Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt, fb2) 📗
– Куда тебя сегодня поставят, парень, я не знаю, Ромоло видней, – гудел Фарро, – но имей в виду: даже если тебя поставили за посудный шкаф в кладовой – стой навытяжку и гляди в оба. Тронулся с места – чекань шаги. Оружие чистить ежедневно, себя блюсти в аккуратности, как девка перед свадьбой. И запомни – во хмелю на глаза полковнику али капитану и носа не кажи. Никаких раздоров промеж своих – знавал я неплохих и отважных ребят, кого за пьяную драку его превосходительство на улицу выгонял без гроша. Сегодня портной пожалует, мерки с тебя снимет. Ее сиятельство герцогиня, храни ее Господи, скупердяйства не терпит, сама обмундирование покупает, чтоб никто у ее дверей вороной щипаной не торчал. Но гляди, сукно добротное, береги на совесть. А теперь ступай, клинок отполируй, мушкет отладь. Твой караул – с полуночи и до шести утра.
…Оставшись в одиночестве, Годелот погрузился в кропотливую чистку оружия, а это монотонное занятие прекрасно способствует раздумьям. Тем более что после отвратительного докторского зелья в голове порядком прояснилось. А поразмыслить было о чем.
Если что-то шотландец и знал наверняка, так это то, что солдатский хлеб никогда не бывает легок. Лежащий же на столе договор, подписанный твердой рукой полковника, обещал несказанные блага. Однако вместо восторга на дне души ворошился вопрос: где же подвох в этой блестящей перспективе? Или же в Венеции просто заведено так щедро платить наемникам?
Погруженный в эти раздумья, Годелот еще раз придирчиво отряхнул колет и мрачно оглядел дешевое сукно. Легко сказать, «блюсти в аккуратности». Злоключения последнего времени все равно придали ему вид бродяги, сколько ни чисти потрепанную одежонку. Нашаривая в суме гребень, он вдруг остановился, пошире растянул ремни и поглядел внутрь. Надо же. Вчера ему было не до того, а с утра он в спешке не заметил, что в суме слишком просторно. Злополучного шлема не было на месте.
В половине двенадцатого Годелот уже стоял во внутреннем дворе, ожидая капрала. Немного погодя появились еще трое солдат. Шотландец скользнул взглядом по черным дублетам. Это были рядовые, отдавать им честь не полагалось, и Годелот коротко кивнул:
– Здравия желаю, господа.
– И тебе не хворать, – гнусаво и равнодушно обронил высоченный швейцарец с невыразительным лицом, на котором поблескивали маленькие умные глаза.
Второй, кряжистый немолодой вояка, ответно кивнул новобранцу, не опускаясь до разговоров, зато третий подошел к Годелоту вплотную и оглядел, как давеча его оглядывал Ромоло.
– Та-ак… – протянул он с ноткой желчи. – Кукушонок прибился… Не зван… не ждан…
Паузы, которые делал часовой, будто подчеркивали в воздухе каждое следующее слово нарочитым пренебрежением. В зыбких багровых отсветах факелов скуластое смуглое лицо говорившего казалось насмешливым, но в черных глазах сквозила неприкрытая враждебность. Годелот подобрался: похоже, новичка собираются немедля поставить на место. Идти на попятный нельзя, иначе с этого незавидного места выбраться будет очень непросто.
– Что «не ждан», ваша правда, – сухо возразил он, – а вот насчет «не зван» можно и поспорить.
– И-и-ишь ты! – оскалился солдат. – Прямиком от мамкиной юбки, а уже шустер не по годам!
Годелот ощутил потрескивание накалявшейся злости, но ответил так же сухо:
– Моя мать умерла много лет назад. Извольте не касаться ее имени.
Но зубоскал только начал входить в раж, и отпор юнца его раззадорил:
– Вона как! Так тебя, сироту, просто манерам обучить было некому! Не горюй, мы тут все ровно одна семья, мигом тебя под крыло возьмем да обтешем – сам себя не узнаешь! А то белокур, лицом ладен – срамота, то ли парень, то ли девка!
На челюсти Годелота заходили желваки, но тут долговязый швейцарец холодно отрубил:
– Марцино, отстань от мальчишки.
– А ты не лезь, – бросил через плечо Марцино, и в его лице что-то дрогнуло. Он уже набрал было воздуха для следующей тирады, как из темноты послышался голос Фарро:
– Смена караулов. Стройся. Клименте – парадный с канала, Дюваль – парадный из переулка, Марцино – периметр, Мак-Рорк – крыша. Разойтись по постам!
Идя вслед за Фарро, Годелот почувствовал, как его обжег меж лопаток недобрый взгляд.
