Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна (книги онлайн txt) 📗
— Да, — говорил Талобелов, — тысяча двести на Магдалину… Значит, двести вы готовы простить?
Глаза Капитоновой — это было видно даже в полусумраке зала — увлажнились:
— Я бы и тысячу простила, но вы понимаете: сын у меня в гвардии, а это — расходы!
— Да-да, конечно, конечно… Я сделаю пометку!
— Стало быть, сорок две?
— Сорок две!
Капитонова села. Талобелов вернулся на сцену.
Зал притих. По лицам каждого становилось понятно, что на людей снизошла надежда выцарапать побольше. Вот только чего? — ни Вадим Арнольдович, ни Владимир Львович этого всё еще понять не могли. Точнее, они понимали, конечно, что речь шла о каких-то деньгах, но что это были за деньги? Оплата? Чего?
— Мария Магдалина… — хмурился Гесс. — Да не о больнице ли речь? У Тучкова моста?
— У нас, на Васильевском? — уточнил Владимир Львович.
— Да, она самая… во ведь досада!
— Что такое?
— Нет у нас с собою списков тех организаций и благотворительных обществ, куда наследники доставшиеся им капиталы перечисляли! А на память я и не скажу, была ли в их числе больница Марии Магдалины!
— А это важно?
Гесс ссутулился и покачал головой:
— Если я понимаю хоть что-нибудь из происходящего здесь, пусть меня до конца жизни повышенным окладом премируют!
Молжанинов:
— Вы не уловили суть?
— Суть чего?
— Тогда слушайте!
52.
Вернувшись на сцену, Талобелов вернулся и к собственным записям.
— Канареечная улица!
С кресла поднялся молодой человек неясных занятий. С одной стороны, было в нем что-то студенческое, но с другой — уж очень он для студента казался застенчивым. А его выговор — едва он заговорил — безошибочно выдавал в нем уроженца и воспитанника не самой близкой к столице деревни. Тем не менее, одежда молодого человека говорила об известных претензиях: если уж не на светскость, то хотя бы на принадлежность к более высокому кругу, нежели крестьянский. О том же свидетельствовали и руки юноши: такие же грубые, как и выговор, — большие, с толстыми, без отметин письменной работы пальцами — они, однако, были ухожены и чисты отнюдь не по случаю, а вследствие явной заботы.
— Философов!
На этот раз поразился Владимир Львович:
— Вот так фамилия [633]! Он что же — настоящий?
Гесс, узнавший и этого молодого человека, как давеча он узнал дородную даму, ответил утвердительно:
— Как ни странно, да. Самый что ни на есть настоящий!
— А выглядит, как… как…
— Плохо выглядит, если проще.
— Точно!
— Тем не менее, он — Философов.
— Чудны дела Твои, Господи!
Гесс и Владимир Львович вернули внимание сцене. На сцене Талобелов сделал очередную пометку в списках и провозгласил:
— Сто шестьдесят шесть тысяч!
Молодой человек скривился, попытался было сделать шаг вперед, но был остановлен впередистоящим креслом. Талобелов уже понял, что и на эту сумму последуют возражения — уже третьи за короткое время! — и отчаянно замахал на молодого человека рукой:
— Сядьте! Сядьте! Вам — ни копейкой больше! И еще за эти сто шестьдесят шесть скажите спасибо!
— А я вот сейчас за шиворот тебя прихвачу, мерзкий старикашка, — Философов начал выбираться из ряда, путаясь в креслах и шагая прямо по ногам сидевших в этом ряду людей, — тогда-то и посмотрим, кто и кому должен сказать спасибо!
Намерения молодого человека были совершенно очевидными и серьезными. Талобелов закусил свои чахлые губы и начал озираться, но не в страхе, а в поиске чего-то или кого-то. А потом — вероятно, это что-то найдя — быстро прошел в угол сцены и вернулся обратно уже с увесистой кочергой в руке.
— Он что — будет драться? — не поверил своим глазам Владимир Львович.
