Мегрэ и порядочные люди - Сименон Жорж (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Шесть лет. Я заняла место одной из моих теток, а она проработала в этом доме сорок лет.
— У Жосленов часто бывали гости?
— По правде говоря, нет. Они люди спокойные, обходительные, вели размеренную жизнь. Время от времени к ним приходили на обед доктор Ларю с женой.
И Жослены тоже иногда обедали у них.
Так же, как чета Мегрэ и Пардонов. Комиссар подумал даже, что, наверное, Жослены и Ларю тоже обедали по определенным дням.
— Утром, пока мадам Маню занималась хозяйством, месье Жослен около девяти часов выходил на прогулку. Каждый раз — минута в минуту. По нему можно было проверять часы. Он заходил ко мне, говорил несколько слов, обычно о погоде, брал свою почту и, взглянув на конверты, клал их в карман, потом медленно направлялся к Люксембургскому саду. Он всегда шел спокойным, размеренным шагом.
— Он получал большую почту?
— Пожалуй, нет. Позже, около десяти, пока месье Жослен еще был на прогулке, спускалась его жена, как всегда одетая с иголочки, даже если шла за покупками.
Я ни разу не видела ее без шляпы.
— В котором часу возвращался муж?
— В зависимости от погоды. Если погода была хорошая, он гулял до половины двенадцатого, а то и до двенадцати. Ну а если шел дождь, то приходил раньше, но все равно гулял обязательно.
— А днем?
Она закупорила рожки и поставила их в холодильник.
— Случалось, что днем они выходили вместе, но не больше одного-двух раз в неделю. Мадам Фабр их часто навещала. До рождения второго ребенка она иногда приводила с собой старшего.
— У них с матерью хорошие отношения?
— Мне кажется, хорошие. Они вместе ходили в театр, как вчера.
— В последнее время вы не замечали среди почты месье Жослена конвертов с незнакомым для вас почерком?
— Нет.
— Никто, например, не спрашивал у вас, дома ли месье Жослен, когда он был один в квартире?
— Нет. Я думала об этом ночью, предполагая, что вы зададите мне подобные вопросы. Видите ли, господин комиссар, Жослены — это такие люди, о которых много не расскажешь.
— Они общаются с другими жильцами?
— Я не замечала. В Париже только в густонаселенных кварталах жильцы общаются между собой, а здесь каждый живет своей жизнью, даже не зная, кто его сосед по площадке.
— Мадам Фабр уже вернулась?
— Да, несколько минут назад.
— Благодарю вас.
Лифт остановился на площадке четвертого этажа, куда выходили двери, и перед каждой лежал широкий коврик с красной каймой. Комиссар позвонил в левую дверь и услышал тихие шаги. После некоторого колебания дверь немного приоткрылась и обозначилась узкая полоска света, поскольку цепочку не сняли.
— Кто там? — спросил нелюбезный голос.
— Комиссар Мегрэ.
Женщина лет пятидесяти, с грубоватыми чертами лица принялась недоверчиво разглядывать посетителя.
— Ну ладно! Я вам верю! Ведь сегодня здесь было столько журналистов…
Цепочку сняли, и Мегрэ попал в квартиру, где все уже обрело привычный вид — каждый предмет стоял на своем месте. В окна гостиной ярко светило солнце.
— Если вы хотите видеть мадам Жослен…
Здесь уже не осталось ни малейшего следа от ночного беспорядка. Тут же открылась дверь, и в комнату вошла Вероника в голубом костюме.
Выглядела она усталой, и Мегрэ уловил в ее взгляде какую-то нерешительность. Когда ее взгляд задерживался на каком-нибудь предмете или на лице посетителя, сразу было видно, что она ищет поддержки или ответа на свои вопросы.
— Вы ничего не нашли? — спросила она без надежды в голосе.
— Как себя чувствует мадам Жослен?
— Я только что вернулась. Ходила проведать детей и переодеться. Думаю, вам сказали об этом по телефону. Я не знаю. Я больше уже ничего не знаю. Мама спала, а когда проснулась, она по-прежнему молчала.
Выпила чашечку кофе, а от еды отказалась. Я хотела, чтобы она еще полежала, но не смогла убедить, и она сейчас одевается.
