Черное платье на десерт - Данилова Анна (первая книга .txt) 📗
– Коля, вы не пробовали подсчитать, во сколько сот тысяч долларов обошелся Мисропяну его дом? – спросила Екатерина, едва они поднялись из подвала на улицу и уже оттуда вошли в кабинет покойного директора ювелирного магазина.
– Я не люблю считать чужие деньги…
– Вызовите людей, экспертную группу и будем искать наркотики. Что вы так на меня смотрите? Или вы думаете, что в библиотеке Мисропян хранил чернослив и фундук с арахисом? Такие деньги очень легко вычислить, кроме того, в моей папке имеются некоторые документы, подтверждающие его причастность к одной из самых прибыльных форм незаконной деятельности… к торговле наркотиками. Действуйте, господин Рябинин!
Она улыбнулась одними губами – ей был неприятен этот молодой человек, валяющий целый день дурака и только мешающий ее работе.
– Звоните… – она придвинула ему телефон, и Николай послушно набрал номер сочинской прокуратуры, – а что касается убийцы, то будем работать над последними днями Мисропяна, надо вплотную заняться его поездкой в Лазаревское и опросить всех, кто видел его там и говорил с ним. Знаете, а ведь в одном я с вами согласна…
Рябинин от неожиданности даже опустил трубку на рычаг.
– …никто из местных, а тем более его коллег по «бизнесу», не посмел бы, именно не посмел поднять на него руку. Иначе этому человеку не жить. Следовательно, убийца – приезжий. Турист. Или, как это у вас принято называть, отдыхающий. Так что звоните, а я пока подумаю над тем, что сообщить в Москву…
В Гончарном переулке было тихо, как может быть тихо только в старинных провинциальных дворах, поросших старыми липами и тополями, под которыми много спасительной тени и свежести и где теплыми летними днями копаются в песочницах маленькие дети, а на скамейках рядом сидят присматривающие за ними взрослые – картинка размеренной спокойной жизни.
Старый, сохранивший строгость линий и даже некую помпезность на фоне однотипных панельных муравейников-девятиэтажек дом номер шесть в Гончарном переулке официально являлся памятником архитектуры. Жить в нем – означало жить в сердце города, среди избранных. Вот и Блюмер Лев Борисович, заработавший себе большую квартиру в этом доме (четыре комнаты, просторная кухня с закутком для прислуги, передняя, где можно при желании покататься на велосипеде или поставить кабинетный рояль, а то и бильярд), очевидно, тоже считался избранным, пусть даже он сам себя избрал и поселил в это чудесное, расположенное всего в квартале от городского парка место.
– И что это я не пошла в адвокаты? – вздохнув, Изольда несколько минут постояла возле машины, осматривая уютный двор.
– Вернуться в адвокаты вам никогда не поздно, но в настоящее время заработать себе такую квартиру вы уже навряд ли сможете, – пожал плечами Вадим Чашин.
– Это почему же?
– Гонораров не хватит.
– Ладно, пока что я на своем месте, а потому надо идти. Знаешь, что-то мне не по себе…
– Что, давно трупов не видели? – Вадим понял, что она имела в виду.
Они поднялись, позвонили в квартиру. Им никто не открыл.
– Что будем делать? – спросила Изольда. – Сами попытаемся войти или пригласим слесаря из жэка?
Чашин взялся за ручку, и дверь послушно открылась. Она была тяжелая, металлическая, а за ней оказалась еще одна, уже более простая, деревянная, обитая дерматином с золочеными клепками. Эта тоже легко открылась.
– Лев Борисович! – позвала Изольда, остановившись на пороге в передней. Первые минуты ее пребывания в квартире показали, что никакой борьбы здесь не было: кругом порядок, все вещи аккуратно расставлены и сложены; все основательное, дорогое и даже роскошное, начиная с ковров под ногами и заканчивая высокими зеркалами старинной работы. Антикварная мебель свободно сочеталась у Блюмера с современнейшей компьютерной аппаратурой, телефоном и прочими необходимыми предметами быта и техники. Чувствовалось, что в доме живет человек состоятельный, умный и с фантазией.
– А ведь он жил не один, – сказала Изольда, поднимая с пола шпильку с позолоченным жуком, весело блеснувшим зелеными стекляшками глаз.
