Если враг не сдается - Нестеров Михаил Петрович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Шесть километров до «тройки». Всего-то полчаса по прямой, учитывая сходы с дороги при появлении машин. А те загодя обозначали себя ярким светом фар.
Дорога.
Машины.
Неизвестно, что толкнуло Антона на этот шаг, – вряд ли желание побыстрее добраться до «тройки». Больше всего он думал о своем товарище, который находился в окружении двух десятков террористов. Вот его он хотел поскорее освободить из этого окружения. Одним словом, Соколов руководствовался порывом – наверное, благородным. И еще одна причина: он своими глазами видел труп молодого спецназовца, видел чеченских террористов, но до конца поверить в это мешала некая фантастичность, нереальность, невозможность происходящего. Видел и не мог поверить. Казалось, обманывали глаза. Что сказалось на ответственности, возложенной на него старшим сержантом Мельниковым.
Будь он в другом месте, в той же Чечне, где он провел три месяца, он бы ни за что не поднял руку, останавливая машину. Он оставил без внимания то, что жест вооруженного человека в камуфлированной униформе мог быть воспринят водителем как агрессивный. Ладно бы Антон стоял на обочине или шел по ней. Он резко шагнул из кустов. А до третьей базы, обустроенной в брошенной деревне, оставалось всего пять километров. Обычно в таких случаях деревенские говорят: смерть позвала.
Водителю «КамАЗа» с прицепом показалось, что военный не собирается останавливаться, что попрет дальше наперерез: столько придурков на дорогах – и пеших, и за рулем. Он даже не успел разглядеть, вооружен тот или нет. Он ударил по тормозам и дернул руль, пытаясь избежать возможного наезда. И груженный лесом прицеп, скользя и складываясь на предательской скользкой песчано-галечной дороге, подмял под себя Ротвейлера спаренными колесами.
Над Антоном склонился водитель. Изо рта бойца выкатывалась кровавая пена, губы что-то шептали. Шофер взял спецназовца под мышки и оттащил в придорожные кусты. Заняв место в кабине, дал газу – подальше от этого места, подальше от греха. Хотя, успокаивал он себя, держа дрожащие руки на баранке, греха на нем мало. Еще неизвестно, кто бросился под колеса «КамАЗа» и что бы он натворил с оружием в руках. Из воинских частей сейчас бегут и по одному и пачками. В основном – с оружием. И нередко имея за собой несколько трупов сослуживцев.
50
Василий Червиченко остановился, всматриваясь. Грета Брасас, шедшая слева, повернула голову и вопросительно приподняла подбородок: «Что?» Хохол чуть слышно матюгнулся. Этот березовый пень, что виднелся примерно в семидесяти метрах отсюда и в ста от лагеря, в который раз заставил боевика напрячься. В нем ему постоянно мерещилась увязшая по плечи в трясине человеческая фигура. И сейчас он смотрел на пень, а не себе под ноги, где в шаге от него притаилась смерть.
Ничего, маякнул он латышке, у которой, как у поэтессы, на шее был повязан платок.
Боевики продолжили движение и дали Миротворцу перевести дух.
Сначала он быстрым взором оглядел лагерь и покачал головой: в центре его стояли трое, включая командира рейдовой группы и, по-видимому, командира банды, тощего «урода», как он окрестил Адлана Магомедова, у которого на груди висел короткий автомат; остальные были вооружены «калашами». Потом обернулся на Червиченко и девушку, которые успели отойти метров на двадцать.
«Вот невезуха!» – снова ругнулся Мельников. Эта пара шла прямиком к тому месту, где лежали его куртка и автомат, пара «разгрузок».
«Почему они не смотрят себе под ноги?» – недоумевал Миротворец, подавляя желание немедленно пуститься вслед за Хохлом и Гретой. Они шли буквально проторенной дорожкой; сухая трава, где пару раз прополз спецназовец, запечатлела его следы. Не очень заметные, правда. Что существенно повлияло на дальнейшие действия Миротворца. Они, размышлял Игорь, не настоящие егеря, и следопыты из них хреновые. Может, они не на пост, а трахнуться идут? За такими можно следовать на расстоянии двадцати-тридцати шагов. Что он и делал. Только не шел, а проворно, как ящерица, полз. Полз и понимал, что, оставаясь незамеченным этой парой, он демаскировал себя перед тройкой боевиков, оставшихся в лагере. Один лишь взгляд, и его обнаружат по движению. И останавливаться нельзя: отпустишь караульных, и они, обнаружив амуницию спецназа, поднимут тревогу.
