озеро. Это было так романтично. Ну и я, никому не сказав, подала заявление туда, и меня приняли. Так я уехала учиться в Куинс.
