Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
— Дурак ты, Хокинс! Много добились те пираты, штурмуя блокгауз «в лоб»?..
Джим только сморгнул на такое определение. Что делать — это не папа; пришлось научиться проглатывать «нелестные оценки».
— Потому дурак, что принимаешь внешнее за суть! — продолжал Артист. — «Херачатся» или «мочатся» — это вторично, это лишь метод получения желаемого; а желаемое в войне — это победа, получение преимущества любой ценой, понял, недоросль? Получение победы или преимущества — вот суть войны, а не то, как это выглядит со стороны! А «херачатся» там наотмашь, или «в спину шило сунуть» — не суть важно; важно получить желаемое! Вот суть войны! А уж остальное… это так всё — литература и драматургия!
— Война!.. Что война! — Артиста тянуло пофилософствовать; собственно, мальчишка ему и нужен был и как партёр, и как аудитория:
— Война — это просто кусок жизни!.. А жизнь — вот для чего, думаешь, жизнь?..
— Ну, эта… чтоб жить.
— Чтоб жить… это верно. Но я вот что скажу — жизнь — это морок! Матрица! Но и как в матрице, в этом мОроке, в жизни можно, выполняя кое-какие условия, получать все наслаждения мира!
Вот это вот:
— это вот — понял?? «Когда б не смутное влеченье!..» А к чему влеченье…
Альбертик — Хокинс был совсем не дурак, и в поцессе общения со старостой понял уже, что если тому дать выговориться, пофилософствовать, подкрепляя свои рассуждения непременными стихотворными цитатами ни то из пьес, ни то из просто каких-то стихов, то БорисАндреич становится добрым — и за ужином можно будет лишний раз залезть ложкой в банку со сгущёнкой или там цопнуть кусок сахара, и потому поддержал беседу, вернув её к более близкой ему теме:
— Так что — базу в тылу расхерачить — вот и война?
— А?.. А ты как думал? Так оно и бывает. Войска готовятся к битве — а военоначальника раз! И прирезал кто-то ночью в его ставке. Война и коварство — два конца одного посоха. Или там тылы от снабжения оторвались — и встали… танки. Или войскам жрать нечего — падает боевой дух. Или колодцы отравлены на пути наступления армии. Или… а так-то — примитив! Вон, Гриша с этим своим комиссаром Хотоном попёр было буром на пригорок-то, «воевать»; ну точно как в «Острове сокровищ» — и что? Бойцов своих положил — и смылся, как обоссанная сявка! Нет, тут тоньше, хитрее надо!..
Борис Андреевич закатил покрасневшие от почти суточной игры глаза, мечтательно улыбаясь своим мыслям, явно представляя как рано или поздно он «тоньше и хитрее» разделается с ненавистной общиной. Хокинс смотрел на него со смешанным чувством уважения и презрения — как смотрит уличная собака на прохожего с колбасой: у него колбаса, конечно… но сам он, конечно, дурак! В общем-то Альбертик был уверен, что БорисАндреич из себя ничего не представляет, особенно со своими разглагольствованиями — но почему-то его явно побаивался самый реальный такой пацан в деревне — сам Харон; а для Харона, как Кристинка как-то рассказывала, убить человека раз плюнуть. Да и все в деревне это знали. А Харон ему ещё долю с добычи отстёгивает… непонятно!
А староста, как будто подслушав его мысли, свернул на «про недавнее»:
— …вот возьмём твою мамашку! Вот прикинь: была у Витьки с Вовчиком «война». Устроил он на него засаду — бойцов своих расположил, нацелил. А тот раз! — и не стал воевать; «коварством наполненный бокал подать ты можешь лишь однажды…» А, напротив, сделал ход конём: подорвал баньку с твоей маманей! Ну — война? Стволы, бойцы? А он взял — бабах! — и ушёл. И всё. Вот это — грамотно! Но мы тоже ему «подарочек» сделаем — он и не ожидает! Мы сде-е-елаем! Нанесём, в свою очередь, удар!..
