Любовь и доблесть - Катериничев Петр Владимирович (книга жизни .txt) 📗
Повернулся и увидел девушку. Но эта была не та, из сна. Другая.
– Олег? – встревоженно спросила Даша, наклоняясь к нему, – Что с тобой Данилов закурил, жадно затянулся, выдохнул вместе с дымом:
– Сражался с призраками.
– Ты совсем не отдохнул. Прости меня. Видно, в дачном поселке тебе пришлось трудно. Олег встряхнул головой:
– В каком поселке?
– Ты еще спишь?
– Извини, Даша. Наверное. – Данилов замолчал, глядя в пустую стену остановившимся взглядом.
– Да проснешься ты, наконец?! – Едва не плача, Даша встряхнула его за плечи.
– Извини. Просто... Порой мир для меня – словно изображение на испорченной кинопленке. Я его вижу. Но не замечаю.
– Ты выглядишь совсем больным.
– Есть немного. Просто... Я думал, война для меня уже кончилась. А она не кончается никогда. Чужой войны не бывает.
– Мне кажется... – начала было Даша, но осеклась. – Что тебе снилось, Олег?
Данилов невидяще глядел прямо перед собой, ответил нехотя:
– На меня рухнула земля. И я не успел...
– Чего не успел?
– Ничего. Давай пить кофе.
– Давай.
...Кофе он купил в пригородной забегаловке еще на шоссе. Как и набор продуктов и консервов, набив ими сумку почти битком.
– Мы что, в дебри Борнео собираемся? – пыталась пошутить тогда Даша.
Данилов не нашелся что ответить. Он слишком устал. Память еще крутила обрывки недавней схватки, но они получались странно замедленными, будто в бреду, и сердце вдруг замирало холодом близкой смерти, словно отказываясь верить, что все это уже в прошлом.
Солнце взбиралось в зенит, заливая мир ультрафиолетом, у Олега слезились глаза от переутомления и усталости, и ему казалось, что и лента шоссе, и колеблющееся марево над ней вдруг выскользнут из-под колес автомобиля, и машина сорвется туда, в прозрачную безоблачную синеву, и полетит, кувыркаясь, увлеченная силой беззвучного шквала, и этому падению в воздушную бездну не будет конца...
А то вдруг чудилось, что он уснул за рулем, и машина несется прочь с дороги, и все, что он видит, – всего лишь спрессованные в мгновение, в единый яркий миг, воспоминания, случающиеся с человеком перед падением в пропасть небытия.
Вот тогда он и остановился у придорожной закусочной, взял банку кофе, засыпал щедро почти половину пластикового стаканчика порошком, залил сладкой газировкой, тщательно перемешал, выпил сто пятьдесят граммов коньяку и запил спиртное коричневой кофеиновой смесью.
Эффект оказался скорым: сердце забилось часто, голова прояснилась, и минут через двадцать они въехали в городок, весь в кружевной зелени парков и сквериков, ухоженный, с по-европейски организованным маленьким центром, полным опрятных закусочных и забегаловок, и в то же время по-домашнему уютный, какими и бывают малые городки средней Малороссии теплым и нежарким летом.
Олег с удивлением заметил множество не здешних людей и только тогда вспомнил и название городка, и то, что здесь располагается водный курорт, недостаточно модный, чтобы имело место быть «общество на водах», и достаточно недорогой, чтобы простые люди все еще приезжали сюда отдохнуть и поправить здоровье. Ни о чем особенно не думая, он катил вдоль тенистой улочки, пока на глаза ему не попался чистенький двухэтажный домик. Нога сама собою утопила педаль тормоза, потому что на воротах белела свежая меловая надпись: «Сдается комната».
Комната оказалась на втором этаже, с балкончиком, электроплиткой, крохотной ванной, туалетом и даже с отдельным входом: лесенка прямо со второго этажа вела во дворик. Не торгуясь, Данилов заплатил требуемую сумму, забрался в душ и уже через пять минут уснул на узкой тахте. Сейчас, проснувшись, он решил было, что уже утро: с балкона увидел пламенеющее зарево заката и принял его за рассвет, пока не увидел, что солнце садится.
Данилов терпеть не мог съемных квартир. Он от них устал. Длинный их ряд казался серой бесконечной анфиладой, одинаково чужой, нежилой, немилой.
