Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Дважды, таясь, приходила родственница покойного Петра Ивановича, зверски расстрелянного, как знали все в деревне, Гришкиными бандитами при непосредственном участии Витьки Хронова. Спрашивала антибиотики, спирт или крепкий самогон, марганцовку… Зачем — не говорила, на расспросы начинала всхлипывать. Вовчик велел — ей всё дали так, без обмена.
Словом, подпольная торговля процветала — по сути на виду у деревни, и, конечно, прекрасно видная с колокольни церкви, с наблюдательного пункта.
Несмотря на несомненный взаимовыгодный характер торговли, Вовчик очень опасался провокаций; и потому его «торговые агенты» ходили «на дело» только группой, и обязательно скрыто-вооружёнными. Старшей в этих экспедициях была циркачка Лика, к которой, после того как Вовка презентовал ей привезённый из Мувска тесак-мачете, прилипла кличка «Мишон», чётко срисованная с некогда популярного сериала «Ходячие мертвецы». Лика и так-то великолепно владела всеми видами ударного «деревенско-разбойничьего» оружия: всеми этими импровизированными кистенями; а завладев мачете, вскоре показала такой класс обращения с рубящим, что погоняло «Мишон» приклеилось к ней заслуженно и, наверное, навсегда.
Вовчик кивнул:
— Да, живут почти чисто с огородов. То есть с урожая, что этот раз собрали — они ж не готовились нефига… Хм, даже соли для засолки не хватало, а уж могли бы заранее додуматься, что соль, она… — Вовчик усмехнулся, — Над Галкой издеваются — засолила огурцы, а соль оказалась ароматизированная, для ванны!.. Уж зачем и как в деревне оказалась соль для ванны… А огурцы, грят, есть невозможно.
— Несчастные заблудшие люди… — бабка Настя.
— Ну, не такие уж и несчастные — иногда у них такое проскакивает… Вот, недавно сгущёнку и шоколад даже приносили, — явно у кого-то отняли. Масло сливочное, маргарин — бывает… Но в массе — да, только картошка печёная и бураки. У них-то не как у нас — что общий стол, — у них там полноценный капитализм и имущественное расслоение. У кого из семей парни в Хроновской дружине — те ещё что-то имеют, а остальным совсем кисло…
— И молока деткам нет больше… — бабка Настя, она вечно за всех болеет.
Все оживились, задвигались. Эпопея с коровой случилась совсем недавно, происходившее прямо касалось общины и остро всеми переживалось.
Вовчик тоже улыбнулся, вспоминая эту успешную свою операцию.
Корова бабки Никишиной, Нюра, была единственной в Озерье. Это была огромная по новым временам ценность — корова! — а точнее, молоко, которое она давала; по ценности с ней могла соперничать, пожалуй, только лошадь в хозяйстве у Вадима.
Молоко очень ценилось. Жадная бабка Никишина сначала продавала его за деньги, причём почти сразу начала торговать только за доллары; потом стала брать и ювелирку, и одежду. По деревенским меркам она быстро превратилась в богачку. Молока не хватало, и хищная бабка стала брать плату вперёд, выписывая «расписки» на будущие удои. Что разбавляла она молоко самым безбожным образом, чуть ли не до консистенции бледно-голубого обрата, тут и говорить нечего. Бабке ни раз и ни два «предъявляли», но у неё внук был в Хроновском отряде, и наезжать на наглую старуху опасались.
Безоглядно выписываемые «кредитные обязательства» на «два литера малака», «чечире литера абизуюсь» и так далее множились со скоростью, с какой в своё время ФРС США печатал доллары, накачивая ими весь мир; и так же как с долларами, бабкины «кредитные обязательства» вскоре полностью оторвались от «реального товарного наполнения». Если бы можно бы было просуммировать все цифры «в литерах» на всех клочках бумаги, написанные корявым бабкиным почерком, которые гуляли как местная валюта в деревне, стало бы ясно, что чтобы выполнить их Никишиной Нюрке пришлось бы доиться как целому стаду. Но особо возникать никто не решался, опасаясь как винтовки Никишиного внука, так и не рискуя потерять благорасполажение самой бабки, которая могла вдруг, чисто по свой прихоти, лишить кого-нибудь надежд на «отоваривание» своих расписок. Просто так. Потому что не понравились. Или потому, что ей что-то нашептали…
И тогда случалось:
— Мне передали, что твоя, Настасья, своячница, молоком недовольна! Так пусть теперь сама доется, а Нюркиного молока вам — во, шишь! Не ндравится — ищите в другом месте, во! — и совала в лицо свой корявый старческий кукиш.
