Пешка в большой игре - Корецкий Данил Аркадьевич (книга жизни txt) 📗
У ворот двое – входящих обыскивать: с оружием на толковище нельзя, здесь все слово решает. Это после волыны и перья в ход пойдут, когда слово исполняться начнет.
В восемьдесят четвертом Резо разбирал спор между кодланами в Магадане, потом два месяца кровь лилась...
Клык взглянул на часы. Если через десять минут не подъедут – амба им! Считаются проигравшими, и все на них вешается – и кровь, и касса.
Но ровно за три минуты до назначенного срока в узкую улочку дачного поселка медленно вкатились два огромных белых «Мерседеса».
«Любят пыль в глаза пускать фуфлыжники поганые», – с ненавистью подумал Клык и пожевал губами, возвращая каждое из двух бритвенных лезвий до поры на свое место за щекой. Сам он с трудом продвигался по ступеням преступной иерархии, если бы не дядя Петя, то, может, в козырную масть бы не попал или на самую низшую ступень определили – козырным фраером. Командовал бы, конечно, братвой: фраерами, блатными, ну и всякими прочими – шпаной, мужиками, козлами, но в воры уже путь заказан...
А так признали жуликом, но дальше долго не продвигали, все приглядывались, будто рентгеном просвечивали. А ведь он с двенадцати лет воровал, и пионером никогда не был, и рядом с ним никто не спалился ни разу, и Закон назубок знал, порядок в хатах поддерживал.
Двенадцать лет понадобилось в зонах протоптаться, пока короновали. Правда, на всесоюзной сходке в высший ранг зачислили... А эти, «новые», сразу наверху оказались, за два-три года, параши не нюхая, на «Мерседесах» разъезжают.
Один «Мерседес» остановился в начале улицы, второй подъехал, хлопнули дверцы. Седой и еще двое в распахнутых дубленках, без шапок дали себя ощупать, вошли во двор. Антарктида с каждым поздоровался, напомнил порядок, те покивали.
Телохранитель Резо вышел на крыльцо, знак сделал – время.
Толковище проходило в просторном зале с горящим камином. Очкарик сидел посередине, за столом, сзади него «шкафы» ручищи на груди сложили и смотрят свирепо перед собой.
Наблюдатели от авторитетов сбоку у стены в креслах расположились – все трое. А слева и справа от двери – длинные лавки, на одну Клык со своими людьми сел, на другую Седой со своими. Будто на скамьи подсудимых опустились.
Резо в костюмчике черном, рубашка с галстуком, платочек из кармана торчит. Сделал знак рукой, на Клыка показал, чтоб первый начал, раз по его инициативе толковище собралось.
Тот поднялся с достоинством и начал рассказ, как на исконно его территории, сходкой определенной, начали работать чужие, как не хотели в общак платить, а он требовал согласно Закону и наконец ультиматум поставил: или отчисляйте, что положено за все годы, или на сходняке ответ держать будете.
Клык говорил размеренно и солидно, вор должен хорошее впечатление произвести, бритвы во рту ему не мешали. Голова каплевидная, желтая кожа, запавшие щеки, тонкие губы – облик напоминал рептилию.
Наконец согласились, отдали деньги, а через час его людей замочили и забрали кассу...
Слова Клыка падали в вязкую, напряженную тишину. Неподвижный Резо напоминал изваяние. Невидящий, отрешенный взгляд, неестественно бледное лицо, на котором отчетливо выделялись темные полукружия вокруг глаз. Можно было подумать, что он «сидит на игле», но, при всем старании, скрыть такой порок нельзя, а наркоман не может сохранять авторитет и, уж конечно, никому не придет в голову приглашать его в качестве судьи.
Клык, как и большинство присутствующих, знал, что у Очкарика больные почки. Много лет назад в таганрогской пересыльной тюрьме четверо беспределыциков из блатных отбили ему ливер. При этом они допустили три ошибки. Во-первых, нарушили Закон. Во-вторых, не рассчитали, что искалеченный Очкарик поднимется в высшую масть. А в-третьих, не учли характера жертвы.
Вся четверка в течение нескольких лет погибла насильственной смертью. Причем смерть каждого была мучительной и ужасной. Одного утопили в сортире колонии строгого режима, другого зарезали на поселении, третьего заживо сожгли в паровозной топке, четвертого прибили гвоздями к воротам собственного дома.