Вероника снова оглядела комнату, стараясь не смотреть на кресло, в котором умер ее отец. С круглого столика уже убрали шахматы. Исчезла полуобгоревшая сигара, которую Мегрэ заметил на пепельнице ночью.
— Мадам Жослен не произнесла ни слова?
— Она отвечала только «да» или «нет». Она в здравом уме, но кажется, что ее мучает какая-то мысль. Вы пришли поговорить с ней?
— Да, если это возможно…
— Она будет готова через несколько минут. Прошу вас, отнеситесь к ней помягче. Все считают ее очень сдержанной, потому что она умеет владеть собой. Но я-то знаю, что у нее плохо с нервами. Просто она умеет это скрывать.
— А вы часто видели ее сильно взволнованной?
— Это зависит от того, что вы понимаете под словом «сильно». Например, когда я была ребенком, мне случалось, как и всем детям, выводить ее из себя. Вместо того чтобы дать мне пощечину или взорваться, она бледнела, и можно было подумать, что ей не произнести ни слова. В таких случаях она почти всегда запиралась в своей комнате, и это меня очень пугало…
— А отец?
— Отец никогда не сердился. Вместо этого он начинал улыбаться, словно подшучивал надо мной…
— Ваш муж сейчас в больнице?
— Да, с семи утра. Я оставила детей с няней, не решаясь привести их сюда. Не знаю даже, что мы будем делать. Я не хочу оставлять маму одну в квартире. А у нас тесно. Впрочем, она и сама не захочет жить у нас…
— А прислуга, мадам Маню, не может с ней ночевать?
— Нет, у нее сын двадцати четырех лет, который капризней, чем самый требовательный муж. Он всегда недоволен, если она опаздывает… Нам нужно кого-нибудь найти, может быть, сиделку. Конечно, мама будет протестовать… Разумеется, я останусь здесь, сколько смогу…
У Вероники были правильные черты лица, золотистые волосы, но ее нельзя было назвать красивой, не хватало живости.
— Мне кажется, я слышу мамины шаги…
Дверь открылась, и Мегрэ с удивлением увидел совсем молодую с виду женщину. Он знал, что мадам Жослен намного моложе мужа, но в его представлении она все же была бабушкой.
В черном, очень скромном платье, она казалась стройнее, чем дочь. Это была брюнетка с блестящими темными глазами. Несмотря на свое горе, она была тщательно подкрашена и безукоризненно одета.
— Комиссар Мегрэ, — представился он.
Она опустила ресницы, посмотрела вокруг и наконец взглянула на дочь, которая тут же пробормотала:
— Наверное, мне лучше оставить вас вдвоем?
Мегрэ не возражал. Мать ее не задерживала, и Вероника неслышно вышла. Все шаги в этой квартире приглушались специальным покрытием и лежащими кое-где старинными коврами.
— Садитесь, — сказала вдова Рене Жослена, продолжая стоять у кресла мужа.
Поколебавшись, Мегрэ наконец сел, а его собеседница опустилась в кресло рядом с рабочим столиком. Она держалась очень прямо, не облокачиваясь на спинку, как все воспитанницы монастырей. Ее губы, без сомнения, от возраста стали тонкими, а руки, несмотря на худобу, были еще красивы.
— Прошу прощения за то, что пришел сюда, мадам Жослен, и, честно говоря, даже не знаю, какие вопросы вам задавать. Я прекрасно понимаю ваше смятение, ваше горе.
Она пристально смотрела на него, не отводя взгляда, и он подумал, слушает ли она то, что он говорит, или продолжает следить за собственными мыслями.
— Ваш муж стал жертвой преступления, которое кажется необъяснимым, и я должен учитывать все, даже малейшие детали, которые могут навести меня на след.
Она слегка кивнула, словно в знак одобрения.
— Вчера вы были с дочерью в театре Мадлен. Вероятно, убийца знал, что застанет вашего мужа одного.
Когда вы решили пойти на этот спектакль?
Она ответила еле слышно:
— Три или четыре дня назад. Кажется, в субботу или в воскресенье…
— Кому это пришло в голову?
Мне. Меня очень интересовала пьеса, о ней столько писали в газетах…
Зная, что под утро она еще не пришла в себя, комиссар был удивлен ее спокойствием и собранностью.
— Мы договорились с дочерью, и она позвонила мужу узнать, пойдет ли он с нами.
