Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Нет, не совсем уж «дети» — раньше их назвали бы тинейджерами, школьниками, подростками. Сейчас это просто разновозрастный «молодняк», дуреющий от деревенской зимней скуки — от девятилетнего Кольки до четырнадцатилетней Надьки.
Сидят в закутке за печкой, вшестером, тесно; спинами упираясь в алюминиевые 40-литровые фляги из-под молока, в которых сейчас доходит вонючая брага; и вполголоса рассказывают друг другу «страшные истории» — старый жанр, некогда популярный в пионерлагерях и в ночных группах детских садов; казалось, безвозвратно умерший с появлением вИдиков, а затем разного рода компактных индивидуальных электронных девайсов; и вот поди ж ты — вновь возникший с крушением цивилизации, а вместе с ней — с прекращением халявного доступа к столь, казалось бы, вечному и обязательному как солнце или воздух элементу быта как электричество. А что ещё делать при сенсорном голоде?? — книжки все прочитаны; остаётся, вспоминая, перевирать друг другу старые ужастики, благо атмосфера вполне себе благоприятствует:
— …и вот тут у него полезли когти; прям вот так вот… — показывает на себе, какой длины и как «полезли когти», — …и шерсть! Сам — сгорбатился, и харя — кароч, харя стала превращацца в волчью! Рубаха — хрясь! — порвалась. И, типа, вылазит такой уже волк! Оборотень!..
— Да видел я этот… Его потом пацан застрелил — серебряной пулей, ага?
— «Американский оборотень в Лондоне» — я тоже видела. Старый. А вот…
— Не, это где Джек Николсон. Он тоже в волка превращался. Я забыл как называется.
— Да про оборотней много… а они вообще бывают?
Все, вздрогнув, ещё ближе сближают головы. Темно, сумрачно за печкой, куда не достаёт свет светильника из комнаты; зато тепло. Никишина не дура — хорошая у ней печка. Большая и тёплая.
— А ты думала, кто детей илотов по ночам ворует??
«Илотами» с подачи бывшего юриста Вениамина Львовича в деревне стали называть тех, кто пришёл в деревню поздней осенью, после сбора урожая; и был не «направлен» хоть какой-то властью, а пришёл «самоходом».
Одно время Хронов с дружиной таких гонял от деревни, и кое-кого, как ходили слухи, даже и прикопал в окрестностях, ибо нафига надо-то кормить лишних? Но потом пример подала эта вот самая бабка Никишина, как самая продвинутая предпринимательница: чем ей приглянулась женщина с дочкой сказать трудно; но уж точно не жалость к бездомным тут сыграла роль — бабка пустила их к себе, а Хронову сказала: «- Отстань, Витя, это мой внучатая племянница.»
Собственно, Витьке было пофиг: хочется кормить лишний рот — корми; только жратва на них не полагается, и с этим бабка согласилась. У хитрой куркулихи было запрятано запасов достаточно, чтобы прокормить не одну семью; и женщину с дочкой она взяла, конечно же, не из жалости, а из предпринимательских же своих соображений: их определили, и маму и дочку, в натуральное рабство «за еду».
Теперь обе они порхали как бабочки по обширному бабкиному хозяйству, существенно разгрузив от хозяйственных забот и саму бабку, и её родню; жили же они отнюдь не на «общих основаниях» — ютились тут вот, в закутке за печкой, прямо на полу, где сейчас и происходило ребячье «собрание». И питались тоже — отнюдь не с общего стола; но и тому были рады.
Бабкину «новую родню» в деревне, конечно же, быстро раскусили; и по её примеру ещё несколько пришлых семей: беглых с больших сельхозкоммун-поселений, или погорельцев, или ещё из-за каких-то непонятных причин оказавшихся без крова накануне зимы, обосновались в деревне у «крепких хозяев», — которыми, как правило, были те, кто не полностью и в городе оторвался от крестьянской жизни и смог быстро в Озерье «поднять хозяйство». На правах… трудно сказать на каких правах; правильно бы было — вообще без прав; когда и обязанности по хозяйству, и питание, и быт, и даже побои — всё зависело чисто от отношения «хозяев».
Вот этой новой «социальной прослойке» Попрыгайло и дал наименование «илоты» — в древней Спарте бесправные работяги, занимавшие среднее положение между крепостными и рабами.
