Пелагия и Черный Монах - Акунин Борис (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Другая вероятность - заговор среди монахов, недовольных хозяйственной истовостью Виталия в ущерб духовному служению и душеспасению. То, что у высокопреподобного среди старшей братии есть негласная партия противников (для краткости назову их "мистиками"), не вызывает сомнений. Возможно, некоторые из "мистиков" задумали распугать паломников и подорвать авторитетность Виталия перед иерархами - к примеру, перед Вами. Тогда, возможно, лицедейство с Черным Монахом призвано избавить Новый Арарат от суеты и многолюдства. Известно, до какого коварства и даже изуверства может дойти превратно истолкованное благочестие - история религии изобилует подобными грустными примерами. Возможно также, что виновником является один из схимников, обитающих на острове. Зачем и почему, не берусь даже предполагать, ибо пока про жизнь святых старцев почти ничего не знаю. Однако все смутные события так или иначе связаны именно со скитом и вращаются вокруг него. Значит, нужно заниматься и этой версией. Я была сегодня на Окольнем (да-да, не сердитесь), и схиигумен Израиль загадал загадку, смысл которой мне неясен. Надо будет наведаться туда еще.
Теперь два вероятия совсем иного, нецерковного направления.
Любопытный тип - доктор Донат Саввич Коровин, владелец и управитель лечебницы. Этот миллионщик-филантроп очень уж непрост, охоч до всяких игр и опытов над живыми людьми. С него, пожалуй, сталось бы затеять этакую мистификацию в каких-нибудь исследовательских видах: скажем, изучить воздействие мистического потрясения на разные типажи психики или еще нечто в этом роде. А после статью в каком-нибудь "Гейдельбергском психиатрическом ежегоднике" напечатает, дабы поддержать репутацию светила - на мой непросвещенный взгляд, не больно-то заслуженную (лечит-лечит своих пациентов, да что-то никак не вылечит).
И, наконец, в "Василиска" может играться кто-то из коровинских пациентов. Люди это всё неординарные, содержатся вольно. Их всего двадцать восемь (ныне с Алексеем Степановичем и Матвеем Бенционовичем тридцать), и я видела всего нескольких. Надо бы их изучить повнимательнее, только не знаю, как к сему подступиться. Я с Донатом Саввичем в ссоре, которую сама же и устроила. Но трудность не в том - помириться было бы нетрудно. До тех пор, пока у меня с лица последствия знакомства с Черным Монахом не сойдут, на глаза Коровину мне лучше не показываться. Для него я - обычная хорошенькая женщина (вероятно, на здешнем безрыбье), а какая может быть хорошесть, если пол-лица заплыло. Мужчины так уж устроены, что с уродкой и разговаривать не станут.
Так и вижу, как в этом месте на Вашем лице возникла ироническая улыбка. Не буду лукавить, все равно Вы видите меня насквозь. Да, мне неприятна мысль, что Донат Саввич, глядевший на Полину Андреевну Лисицыну особенным образом и расточавший ей комплименты, увидит ее в таком безобразии. Грешна, суетна, каюсь.
Вот дописываю последние строчки и ухожу.
Ночь сегодня какая нужно - лунная. Именно в такие "Василиск" и появляется у Постной косы. План мой прост: затаюсь на берегу и попробую выследить мистификатора.
Если прогуляюсь впустую, с завтрашнего дня займусь схиигуменом и Окольним островом.
Ну а коли случится так, что прогулка закончится вышеупомянутой бедой, уповаю лишь на то, что к Вашему преосвященству попадет это мое послание.
Ваша любящая дочь Пелагия.
Страшное видение
Дописав письмо, Полина Андреевна посмотрела в окно и озабоченно нахмурилась. Небо, еще недавно ясное, сплошь залитое равнодушным лунным сияньем, меняло цвет: северный ветер натягивал от горизонта к середине черный занавес облаков, укрывая ими бездонную звездную сферу. Нужно было спешить.