Упоминание про его маму взбесило Альбертика-Хокинса. Мама была единственный человек, к кому он в той, прошлой жизни питал хоть какие-то чувства. А тут так всё просто: «возьмём твою мамашку», «подорвал баньку с маманей». Вовчик, конечно, сука и гад; и Альбертик не зря поклялся себе, что как-нибудь обязательно до него доберётся; но и упоминать про его маму так уничижительно тоже не стоило! Сам то!.. …чё из себя представляет?.. И потому он вопреки принятому уже правилу не перечить благодетелю своему БорисАндреичу не сдержался и зло брякнул в ответ:
— Ага — грамотно! Он, Вовчик этот, вообще всё делает «грамотно»! А вы-то! «По тылам», говорите? Значит, и тут — Вовчик воюет грамотнее: у них-то «на пригорке» дофига чо есть кушать, а в деревне — голодняк! Жрать с амбара не выдают уже какой день — значит и тут Вовчик вас обыграл! А вы говорите!..
Сказал — и испугался. Ах ты ж бля… А ну как прогонит!
Староста же лишь недоумённо поднял бровь:
— Как это «не выдают»? Как это «жрать нечего в деревне»? Свезли же всё в амбар и совхозный погреб — там все заготовки, что ты несёшь, Джимми? Что-то ты путаешь.
Хокинс заторопился скороговоркой:
— Чо я путаю, что путаю-то?? Реально с амбара и погреба давно ничо не выдают! У многих запасов нет, многие на подсосе — вот и Димкины родители, и Куликовы, все точно вам говорю! Вы чо не знали, что ли? В деревне все знают! И к вам ходили… вроде.
БорисАндреич насупился — это было что-то новое. Этого он не знал — если пацан не врёт, конечно.
— Жена! Слышь?? Сюда иди.
Через секунды скрипнула дверь, появилась тенью жена БорисАндреича, молчаливая и безответная Зоя Михайловна, «Зойка-забитая», как её называли в деревне, чтобы не перепутать с другой Зойкой, Куликовой-младшей. «Забитая» она звалась в деревне вовсе не потому, что кто-нибудь видел когда-нибудь, чтобы староста поднял на неё руку — нет, он её не обижал, во всяком случае на людях; но была она такая робкая, тихая, постоянно испуганная, постоянно угождавшая своему мужу и повелителю, что иначе как «забитая» её было не назвать…
За ней в дверь просунулась девочка лет пяти. Это не была дочка БорисАндреевича; его дочка как мышка, старалась не показываться на глаза БорисАндреичу, отцу — хотя в деревне шептались, что никакой он ей не отец: и никогда каких-то хоть чуть отцовских чувств к девчонке не проявлял, и не похожа она на него ничуть, да и откровенно боится «папу». Это была Вероника, невесть откуда дней десять назад появившаяся в доме девочка.
Была она умненькая, хорошенькая; неплохо одетая — видно, что в своё, не в чужие обноски — и… одна. Куда и почему делись её родители, Хокинс не знал, а БорисАндреич не распространялся. Вот так вот просто — появилась в доме маленькая девочка, ещё одна, почти ровесница «дочке» БорисАндреича — и всё. Собственно сейчас, в зимней деревне, не особо-то между собой общались, и появление девочки в семье и доме старосты прошло почти незамеченным «общественностью». Пока что.
Маленькая Вероника постоянно была при жене БорисАндреича, играла с его дочкой, и крайне редко появлялась при нём. А вот тут вдруг просунулась. В ручке она держала обсосанный леденцовый петушок на палочке — не то после мены «с пригорком», не то самодельный: в деревне, у кого был сахар, тоже наловчились делать немудрящие сладости. У старосты сахар был…
— Зоя, где Мундель??
— Боря, Сергей Петрович как ушёл с утра, так и не появлялся… По домам, как всегда. — Кротко ответила та.
— Ага. Как придёт, увидишь — сразу чтоб ко мне. И ещё — тут вот Джимми говорит, ко мне чуть не делегация приходила, насчёт проблем с продовольствием… было??
— Боря, так приходили же… Третьего дня. Эти…
— Не перечисляй, не нужны они мне. Почему… это… не дошли??
— Так ты же и прогнал.
— Я??
— Ну да. Вышел в прихожую — и как гаркнешь: «- По всем бытовым вопросам — к Хронову!!» И опять за компьютер. Помнишь, нет?..