Жили они в Спарте чуть лучше скотов; и отношение было соответствующее — к примеру, мальчики Спарты, вступая в возраст воинов, как элемент инициализации, должны были в том числе и убить взрослого здорового илота, напав на него неожиданно из засады; то есть кроме полурабов-полукрепостных те были ещё и дичью для отработки боевых навыков.
Как-то неожиданно быстро в деревне забылось, что ещё недавно все были просто гражданами одного государства: сидели за одними партами в школах, работали в одних организациях, ходили в одни магазины, обсуждали одни фильмы… Имущественное, и, следующее за ним социальное расслоение упало как метеорит на голову — теперь илоты были совсем не то, что «жители». И отношение к ним было соответствующее — пусть не как в Спарте ещё, но где-то около. Вот и ребёнок пропал… Может быть кто-то и «поохотился».
— Да иди ты… Что Олька Берникова пропала — говорят, собаки в лес утащили… какие «оборотни»??
— А Нинка?? А ещё Морожин до этого; и ещё этот, толстый, папа Альберта — его же так и не нашли! Я тебе говорю — оборотни!
— Нууу… — девочке не хочется верить во всякую жуть; тем более что на ночь придётся расходиться по домам, по этой вот самой ночной жути, — Это давно было — летом ещё.
— Ну и что, ну и что??.. Не нашли же! Кто?? Вот — они! А когда Олька пропала — это недавно, и там кровь была, на снегу! И — шарфик её! Кровь!
— Собаки…
— Каки-и-и-ие собаки!! Собаки все на привязи в деревне; только что у Глинских Ральфа свободно ходит! Но Ральфа — добрая.
— Не, Ральфа не могла. Ральфа добрая собака.
— Конечно. И — собаки бы её терзали, загрызали бы; а тут — только шарфик и кровь. Как унёс её кто-то. Вот — оборотень.
— Там следов не было звериных, только обувь…
— Потому что не полностью превратился! Не совсем волк — а в обуви!
— Ага, и в штанах, хы!
— Вот ты допизд. шься, допизд. шься, Валерка; когда домой пойдёшь!
— За мной мама зайдёт!..
— Я тебе говорю — оборотень!
Уже никто не возражает.
Затем тонким голоском вступает в разговор самая маленькая:
— А я слышала, дядя Мудель говорил маме и тёте Ире, что те, «с пригорка», нас ненавидят… что они нас всех извести хотят! Убить. А мама потом говорила мне, чтоб я вечером в туалет на улицу не ходила, а чтоб дома — в ведро… Что у них там, «на пригорке», в церкви живёт дьявол — днём он на стене, нарисованный; а ночью сходит — и крадёт детей. И утаскивает туда, в церкву, на пригорок — и там этот поп — ну, который поп Андрей, — детей приносит в жертву… Отризаит головы им… И кровь пьёт.
Все вздрагивают и нервно оглядываются. Но дома тепло и безопасно; в большой комнате о чём-то за столом судачат взрослые; пахнет брагой, кислой капустой и приятно — варёным горохом. И потому так интересно «бояться вместе»! И они нагнетают:
— Там заминировано всё, возле церкви — дядя Мудель говорил. Там везде мины!
— Там с колокольни каждую ночь луч светит!! Видели? Как Глаз Саурона — смотрели «Властелин Колец»?? И кто в тот луч попадает — цепенеют! Только он до деревни не добивает. Только до кладбища. И когда на кладбище светит — там мертвецы из могил встают!!
— Да иди ты! — пацан ёжится, но ему положено проявлять мужество и скептицизм, — Я с мамой когда на «базарчик» ходил — там все могилы как были, ничо не разрыто!
— Они потом, под утро, обратно закапываются!
— Ага, и снежком сверху посыпаются! Каждое утро, ага. Ври, да не завирайся.
— Вот не верь, не верь. Вот возьми, ночью сходи туда — к кладбищу; чтоб до тебя этот луч дотянулся, — увидишь!
— Ага, чо я — дурак, туда ночью ходить!
— А Саурон — он кто?
— Не смотрела, что ли, кино? Злой волшебник.
— Не, дядя Андрей — он добрый. Он нам книжки приносил; конфеты — леденцы. Он не такой! — не соглашается другая девочка; но ей бурно и возмущённо оппонируют:
— Ага, «не такой!» А что ж они наши продукты из общественного амбара покрали! Папа говорил.