Вот гады! Кажется, ускорили шаг.
Мельников на затылке, на спине чувствовал чужой взгляд. Об азарте забыл, сейчас играл у себя на нервах. Вот главный момент. Он быстро оглянулся: Литвинов стоял к нему спиной, Магомедов – вполоборота, их третий товарищ неторопливой походкой удалялся в противоположном направлении. Спецназовец приподнялся на локтях, вставая на одно колено, и сделал шаг. Потом второй, медленно выпрямляясь. Третий, четвертый… Он шел, припадая на полусогнутые колени, точно и по своим следам, и по следам боевиков. В отличие от них он замечал все: вот впереди резко выпрямилась сухая травинка, подмятая ботинком, еще одна; вот на свободном от травы участке заблестела в оттиске рифленой подошвы вода… И шел он быстрее Червиченко и Греты Брасас, он догонял их. И страха не чувствовал. Может, все же азарт? Или в этот раз нервы оказались сильнее страха? Он шел в открытую и с каждым шагом визуально сливался с двумя боевиками; вместе они представляли единую группу. Вряд ли из лагеря разберешь, два человека идут или три. Главное – вместе, рядом. А детали съедал призрачный лунный свет.
Разведчик почти поравнялся с боевиками, но убирать их на виду у тройки террористов не собирался. Главное – догнал, и снова догонит. Пока же можно отпустить их. А самому – опуститься. Что он и сделал – резко присел, опираясь на руки, и боком скользнул на землю. Словно и не было его.
Адлан Магомедов, глянув в сторону товарищей, тряхнул головой. На миг ему показалось, что их трое. Он прищурился, словно страдал близорукостью… Нет, двое. Откуда бы взяться третьему?
Вот они, обойдя березовый пень, скрылись в кустах.
– Что ты сказал? – спросил он Батерского.
– Я сказал, что раньше шести-семи утра на связь выходить нельзя. Нельзя, понимаешь? Седову нужно время, чтобы выйти на мою группу. А если отзвонимся в час, даже в два ночи, в штабе заподозрят неладное: не успели отдать приказ прапорщику, как он уже докладывает о его выполнении. В штабе появился кто-то шибко умный, он и руководит сейчас операцией.
– А если протележим, они заблокируют нам все дороги, – возразил Магомедов. – Спецназ привезут на машинах, и про вертолет придется забыть. В общем, так, – Адлан посмотрел на светящийся циферблат, – в час – максимум в полвторого Седов выйдет на связь. А ты еще раз потолкуй со своим капитаном. Ты за него отвечаешь. Если он вякнет лишнее слово в эфире, я тебе голову отрежу, а потом ему. Ты не играй желваками, а то я заберу свое слово назад. Вот тогда ты вместо того, чтобы ехать с Червиченко обратно в город, полезешь с нами на борт вертолета. Я не дам смотаться ни тебе, ни Хохлу. А если понадобится – встанешь между сестрами Джабраиловыми. Чем ты лучше их? Почему они обязаны отдать свою жизнь хотя бы ради тебя?
– Адлан…
– Все, молчи! – угрожающе прошипел чеченец. – Язык отрежу!
Батерский опустил глаза. Магомедов был прав: что ему прикажут, то он и сделает. Скажет он встать между двумя шахидками – встанет. Скажет убить свою мать – убьет. Это она, тварь, во всем виновата, она, сука, отмазала от призыва. Ногой спихнула в зиндан и своей рукой наглухо закрыла его крышку.
Сколько раз он прогонял в голове эти мысли, вдыхая фекальный смрад ямы, этой буквально выгребной ямы. В осенний призыв он ничего не знал ни о каких снайперских ротах, лишь весной, когда мамаша сдохла, иссякла и поняла, что ей не дадут удержать сына под подолом, он и услышал в сызранском сборном пункте «заветные» слова: «Охотники, биатлонисты есть?» Конечно, есть! Нелегальные, правда. От дедовского тульского ружьеца досталось в лесу не только белкам и зайцам, но и воробьям, которые пачками падали с деревьев, когда свинцовое облако дроби накрывало чирикающих, не дающих спать по утрам птичек. Досталось соседской кошке, чуть не досталось ее хозяину, который вздумал предъявить претензии за свою дохлятину.