В спальне не было туалетного столика, который мог бы свидетельствовать о присутствии в доме женщины, но на прикроватной тумбочке красного дерева стояла большая темная шкатулка из оникса, в которой Изольда обнаружила следы пудры, губную помаду, а также шпильки и пакетик с накладными ресницами и тюбиком медицинского клея.
В ванной тоже было предостаточно предметов женской гигиены, розовый халат, сорочки…
– Вообще-то Блюмер не был женат, – заметил Чашин. – Это я точно знаю. У нас есть один общий знакомый, так вот он рассказывал, что…
– Подожди, Вадим… – Изольда потянула носом и посмотрела в сторону лоджии, дверь которой была слегка приоткрыта. – Я снова чувствую этот запах… Он, верно, там…
Она достала из сумочки носовой платок и поднесла к носу. Медленно пересекла гостиную и вместе с Чашиным подошла к прозрачной двери, ведущей на лоджию.
Посиневший Блюмер с широко раскрытыми глазами полулежал на полу, прислонившись затылком к стене.
– Судя по всему, перед смертью он спокойно разговаривал с убийцей, – рассуждала Изольда, – поскольку в квартире полный порядок, следов борьбы не видно, и уже позже, когда он понял, что ему грозит смерть, стал пятиться спиной к лоджии, чтобы позвать кого-то на помощь, но оступился, упал, поранив себе при этом щеку, видишь, у него на щеке рана… думаю, он порезался об острый угол жестяного подоконника… И много крови… А в остальном – характерные следы удушения… Вот только странгуляционной борозды я не вижу…
Блюмер был одет в темный костюм и белую сорочку, которые теперь едва удерживали в себе распухшее мертвое тело. Окно лоджии было распахнуто и выходило во двор, где внизу, как раз под ней, стояли большие баки с мусором, от которых тоже шло зловоние, – быть может, поэтому соседи никак не реагировали на трупный запах, доносившийся с лоджии адвоката.
– Какой ужас… Умереть вот так. – Изольда бросилась к телефону. – Вадим, только не вздумай открывать дверь. Вот черт, куда я подевала свои сигареты?..
Она прикуривала дрожащими от волнения руками.
– Кажется, его задушили… Вадим, ты видел, что я была готова к ТАКОМУ, ведь так? Но теперь, когда я его увидела, мне стало страшно… И не потому, что Блюмер мертв, а потому, что он был связан с Варнавой, а Варнава – с моей племянницей, Валентиной…
Вадим между тем уже успел вызвать опергруппу. Едва он опустил трубку, как Изольда схватила ее и принялась набирать свой домашний номер.
– В нее же стреляли, вернее, стреляли в Варнаву, на кладбище, ее могли убить…
Она в нетерпении постукивала каблуком по паркету, ожидая вместо длинных гудков характерный щелчок и голос Валентины. Но так и не дождалась. Набрала номер Валентины. Но и там никто не поднимал трубку.
– Она исчезла. Ее нигде нет. Слушай, Вадим, ты остаешься здесь, а я поеду домой, вдруг там что-нибудь случилось… Слушай все, что скажет Желтков – когда это я еще дождусь его официальной экспертизы… У меня душа болит за Валю…
– Да бросьте вы, Изольда Павловна, ничего с ней не случится, успокойтесь… На вас прямо лица нет.
– Будет тут лицо, когда на руках такое чадо… Ты просто не знаешь мою племянницу, она вся в мать пошла – такая же непредсказуемая и влюбчивая, как сто кошек. Варнава… И черт дернул ее поехать на море, а потом сесть именно в этот поезд… Варнава…
Она понимала, что прежде, чем искать Валентину, ей надо бы разыскать Варнаву. Скорее всего Валентина проснулась и помчалась за ним – это как пить дать. Но куда? К нему домой? Так у него же теперь нет дома. Куда?
Утром Варнава во время завтрака сказал Изольде, что поедет на рынок к знакомому, чтобы с его помощью снять квартиру. Но ни имени знакомого, ни какой-либо другой информации, которая позволила бы определить его местонахождение, не оставил. Уж если Изольда, видевшая его последней, не знает, где он, так что тогда говорить о Валентине?
