Зеленый король - Сулицер Поль-Лу (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
— Дэвид, ну посмотрите на нее… В чем она ненормальна? Да, Чармен живет одна, я хочу сказать, без мужа и детей, но разве это запрещено? И почему женщине нельзя оставаться без мужа? Вы, мужчины, все одинаковы: когда один из вас отказывается жениться и иметь детей, вы готовы считать его чуть ли не героем. Но если женщина ведет себя так же, вы объявляете ее сумасшедшей…
Телефонный звонок раздался в ночь с 16 на 17 января, около двух часов утра — в восемь утра по европейскому времени. Сеттиньяз сам снял трубку, голос с немецким акцентом произнес:
— Случилось несчастье, господин Сеттиньяз. И очень большое.
В Цюрихе они с Дианой наняли машину и поехали на юго-восток, в сторону Вадуца в Лихтенштейне, но ехать так далеко им не пришлось. Дом находился среди великолепных гор, окружавших озеро Валензе. Марта Ходлер ждала у ворот, глаза ее распухли и покраснели от слез:
— Никогда себе этого не прощу, господин Сеттиньяз. Никогда в жизни.
И снова заплакала. Она жила при Чармен семь лет и была не единственным врачом, постоянно дежурившим около нее: Чармен находилась под наблюдением еще двух врачей, не считая сестер, которые день и ночь не сводили с нее глаз, сменяя друг друга. Роскошный дом с огромным штатом прислуги и так называемых секретарей был, в сущности, частной психиатрической клиникой для одной больной, которую оберегали от нее самой.
— Вчера вечером, как часто бывало, мы смотрели фильм. Она казалась совсем спокойной, спокойнее, чем обычно, и абсолютно здраво обо всем рассуждала. Я не могу простить себе именно этого: столь ясное сознание должно было насторожить меня…
После возвращения из Соединенных Штатов с ней случился припадок, но довольно непродолжительный. Как всегда.
— Из-за детей, которых она видела у вас. Поездка к вам всегда на нее так действовала. Если бы это зависело от меня, я бы ее никогда к вам не пустила.
Но по всем признакам она очень скоро преодолела кризис. Самыми тревожными и трудными в ее случае были именно эти периоды временного ослабления болезни, когда она становилась нормальной.
— В последние два года сознание ее все реже и реже отключалось настолько, чтобы забыть имена самых дорогих ей людей. Прежде она и мужа-то не узнавала… Но ей как будто становилось лучше, в прошлом году они вдвоем провели три дня в Цюрихе, и он сказал, что все прошло не совсем плохо. Только по возвращении наступил рецидив, который продлился целый месяц…
Чармен вернулась к себе в комнату в одиннадцать часов. Эфиопки уложили ее. Один из врачей принес лекарство, которое помогало ей уснуть и в общем и целом успокоило окружающих, так как все были уверены, что она будет спать глубоким сном по меньшей мере восемь часов.
— Мы нашли таблетки у нее под подушкой. Она сделала вид, что приняла их, и притворилась, будто засыпает…
Обе эфиопки ночью всегда находились рядом с ней, если, конечно, не было мужа. Но они ничего не услышали по той простой причине, что Чармен подсыпала им снотворного.
— Она заранее продумала свою смерть и все для этого подготовила… Вышла из дома в ночной рубашке — мы обнаружили следы ее ног на снегу. В любом случае она умерла бы от холода, ведь ночи сейчас морозные, температура доходит до минус пятнадцати. Мы думаем, что это произошло в час ночи…
Чармен пошла вперед меж деревьев, дошла до домика садовника в глубине парка — собаки не залаяли, видно, узнали ее. Села прямо на утрамбованную и обледенелую землю и вскрыла себе вены. Но поскольку кровь вытекала медленно, взяла косу и вонзила острие в живот…
— Умирала она, наверное, не меньше часа…
Диего Хаас был уже здесь, он приехал примерно на два часа раньше Сеттиньязов, хотя они вскочили в первый попавшийся самолет на Европу. И он не просто находился здесь, но, как хозяин, отдавал распоряжения в доме, и все ему, совершенно естественно, подчинялись. Дэвиду Сеттиньязу было слишком тяжело, и сдерживать антипатию, которую всегда внушал ему маленький аргентинец, он был просто не в силах:
— По какому праву вы во все вмешиваетесь? Желтые глаза холодно вперились в него:
— Я выполняю приказы Реба.