Лисицына хотела оставить письмо владыке на столе, но вспомнила о любознательной прислуге. Подумала-подумала, да и спрятала листки в мешочек для вязанья, висевший у нее на груди. Рассудила так: коли уж ее постигнет судьба Лагранжа или, не приведи Господь, Ленточкина с Бердичевским (здесь Полина Андреевна содрогнулась), письмо-то все равно никуда не денется. Еще раньше к преосвященному попадет. А если архиерею не суждено подняться с одра тяжкой болезни (она горько вздохнула), пускай полицейское начальство разбирается.
Дальше действовала быстро.
Накинула плащ с капюшоном, подхватила саквояж и вперед, в ночь.
На набережной теперь было совсем пусто, в заколоченный павильон расследовательница попала безо всякой задержки. И вскоре по дорожке, что вела от Нового Арарата к Постной косе, уже шагал, ежась под студеным ветром, худенький монашек в черном развевающемся подряснике.
Небо темнело все стремительней. Как Пелагий ни ускорял шаг, а глухой занавес подбирался к безмятежному лику ночного светила все ближе и ближе.
В связи с неотвратимо надвигающимся мраком послушника тревожили два соображения. Не будет ли вылазка тщетной, не передумает ли злоумышленник представлять Василиска? А если все же появится, не следовало ли прихватить с собой лагранжев револьвер? Зачем ему без пользы лежать в саквояже, меж железными ящиками? С ним на пустынном темном берегу было бы куда как спокойнее.
Глупости, сказал себе Пелагий. Не будет от оружия никакой пользы. Не стрелять же в живую душу ради спасения собственной жизни? И думать про револьвер монашек перестал, теперь тревожился уже только из-за луны, которая укрылась-таки за тучу.
Любой из ханаанских старожилов рассказал бы Пелагию, что при северном ветре луна обречена и уже нипочем не выглянет, разве что на несколько кратких мгновений, да и то не вчистую, а сквозь какое-нибудь неплотное облачко. Однако побеседовать с опытными людьми о прихотях синеозерской луны послушнику не довелось, и потому на серебристо-молочный свод он взирал все же с некоторой надеждой.
У начала косы Пелагий согнулся в три погибели, прижимаясь к самой земле. Пристроился у большого камня и затих - стал смотреть туда, где душегуб хитроумно укрыл свою скамейку.
С каждой минутой ночь становилась всё темнее. Сначала еще было видно поверхность озера, хмурившегося всеми своими морщинами на остервенелость северного ветра, но скоро отблески на воде погасли, и теперь близость большой воды угадывалась лишь по плеску да свежему и сырому запаху, будто неподалеку разрезали небывалых размеров огурец.
Монашек сидел, обхватив себя за плечи, и разочарованно вздыхал. Какой уж тут Василиск? Походи-ка по водам, если они не лежат гладко, а ерепенятся этак весь эффект пропадет.
По-хорошему, нужно было уходить, возвращаться в пансион, но Пелагий всё что-то медлил, не решался. То ли от упрямства, то ли чутье подсказало.
Потому что когда отрок совсем уж продрог и приготовился сдаться, была ему за долготерпение награда.
В небесном занавесе обнаружилась прореха, отыскала-таки луна ветхое облачко и на несколько мигов осветила озеро - тускло, кое-как, но все же достаточно, чтобы взору наблюдателя открылось жуткое зрелище.
Посреди неширокого пролива, что отделял большой остров от малого, Пелагий увидел качающийся меж волн стручок лодки, а в ней стоймя черную фигуру в остром куколе. Фигура согнулась, подняла что-то светлое, мягкое и перевалила через борт.
Послушник вскрикнул, ибо явственно разглядел две голые, тощие, безвольно болтнувшиеся ноги. Вода сомкнулась над телом, а в следующую секунду сомкнулась и небесная прореха.
Пелагий сам не знал, не померещилась ли ему этакая чертовщина? И очень просто, от темноты да неверного света.
Но здесь в голову монашку пришла мысль, от которой он аж вскрикнул.
Подобрал края подрясника, так что забелели оборки дамских панталон, и рысцой побежал от берега вглубь острова.
Пока бежал, бормотал слова сумбурной, наскоро составленной молитвы: "Избави, Боже, агнца от зуб волчьих и от муж крови! Да воскреснет Бог, и да расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его!"
Вот башмаки застучали по кирпичу мощеной дороги, но легче бежать не стало - земля понемногу поднималась вверх, и чем дальше, тем круче.