Это не восстановило Очкарику почки, но способствовало уважению и широкой известности в блатном мире. Последние пять лет он постоянно разъезжал по стране, разрешая наиболее важные и крупные споры. Причем его приговоры практически не обжаловались и недовольных, во всяком случае, явно выражающих недовольство, не оставляли. Наверное, оттого, что решения его были радикальными, как в случае со своими обидчиками.
Когда Клык закончил рассказ, один из телохранителей привычно нагнулся к лицу хозяина. Губы судьи шевельнулись.
– Как ты сумел остаться в живых? – озвучил вопрос грубый голос «гладиатора».
Клык объяснил. Прозвучал следующий вопрос, потом еще один и еще. Настойчивость судьи и направленность вопросов насторожили Клыка. Он подробно описал предосторожности, предпринятые для охраны кассы, долго рассказывал о мерах поиска кассы, и внезапно понял, что оправдывается. У него даже взмокли спина, лоб и ладони, под ложечкой появилось противное сосущее чувство, которое возникает перед броском через «запретку».
Клык угрюмо замолчал.
– Кто из посторонних приходил в тот день? – «перевел» телохранитель очередное движение бескровных губ.
Положенец Юго-Западного района сбился на маловразумительное бормотание о случайном визите друга детства, понимая, что говорит ту правду, которая воспринимается хуже любой лжи.
– Как с ним решили?
Вполне естественный вопрос. Если в щекотливом деле возникает сомнение насчет кого-либо, особенно постороннего, чужого – надо ставить его на перо. Приказать обязан старший и проследить, как выполнен приказ. Если сомнительный чужак жив – сразу ясно, кто виноват.
Клык закашлялся. Он был уверен, что с толковища ногами вперед вынесут Седого. И не поможет ему запасной «Мерседес», набитый вооруженной охраной, потому что Антарктида уже мигнул своим ребятам и они с разных сторон направились в сторону лишней машины. Но сейчас Очкарик ведет дело так, что отвечать должен сам Клык!
Он кашлял, выигрывая время. Неужели те, другие, сумели «смазать» Очкарика? Или как-то иначе повлиять на него? Тогда амба! Прихватит он, конечно, с собой на тот свет одного-двух, да что толку... И кого хватать-то? Исполняют приговор свои, до Резо никак не дотянуться, для того и привезена охрана, на крайний-то случай...
– Решили, как положено, – неожиданно поднялся Рваный. – Пахан приказал уделать, я послал «торпеду» – и с концами, обратно не вернулся...
Клык продолжал кашлять. Рваный влез не в свое дело, нарушил порядок, но если он сам не в состоянии говорить из-за болезни, то поступок младшего по масти считается оправданным. А кашель – следствие ТБЦ, полученного в карцерах и штрафных изоляторах, болезни среди воров распространенной и заслуживающей понимания.
Раз Рваного не перебили и не убрали с толковища, значит, его поступок расценили именно так.
– Этот штемп словно заколдованный, – продолжал Рваный. – Раньше двое наших его пасли – и вляпались за волыны по самые уши. Ничего сделать нельзя было, только из камер до суда вытащили...
Интуитивно Клык понял, что этого говорить не следовало. Во всяком случае, сам он этого бы не сказал. Но у Рваного мозгов немного. Хотя и понял, что надо пахана отмазывать, иначе и ему плохо придется. Клык испытал нечто похожее на чувство благодарности к жулику. Мог ведь и отмалчиваться, как Гвоздодер, пусть идет как идет, вдруг удастся отсидеться, главное, йе высовываться, тогда точно голову отстригут.
Резо моргнул. Толмач – телохранитель – сделал знак рукой. Бьющийся в кашле Клык кулем осел на лавку. Рядом опустился Рваный. Плечо у него подергивалось. Клык вытер рот платком и прекратил имитацию. Наступила очередь другой стороны, и надо было внимательно слушать.
Седой правил не знал, а потому не актерствовал и плел какую-то несусветицу. Сказал, что старые и новые деловые независимы друг от друга и платить никому не должны, а у него угрозами вырвали законные деньги, вот ребята и озлобились, он их не посылал, а куда казна делась, ни он, ни его люди, не знают.