Гесс невольно потер живот — то самое место, куда всего лишь несколько дней назад Талобелов его самого ткнул подвернувшейся вилкой:
— Лично я не удивлюсь!
— Даже так?
Гесс молча кивнул.
Между тем, Талобелов не просто собирался драться. Он собирался первым напасть на молодого человека! Это стало понятным по его решительным действиям, едва он вооружился кочергой.
Соскочив со сцены, он ринулся к своему противнику и, воспользовавшись преимуществом — молодой человек всё еще пытался выбраться из-за ряда кресел, — обрушил на него серию коротких, но сильных ударов. Философов старался прикрываться руками, но получалось это плохо. Удары сыпались на него один за другим: быстро, безжалостно, с причавкиванием!
Вот правая рука молодого человека повисла плетью. Вот и левая тоже. Вот брызнула кровь из разбитого — переломанного в костный порошок — носа. Вот, наконец, неторопливым веером из проломленной головы во все стороны полетели мозги.
Молодой человек рухнул: уже в проход и уже нестрашный ни Талобелову, ни кому либо еще.
Наблюдая всё это, Гесс то и дело порывался броситься вперед, но его неизменно удерживал Владимир Львович, которого, в свою очередь, крепко держал Молжанинов.
— Но это убийство! Убийство! — кричал Вадим Арнольдович.
Но крик Вадима Арнольдовича, как, впрочем, и крики погибавшего молодого человека, тонул в захлестнувшем зал гаме. Со своих мест повскакивали все — не только Гесс! Но, в отличие от Гесса, все остальные хотя и покрикивали и повизгивали — особенно дамы, — хранили, тем не менее, нейтралитет и вмешиваться в жуткую расправу не собирались.
Когда всё кончилось, Талобелов отбросил в сторону кочергу и пальцем поманил какого-то здоровяка. Здоровяк немедленно подошел.
— Берите за ноги и понесли!
Подхватив убитого — Талобелов под руки, здоровяк — за ноги, — парочка — убийца и невольный сообщник — поволокла убитого прочь из прохода. Но далеко уволакивать не стала, бросив тело у края сцены: там было достаточно темно, чтобы труп не мозолил глаза, но главное — там труп никому и ничему не мешал.
— Невероятно! — пробормотал Гесс, ладонью вытирая мокрый лоб.
— Это еще цветочки, — отозвался Молжанинов. — Ягодки впереди!
53.
— Княжеский переулок!
— Пуговкин!
— Тридцать тысяч!
— Есть!
— Люблинский переулок!
— Малахова!
— Сорок девять тысяч!
Перекличка шла бойко. Пример Философова охолонил сидевших в зале людей, а вид Талобелова, с головы до ног перепачканного кровью и мозгами несчастного, служил наглядным напоминанием того, что с каждым может случиться — здесь и сейчас, — прояви он излишнюю строптивость.
— Институтский проспект!
— Жженов!
— Тридцать четыре!
Жженов — высокий худой старик, старше, и прилично, самого Талобелова — удрученно вздохнул. Очевидно, названная сумма никак его не устраивала. Однако возражать он не посмел и только потоптался немного, прежде чем сесть обратно в кресло. Весь его вид, выражение его лица свидетельствовали чуть ли не об отчаянии.
— А старичок-то продешевил! — прошептал Гесс, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Он-то что сделал? — спросил, тем не менее, Владимир Львович.
Гесс ответить не успел: его, как это ни странно, опередил Молжанинов:
— Весьма примечательный старичок, смею тебя уверить! У него был внук, получивший от матери — пришлой в семье старика — дачу в Лесном. Хорошую, добротную дачу. Плюс — участок и кое-какой капиталец… Точную цифру не скажу — не знаю, — но всяко больше тридцати четырех тысяч. И вот однажды утром — как водится, спозаранку — дача сгорела. А с нею вместе и внук. Насколько мне известно, расследование по горячим следам поджога не выявило: списали на неосторожное обращение с огнем. Кухарка, мол — деревенская дура, — в растопку керосину добавила: дрова сырыми были и заниматься не хотели.
— Да ты что!
— Дурость, конечно.