— Чармен Пейдж — член нашей семьи, — дрожа от негодования, сказала Диана. — Она была моей сестрой.
— Она была женой Реба, — очень спокойно ответил Диего. — Прежде всего. Все остальное — не в счет в сравнении с этим.
В его золотистых зрачках — так это было или нет? — Дэвид Сеттиньяз уловил какую-то издевательскую иронию, которая буквально взбесила его, подобного чувства он раньше никогда не испытывал и больше не испытает в жизни.
— Немедленно убирайтесь отсюда, — сказал он. — Это дом Чармен.
— Это дом Реба, — ответил Диего. — Все здесь принадлежит ему. В первую очередь я, но и вы тоже, Сеттиньяз. И я сделаю то, что приказал мне Реб, даже если для этого придется убить и вас, и вашу жену. Я ясно выразился? Но раз у вас возникли какие-то сомнения, я дам вам адрес поверенного, которого зовут Карл Зигварт. Он живет в Цюрихе, Мюлебахштрассе, 7, номер телефона: 33.85.44. Я с удовольствием наберу этот номер для вас. Там ждут звонка, назовите только ваше имя. И говорите по-английски.
Он действительно набрал номер, произнес несколько слов по-немецки и протянул трубку Сеттиньязу. Тот взял ее. Голос в трубке сообщил ему, что весь дом, включая находящиеся в нем вещи, вплоть до последней мелочи, является собственностью господина Хааса из Буэнос-Айреса; упомянутый господин Хаас был именно тем человеком, который оплачивал врачей, медсестер, прислугу, весь персонал. Зигварт добавил, что будет очень признателен господину и госпоже Сеттиньяз, если они, как только позволят их печальные обстоятельства, посетят его контору, чтобы прояснить некоторые детали, касающиеся наследства г-жи Климрод.
Дэвид Сеттиньяз повесил трубку. Хаас не двинулся с места.
— Церемония начнется завтра в девять утра, — сказал он. — Мадам Климрод хотела, чтобы ее кремировали, значит, так и будет. Все уже предусмотрено.
— Наши родственники физически не успеют приехать.
— А вот это мне в высшей степени безразлично, — ответил Диего.
В тот же день после полудня приехал Джордж Таррас. Он объяснил, что ему позвонил Диего и сообщил о случившемся. Новость потрясла его.
— Дэвид, заклинаю вас: сдерживайте свою неприязнь к Хаасу. Он во всем подчиняется Ребу, а перед законом Чармен была мадам Климрод. Вы же это знаете. И сердиться за это на Диего не имеет смысла.
Родители Чармен и Дианы, а также мать Дэвида Сеттиньяза приехали одновременно, вечером; с ними — три-четыре родственника. Таким образом на следующий день, перед тем как направиться в крематорий, собралось человек десять, помимо персонала, ухаживавшего за молодой женщиной.
Но Реба не было.
Сеттиньяз опять стал выговаривать Диего Хаасу:
— Где же он?
— Там, где надо.
— Он даже не явится?
Последние слова Сеттиньяз чуть ли не прорычал.
— Он будет делать то, что считает нужным, Сеттиньяз.
В эти дни в вечно насмешливых желтых глазах Диего, как никогда отчетливо, читалась неслыханная ненависть и жестокость, свойственные этому кругленькому коротышке, оставшемуся невозмутимым все время — и до, и после кремирования. Даже на слезы женщин и переживания мужчин он смотрел, чуть ли не посмеиваясь.
— Вы еще безумнее его, — не найдя других слов, сказал ему под конец Сеттиньяз.
Диего ответил ехидной, уничтожающей улыбкой:
— Никто и ни в чем не может сравниться с Ребом. — И затем добавил: — Сегодня после обеда, а затем этой же ночью я заканчиваю все дела с домом и людьми. Реб сказал, если вы, ваша жена… или они… — движением подбородка он указал на группу стоявших поодаль членов семьи Пейдж, — если кто-нибудь из вас захочет взять что-то из дома — пожалуйста. Берите все, что хотите. Все улажено. Я прервал страховку.
— Идите к черту, — ответил Сеттиньяз.
— Я очень хотел бы встретиться с ним когда-нибудь, но, увы, не очень в это верю, — ответил Диего. — От подобного свидания можно ожидать многого.
