Побег - Сухов Евгений Евгеньевич (мир книг .txt) 📗

Выйдя от Лукашенко, Беспалый не сразу пошел в гараж, а завернул на переговорный пункт. Он заказал срочный разговор с дежурным по колонии лейтенантом Вавиловым. Еще в кабинете Лукашенко он понял, что ему следует делать, и теперь торопился отдать соответствующие приказы,

– Дежурный по части лейтенант Вавилов! – услышал Беспалый высокий до фальцета голос.

– Это Беспалый. Слушай, лейтенант, пока меня не будет, надо еще разок прочесать местность. Идите широким сектором на север. Ты меня понял – на север! В направлении речки Рыська. Осмотрите каждый куст!

– Там же сплошные болота, товарищ подполковник? – задал лейтенант обоснованный вопрос.

– Я знаю, потому и приказываю искать именно там. Поройтесь вблизи скалы, что торчит на стрелке, возле Стылой.

– Что прикажете искать?

– Искать что? – Беспалый задумался. – Ищите следы крови, автоматные гильзы… Даже если кучу человеческого говна найдете – возьмите на анализ! Словом, ищите все, чего не должно быть в безлюдном лесу! Ты меня понял?

– Так точно, товарищ подполковник!

Положив телефонную трубку, Беспалый вышел на улицу. Июньское солнце пекло нещадно. Он невольно задрал голову вверх, сдвинув фуражку на брови. Если по лесу бродит Сашка Ковнер – хрен с ним. Выживет – его счастье, сдохнет – туда ему и дорога. Но а если это все же Варяг пустился в бега? Хлопот не оберешься. Вот сволочь! Сколько же ты мне будешь кровь портить? Надо этого гада непременно выследить и загнать в угол, как крысу. Надо заставить эту сволочь кровью харкать и захлебнуться в собственном дерьме.

Так просто Беспалый обиды не прощает!

Багульник уже зацвел. Казалось, вся тайга пропиталась его удивительным ароматом – тонким и пьянящим. Отец Потап глубоко вдохнул и зажмурился. Больше всего на свете он любил вот это время. После тяжелой, продолжительной зимы поздняя весна здесь казалась особенно пронзительной. Особенным был и воздух – чистый, звенящий, напоенный свежими запахами оттаявшей земли, хвои и багульника.

«Багульник хорош от кашля», – подумал отец Потап и, обернувшись к дому, крикнул:

– Елена!

Он всегда звал внучатую племянницу полным именем, по-православному, как в святках. Даже когда она была еще совсем маленькой, отзывалась только на это имя, а в школе строго выговаривала учителям:

– Никакая я не Леночка. Елена!

Она вышла на крыльцо и вопросительно посмотрела на деда. Он невольно залюбовался ею. Высокая, сильная, со спокойным лицом и серьезными темно-карими глазами, чуть смугловатой кожей, доставшейся ей в наследство от матери, в крови которой наверняка бродили какие-нибудь тувинские гены, она была по-настоящему хороша. «Эх, мужика бы ей прилежного, толкового, работящего, – вздохнул про себя отец Потап. – Замуж ей надо, детей рожать… А она сидит тут со мной, старым пнем, в глуши пропадает…»

Вслух он этого не сказал, чтобы не затевать с утра давний их спор, из которого Елена неизменно выходила победительницей: «Я так хочу!» – и все тут.

– Багульником пахнет как, – вдруг сказала она.

– Вот-вот, – подтвердил отец Потап. – Пойду соберу. Насушу – зимой от кашля поить меня будешь отваром.

Елена улыбнулась:

– Уж скажи лучше – погулять захотелось по весеннему-то лесу.

Отец Потап зыркнул на нее из-под насупленных косматых бровей.

– Все-то ты знаешь. И откуда только в доме священника ясновидящая взялась, – пробурчал он. – Принеси-ка мне рюкзак и палку. Да топоришко не забудь.

Она снова скрылась в доме, а отец Потап покачал головой. Он всегда поражался способности внучки-племяшки угадывать его мысли и намерения. «Может, все бабы такие?» – думал иногда он. Наблюдая за тем, как тянутся к ней животные – то лосенка приголубит, и он ходит потом во дворе, высасывая из марлечки творог, подвешенный на веревку стекать, то раненую лису выхаживает, и она ходит за ней, как привязанная, – он еще больше проникался уважением к своей любимице.

У отца Потапа никогда не было своей семьи. С женщинами он не жил и потому успокаивал себя мыслью, что эта порода людей просто ему неизвестна. Елена была единственной внучкой его сестры, жившей в Ленинграде. Мать ее умерла при родах, отец быстро спился после смерти жены, и девочку некоторое время воспитывала ленинградская бабка. Однажды летом она привезла Леночку в Северопечерск, к Потапу, и девочка, проведя здесь летние каникулы, так привязалась к «деду», что наотрез отказалась возвращаться обратно в большой город. Потап поначалу переполошился – как же так, как же он с ней справится! Но видя, как девочка без всяких капризов хозяйничает в доме, работает на огороде и ходит с ним в лес по грибы, он успокоился.

С ней всегда было так – если уж Елена что решила, никто не мог ей помешать. Вот и возил ее Потап со своей заимки в школу на телеге и санях. Когда наступали крепкие морозы, они переставали ездить в деревню, где была школа, и сидели по два-три месяца безвылазно в своей таежной избушке. Потап всегда удивлялся, как это девочка не скучает здесь с ним, стариком. Ведь хочется, наверное, какого-то общения со сверстниками, игр. Но Елена, казалось, ни в чем подобном не нуждалась. Больше всего на свете она любила природу. Вернее, просто она была неотделимой ее частью. А свою потребность в общении утоляла книгами, которых у Потапа была тьма. Видя ее страсть к чтению, он каждый раз из поездок в город книги привозил целыми коробками, старательно выбирая то, что, по его мнению, могло ей понравиться.

Единственное, что он-таки заставил ее сделать, – это уехать в Ленинград учиться после окончания школы. Но и тут она его обставила – выучилась на биолога и снова вернулась к нему, теперь уже мотивируя свой приезд научно-исследовательской работой. Так и стали они жить вдвоем отшельниками. Веры его Елена не разделяла, хотя и была крещеной. Она относилась к его ритуалам и постам с уважением, не желая тем не менее принимать в них никакого участия, как ни старался отец Потап ее образумить. Она была по характеру своему язычницей, и Потап, вздыхая, не раз думал, что на том свете ему еще вспомнят, что не сумел спасти ее душу.