Пост на крыше был незавидным местом, это подросток понял в первые же четверть часа. Луна ярко светила в спину, обрисовывая его фигуру во всех подробностях, и Годелот с легким содроганием ощутил, что сейчас он – великолепная мишень, пусть и вряд ли на спящей улице притаился стрелок. Но все же наказ капрала не терять бдительности вспомнился как-то особенно отчетливо и уже не показался обычным командирским занудством. Кроме того, любое движение тоже было как на ладони, и оставалось стоять навытяжку, не смея даже опереться на мушкет, лишь раз в некоторое время позволяя себе несколько шагов вправо или влево. Однако вскоре подросток почувствовал, что первое напряжение отступает и им овладевает созерцательное спокойствие.
Тихая летняя ночь лежала над Венецией. Луна чертила широкую полосу дрожащего серебра на едва рябой глади Каналаццо, ртутным блеском вырисовывая кружево расходящихся от него водяных нитей. Купола, шпили и кресты тускло сияли в ее холодном свете, а вдали в легкой дымке виднелась лагуна.
В тишине мечущиеся и копошащиеся в беспорядке мысли понемногу унялись и потекли по более упорядоченному руслу. Итак, похоже, первого недруга он уже нажил. Но это не беда, в любом гарнизоне недолюбливают новобранцев. Мирок же этого странного дома столь тесен, что пришелец – бельмо на глазу.
Этот Марцино не кажется опасным человеком, скорее, он не особо уважаем среди соратников, поэтому спешит подмять новичка и самоутвердиться. Такому особенно важно дать укорот, иначе репутация погибнет на корню.
Высокий швейцарец… Видимо, он и есть Дюваль. Марцино побаивается его, хоть и старается не подавать виду, но прошедшая по лицу судорога была вполне красноречива. Дюваля поставили в переулке, а это место наверняка куда опаснее входа с канала, ведь оно укрыто от обзора. Значит, Дюваль пользуется авторитетом. Кроме того, пусть вскользь, но он заступился за новобранца, то есть не лишен чувства справедливости.
Третий – по принципу исключения это Клименте – производит впечатление бывалого и тертого служаки, которому вообще нет дела до грызни за место у командирского стремени. Его едва ли нужно опасаться.
Капрал Фарро безотчетно нравился Годелоту своим ворчливым прямодушием, напоминавшим шотландцу прежнего командира, капитана Гвидо. Похоже, ретивой службы и соблюдения дисциплины достаточно, чтоб поддерживать с ним хорошие отношения. Ну а капитан Ромоло… С ним неплохо бы попросту поменьше сталкиваться на первых порах. И еще есть полдюжины неизвестных юноше солдат. Зачем такая орава вооруженных людей для охраны всего одного дома, пусть и очень богатого?
Но все это неважно. Полковник Орсо – вот в ком загвоздка. Как же, «из вас выйдет толк», «свободное место в отряде»… Куда ж в приличном полку, да без провинциального подранка? А куда делся шлем? Не стащили же его в особняке, невелика ценность. Его просто не вернули после допроса. Почему? Кто-то из конвоя позарился?
Годелот вздохнул и, вскинув на плечо мушкет, двинулся вдоль парапета, ограждавшего крышу. Вопросов было так много, что, бестолково роясь в ворохе их цветных нитей, шотландец лишь сильнее запутывался. Оставалось просто ждать. А сегодня о тревогах завтрашнего дня думать было рано.
Однако ближайшие дни не принесли ответов на загадки, занимавшие подростка. Дважды в сутки он заступал на караул. Неистово скучавший на часах в замке Кампано, здесь Годелот находил в своем бдении немало удовольствия, поскольку кипевшая вокруг столичная жизнь разительно отличалась от сонного спокойствия провинциального замка.
Ночью он неизменно нес вахту на крыше и научился черпать истинное наслаждение в тихих часах, когда озаренный луной спящий город казался благостным и дивно красивым, будто вытканным на гобелене. Днем шотландца чаще ставили у парадного входа со стороны канала – этот пост считался самым утомительным. Там было до одури жарко, сыро и шумно, но Годелот не чинился этими неудобствами, упиваясь все новыми и новыми чудесами богатого Сан-Марко. Щегольские гондолы, нарядные прогулочные лодки, люди, разодетые так, что вовсе непонятно было, как они двигаются под гнетом драгоценных тканей, украшений и перьев, – все это было неведомым и сказочным миром для юного часового. Неподвижной статуей замерев у резных дверей и сжимая теплую ложу мушкета, он зачарованно вглядывался в эту чужую, непонятную, ослепительную жизнь и ощущал, как он бесконечно далек от нее.
