Пелагия и Черный Монах - Акунин Борис (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Лодка ткнулась носом в песок. Брат Клеопа взял корзинку с провизией, соскочил на берег. Напарнику погрозил пальцем: тихо, мол, сиди.
Послушничек перевернулся на скамье, подпер руками подбородок, раскрыл глаза широко-широко - одним словом, приготовился.
И увидел, как один из черных валунов вдруг шевельнулся, будто разделившись на две части, большую и поменьше. Та, что поменьше, распрямилась и предстала глухим черным мешком, сверху остроконечным, снизу пошире.
Мешок медленно двинулся вниз, к полосе прибоя. Пелагий разглядел две руки, посох, белую схиигуменскую кайму вдоль облачения и под самой верхушкой куколя - череп со скрещенными костями. Рука отрока сама потянулась перекреститься.
Лодочник привычными движениями выложил на плоский камень привезенное: три малых хлеба, три глиняных крынки, мешочек соли. Потом подошел к старцу, ткнулся губами в желтую костлявую руку и был благословлен крестным знамением.
Пелагий сидел в лодке, весь съежившись. Череп с костями, конечно, смотрелся жутко, но хуже всего были дырки на закрытом лице, сквозь которые смотрели два блестящих глаза - прямо на послушника. Но и того безликому старцу Израилю показалось мало. С трудом ступая, он подошел к самой лодке, встал напротив оробевшего монашка и некоторое время разглядывал его в упор - должно быть, отвык видеть иных посланцев из внешнего мира кроме Клеопы.
Лодочник пояснил:
- Это я руку зашиб, одному не угрести. Схимник кивнул, по-прежнему глядя на новичка. Тогда Клеопа, кашлянув, спросил:
- Какое будет нынче речение?
Пелагию показалось, что черный человек вздрогнул, словно выйдя из задумчивости или оцепенения. Повернулся к монаху, и раздался низкий, сипловатый голос, очень ясно, с промежутками между словами, проговоривший:
- Ныне - отпущаеши - раба - твоего - смерть.
- Ох ты, Господи, - испугался чего-то Клеопа и суетливо закрестился. - Ну теперь жди...
Поспешно полез назад в лодку, толкнув ногой берег.
- Чего это, дяденька? - спросил отрок, оглядываясь на святого старца (тот опирался на посох, стоял неподвижно). - Это он что такое про смерть сказал, а?
- Леший тебе "дяденька", - огрызнулся озабоченный чем-то Клеопа. - Налегай на весло-то, налегай! Вот те на, вот те и сплавали!
И только уже у самого ханаанского берега объяснил:
- Если сказано: "Ныне отпущаеши раба твоего" - стало быть, один из схимников преставился. Завтра на его место другого повезу. Заждался уж отец Иларий-то. Нынче же вечером отпоют его и в Прощальную часовню отведут, в одиночестве с миром прощаться - куколь зашивать, дырки в нем резать. А чуть свет повезу живого к мертвым... Эх, и что людям на свете не живется! - Клеопа покачал косматой башкой. - Но старец-то, Израиль-то, каков! Это он, считай, семерых уже пережил. Знать, богато нагрешил, не допускает пока к Себе Господь. Кто ж у них преставился-то? Старец Феогност или старец Давид? Как речено было, в точности?
- "Ныне отпущаеши раба твоего смерть", - повторил Пелагий. - А "смерть"-то зачем прибавлена?
Клеопа шевелил губами, запоминая. На вопрос только плечами пожал: не нашенского ума дело.
Ну что еще рассказать о происшествиях этого дня?
Разве что про домик бакенщика, хотя это будет уж совсем непонятно.
Распрощавшись с лодочником, Пелагий обратно в город пошел не сразу, а сначала прогулялся бережком до одинокой бревенчатой избушки - той самой, недоброй, что уже не раз возникала в нашем повествовании. Идти от Постной косы было всего ничего: сотню шагов до Прощальной часовни, да потом еще шагов полтораста.
Послушник обошел неказистый домик кругом, заглянул внутрь через пыльное окошко. Щекой прижался к стеклу, стал водить пальцем по грубо накарябанному восьмиконечному кресту. Сказал одно-единственное слово: "Ага".