Где-нибудь в Германии, Хорватии, Бельгии, Южной Франции было проще: комнаты в недорогих пансионах или квартирки в многоэтажных домах были одинаковы и безлики, как пфенниги одной чеканки. И домом Олег их никогда и не считал, ему просто такое не приходило в голову. А в родном отечестве неуют ничейного, заброшенного жилья был особенно тоскливым. И жизнь, его собственная жизнь, что какое-то время текла в подобных стенах, казалась ему несущественной, а то и не существующей вовсе.
Впрочем, и собственные жилища он обустраивать не умел. И крохотная гостинка в Москве, и теперешние «апартаменты» в Княжинске, доставшиеся ему в наследство от бабушки, которую он и видел-то один раз в жизни, походили друг на друга и на него самого: в них он не мог найти места, где ему было бы уютно и спокойно, как в детстве.
Даша вздохнула:
– Я тоже спала. Но мне ничего не снилось. А что мы будем теперь делать?
– Купаться.
– У меня нет ни купальника, ничего.
– Заберемся подальше.
До маленькой чистой речушки они доехали минут за пятнадцать. Некоторое время двигались вдоль, пока не обнаружили занавешенный ивами съезд к реке. Там оказался совсем крохотный пляжик с мостками. Наверное, днем здесь купались ребятишки, сейчас же солнце уже почти зашло, вода окрасилась багряным, мягкие водоросли струились шелковистыми прядями, прогретая за день вода ласкала ступни, и казалось, все, что произошло за прошедшие ночь и день, – не более чем мираж, игра воображения, и истинна только эта река, запах ивы, осоки и – ничего больше. И они пошли вдоль реки, забираясь все дальше и дальше, пока плотные кусты не окружили их вовсе, оставив лишь крохотный песчаный пятачок у самой воды.
Опустились сумерки, и река засветилась сама собой. Сверху свет был густой, как малиновое вино, но, стоило зайти чуть поглубже, вода становилась непрозрачно-темной, словно русалочьи глаза, и такой же таинственной. Олег нырнул, ушел под воду, и ему даже показалось, вот-вот и – засветятся огоньки, какие обычные в августовском море... Он заплывал все глубже, но никаких огоньков видно не было, вода обволакивала мягко, давила на виски.
Даша заходила в воду медленно, словно совершала некий ритуал. Погладила реку, поднесла горсть воды ко рту, прошептала что-то и только потом опустилась с головой. Вода была теплой и пахла свежескошенной травой. Даша вынырнула и рассмеялась счастливо. Олег подхватил девушку на руки, она почувствовала его тепло, закрыла глаза, обхватила его бедрами, вдохнула и – понеслась вверх, в прозрачное, еще наполненное струями угасающего света небо, и оно падало ей навстречу едва мерцающими юными звездами и пеной Магелланова облака, туманом Млечного Пути и холодом беспредельного пространства, теплом мириадов солнц и безличной пылью забвения... И – памятью обо всех, кто любил под этим небом во все ушедшие века, и – памятью обо всех, кто полюбит во все века будущие.
Глава 57
Дома они оказались, когда совсем стемнело. В крохотной кухоньке неярко светила настенная лампа-абажур, а мужчина и девушка, свежие после душа, сидели за чаем, и усталость впервые за последние сутки была спокойной, словно после длинной, мирно прожитой жизни.
...Ночь укрыла городок бархатным покровом, и двое снова любили друг друга, и Вселенная сделалась бесконечной, как эта любовь, и любовь сделалась подобием Вселенной, и ничто не могло противостоять ее могуществу и совершенству...
Даша лежала, глядя в низенький деревянный потолок светелки, и не видела его. Потом взгляд ее наполнился тревогой, и она произнесла едва слышно:
– Ты знаешь, Данилов... Мне страшно. Мне страшно всего на свете. Я боюсь за тебя,' за себя, я боюсь мира там, за окнами... И еще мне кажется, ни ты, ни я не достойны этого счастья – быть вместе, – и темень за окнами только ждет часа, чтобы уничтожить его. И еще... Еще мне кажется, что мы все это себе выдумали. Взойдет солнце, люди заспешат на привычные работы, автомобили выстроятся в пробках, самолеты взлетят по расписанию, и мир погрузится в обычную пустую сутолоку и – разрушит любовь, не со зла даже, просто потому, что он – другой: деловой, суетный, практичный. А мы сейчас – не от мира сего.