Тогда сдуру накопленные бабкины расписки, за которые в своё время было отдано что-то вполне материальное, либо были оказаны услуги, как то: собрать и сжечь траву на огороде, перекопать огород, поправить забор, принести дров; — превращались уже почти что в мусор, и начинали «обращаться на вторичном рынке», то есть предлагались соседям, по совсем уже бросовым расценкам, чтобы «вытащить за бумажки хоть что-то!..»
Бабка понаписала своих «расписок на литеры» столько, что уже и сама, конечно же, не помнила кому и когда, и потому её бумажки «со вторичного рынка» также «давили на фондовый рынок» Никишиной, заставляя ещё сильнее разбавлять молоко несчастной Нюрки, и всё больше соседей обвинять в «подделке расписок», во всяческих кознях к бабке, включая наведение порчи на Нюрку.
Вовчик со своим незаконченным экономическим образованием с живейшим интересом следил за развитием и последующим загниванием «озерского молочного фондового рынка», который в точности повторял все извивы своего старшего собрата — валютного международного рынка, опиравшегося вплоть до своего обрушения в 201… году на кажущуюся незыблемость американского доллара. Он, конечно же, заранее спрогнозировал непременную гиперинфляцию и обвал бабкиного ФРС; и, как подобает опытному бизнесмену, только ждал удобного момента, чтобы войти к «эмитенту» с предложением, от которого, как говорил Дон Карлеоне в «Крестном отце», «невозможно бы было отказаться».
Но момент обрушения бабкиного «фондового рынка», против ожидания, всё откладывался и откладывался, — хитрая бабка заручилась не только поддержкой своего внука, но и Хронова, и самого Бориса Андреевича, и сделала это на редкость элегантно: она стала поставлять часть молока Валерьевне, деревенской самогонщице, для очистки выгнанного ей сэма.
Валерьевна гнала такой гадский сэм, что без мало-мальской хотя очистки пить его было положительно невозможно; вот тут и пригодилось — для очистки — Нюркино молоко. А Валерьевна, как эксклюзивный обладатель нормального, заводского, не «из двух тазиков» самогонного аппарата, была в деревне особой неприкосновенной, — ей покровительствовали и были должны почти все — сэм был поистине жидкой деревенской валютой, по востребованности далеко превосходящей молоко.
Таким образом бабка Никишина приобрела сразу множество сильных покровителей, при этом совершенно нагло игнорируя теперь прежние свои расписки и требуя новых вещей и услуг…
Крах бабкиного благополучия, как водится, наступил по самым банальным причинам: увлечённая ростом личного благосостояния, бабка не обращала особого внимания на заготовку кормов на зиму. В принципе накосить сена по окраинам деревни, возле школы и по лесным полянам, а потом высушить и перетаскать к дому хотя бы на волокушах было вполне реально — но бабке было не до этого: её благосостояние и так росло невиданными в прежнее время темпами; где уж тут было задумываться о будущем! Собственно, можно было нанять тех же соседей — за часть полученных «за литеры» ценностей, но бабке и на это было жалко тратиться. Зять её, бывший Мувский «чего-то там менеджер» к ручному труду испытывал стойкую неприязнь; внук тоже больше полагался на винтовку и разбой в составе дружины, нежели на сельхоз-деятельность, — словом, в зиму Нюрка вошла почти без корма.
На что бабка надеялась? На то, что, как в прошлые годы, купит сено в колхозе? Что привезут и выгрузят? Или она, как в своё время политики, просто старалась не думать о неизбежном?..
В общем, это было неважно. Кормов Нюрке на зиму было запасено катастрофически недостаточно, и они кончились вскоре после того как выпал снег. Собирание торчащей из-под снега пожухлой травы или соломы с чердаков хватило ненадолго. Голодная Нюрка целыми днями душераздирающе мычала и готова была уже жрать даже прошлогодние газеты.