Потом вдруг сел на корточки, принялся шарить руками в лебеде. Поднес к лицу какую-то мелкую штуковинку (свет осеннего дня уже мерк, и видно было неважно). Сказал второй раз: "Ага".
Оттуда отрок что-то очень уж безбоязненно направился к заколоченной двери, подергал. Когда дверь хоть и со скрипом, но довольно легко отворилась, внимательно рассмотрел торчащие из створки гвозди. Сам себе кивнул.
Вошел внутрь. В полумраке было видно грубый стол, на нем - раскрытый гроб, крышка которого валялась на полу. Послушник пощупал домовину так и этак, зачем-то водрузил крышку на место и легонько прихлопнул сверху. Гроб закрылся наплотно, с хрустом.
Юнец подошел к окну, где лежали два мешка с соломой. Зачем-то поставил их один на другой. Потом, озабоченно поглядывая на быстро тускнеющий свет в окне, встал на лавку и повел ладонью по гладко обтесанным бревнам стены. Начал сверху, под потолком, затем прошел следующий ряд, ниже, еще ниже. Закончив таинственные манипуляции у одной стены, перешел к следующей и занимался этим странным делом долго.
Когда стекло зарозовело последними отблесками заката, Пелагий в третий раз произнес свое "ага!" - теперь еще радостней и громче, чем прежде.
Вынул из-за пазухи вязальную спицу, поковырял ею в бревне, извлек пальцами нечто совсем уже крошечное, размером не более вишенки.
Долее этого в избушке задерживаться не стал.
Быстро зашагал по пустынной дорожке к Новому Арарату и полчаса спустя уже был на набережной, близ автоматов со святой водой.
Сначала прошелся мимо (людновато было), потом улучил момент и - шасть в щель меж павильоном и забором.
А еще минут через десять на променад вышла скромная молодая дама в черном богомольном платочке, завязанном прямо по глаза - предосторожность, пожалуй, излишняя, ибо по вечернему времени синяка все равно было бы не видно.
Кое-что проясняется
Вечером у себя в комнате Полина Андреевна написала письмо.
Владыке Митрофанию света, радости, силы.
Если Вы, отче, читаете это мое письмо, значит, меня постигла беда и я не получила возможности рассказать вам всё на словах. Хотя что такое "беда"? Может, то, что у людей принято называть "бедой", на самом деле есть радость, потому что когда Господь призывает к Себе одного из нас, то что же в этом дурного? Даже если и не призывает, а подвергает какому-нибудь тяжкому испытанию, то и этому тоже печалиться нечего, ведь для того мы и рождены на свет - испытание пройти.
Ах, да что же это я Вам, пастырю, про очевидное проповедую! Простите меня, глупую.
А пуще того простите за мой обман, за своеволие и бегство. За то, что похитила все Ваши деньги, и за то, что часто раздражала Вас своим упрямством.
Ну вот, а теперь, когда Вы меня простили (да и как вам меня не простить, если со мной приключилась беда?), перехожу прямо к сути, ибо записать надо многое, а нынче ночью у меня еще дело. Но про дело - в самом конце. Сначала изложу всё по порядку, как Вы любите (то есть не "по-бабьи", а "по-мужски"): что слышала от других; что видела собственными глазами; какие из всего этого делаю выводы.
Что слышала.
Черного Монаха на Ханаане по ночам видели уже многие. Одних Василиск пугает внезапным появлением, другие пугаются сами, завидев его издали, куда-то крадущегося или спешащего. Подобных историй я подслушала в городе и монастыре, наверное, с дюжину. Общее мнение среди монахов и местных жителей такое: с Василисковым скитом нечисто, ибо кто-то из схимников продал душу Врагу Человеков, отчего место это сделалось проклятым, так что надобно старцев оттуда вывезти, а Окольний остров объявить гиблым и выморочным, запретить там высаживаться и даже подплывать близко.
Скажу сразу, что всё сие - полнейшая чушь. Святой Василиск с небес не сходил, а безмятежно пребывает близ Престола Господня, где ему и надлежит. Ничего мистического в этой истории нет, а есть одно лишь злонамеренное надувательство. Ныне, к исходу второго дня пребывания на Ханаане, я совершенно убедилась, что явления Черного Монаха - не более чем ловкий, изобретательный спектакль.
