Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Ещё дверной проём, завешенный цветастыми занавесками, без двери. Из дверного проёма раздаётся сочный храп… Здесь, значит. Рассеянный кроваво-красный луч фонаря мазнул по рамке над дверью: под стеклом какие-то фотопортреты, мальчик детсадовского возраста в мушкетёрской шляпе с пером. У Владимира мелькнула мысль, что очень может быть, что этот мальчик сейчас и храпит там, в комнате; и что этого мальчика, собственно, они сейчас и пришли убивать…
Мысль была не ко времени: дикость происходящего как-то вдруг, внезапно, обрушилась на Владимира: он, успешный студент престижного Университета, сейчас здесь, ночью, в чужом доме, готовится убить своего ровесника. Убить. Зарезать во сне. Своего ровесника, который служил в армии, когда он, Владимир, учился и развлекался за океаном. Чей детский портрет висел над дверью. Или не его портрет, а его отца. Или… да неважно чей!! Он, Владимир, сейчас в чужом доме, и готовится зарезать его обитателей…
Чудовищная дикость происходящего чуть не заставила повернуть его назад, на выход. Как?? Что произошло, что случилось в мире и в жизни, что он, умница, спортсмен и любимец девушек, сейчас крадётся на пару с отставным ментом в чужом деревенском доме, держа руку на тёплой рукояти ножа на поясе?? Что должно было случиться в мире, что он оказался готовым убивать людей, о существовании которых он и не подозревал несколько месяцев назад??
Вадим чёрной неподвижной глыбой на фоне светлых занавесок в комнату стоял и молча, не торопя, ждал его.
Зачем я здесь?? Это была вовсе не трусость, и не попытка «спрыгнуть с темы», как предостерегал Вадим, это было внезапное осознание вопиющей дикости, неправильности происходящего. Чужой дом… неубранная посуда, ещё горячая печка. И гладкая ручка ножа в ладони.
И, когда он был готов чуть ли не повернуть на выход — и наплевать, абсолютно наплевать что подумает и что скажет Вадим! — пришло воспоминание: бьющаяся голая, растянутая негодяями в ярком свете костра Гулька; главарь, с плотоядной улыбочкой расстёгивающий штаны; своё бешенство и бессилие; ощущение ужаса и приближающейся смерти. …И друг Вовчик, с воплем бегущий «в атаку» с какой-то дурацкой корягой наперевес!
Он мотнул головой.
«… я готов на всё. НА ВСЁ, понимаешь, Вовчик! Нету больше никаких моральных запретов, — есть голимая целесообразность…» — вспомнилось им же сформулированная и высказанная мысль. Целесообразность! Выжить. Целесообразно чтобы выжить. И не только самому.
Более не раздумывая, он двинулся к занавешенному дверному проёму, у которого стоял Вадим.
За занавешенной дверью была большая комната, занимавшая, очевидно, бОльшую часть дома. Вадим вообще выключил фонарик, а Владимир направил и без того неярко-красный луч в пол, и в адовом рассеянном свечении обострившееся зрение позволяло видеть всё до мелочей.
Большая комната была перегорожена вполне городской полировано-зеркальной «стенкой», с изобилием блескучей ерунды за стеклянными дверцами. Кресло у входа, половичок — «дорожка». На кресле — смятая одежда ворохом. Стол, тоже чем-то заваленный. Но в комнате кто-то есть, и явно не один — за полированной «стенкой» слышно чьё-то сопение; а вот сочный, но ещё какой-то «немужицкий», не басовитый храп раздаётся с ещё одного, разложенного дивана у окна.
Как большой чёрный паук Вадим прошелестел по комнате, успев заглянуть в лицо и спящему на диване, и бесшумно скользнув в загородку, за стенку. Через секунды он появился оттуда, аккуратно отставил свою помпу в сторону, прислонив к стене — в руках у него уже был автомат с примкнутым магазином…
Опп!.. И Владимир за это время тоже нашёл кое что: ЕЩЁ ОДИН АВТОМАТ, стоявший в углу, за изголовьем дивана, на котором спал храпящий субъект.
Это было не всё. Там же он, опустившись на колени, нашарил более на ощупь нежели увидел разгрузку, тяжёлую от снаряжённых магазинов; и вскрытый цинк. Он сунул в него руку — тяжёленькие бумажные пачки, в которых прощупывались остренькие носики пуль-иголок 5.45. Ещё пара магазинов, пустых, на полу, возле цинка.
Он вздрогнул, когда рука легла ему на плечо — спящий-то продолжал высвистывать носом рулады. Это был Вадим. Неслышно тот опустился рядом с ним на колени же, приблизил губы к самому уху:
— Что? … там?
Владимир ответил ему так же, почти беззвучным шевелением губ:
— Патроны. Много. Почти целый цинк. Магазины.
— Ещё что?.. Пошарь хорошо… может и гранаты бар?..
— Нет, только патроны.
— Ну, хорошо… — он помедлил, — Давай… как договорились. Твой — вот этот. Там…
— Что?
— Бл…, он не один там…
— …?!
— С девкой… вот бля…
— И… что?
— И ничего. Всё по плану, понял??..
— По-нял.
Только сейчас он вспомнил, что на кресле вперемешку с кителем-брюками армейского комка валялись, кажется, и женские колготки… Чёрт дери!
Но он уже ощущал себя идущей на полной скорости к цели самонаводящейся ракетой; всё, свернуть УЖЕ было немыслимо; сбить теперь его с курса могла только другая такая же противоракета. «Выжить. Целесообразность! Действовать на опережение» — только это уже крутилось в мозгу, и он действовал как автомат, как на соревнованиях — на инстинктах и наработанных рефлексах. Но всё же… Всё же хорошо, что ЭТО Вадим взял на себя. Нет обратной дороги. Нету. Мы или они.
— Как отмашку дам, вот так вот, рукой — считай до пяти, вот в таком темпе: раз… два… три… четыре… на пять — работай его! — прошелестел на ухо Вадим, и неслышно поднялся с колен. Отставил в сторону, к стене, автомат; снял неслышно тощенький свой рюкзак. Поставил туда же. Сунул руку под полу и Владимир увидел у него в руке длинный, чуть не с предплечье длиной клинок. «Старый штык» — мелькнула догадка, — «Немецкий или австрийский. Наверное, таким в деревне свиней колют».
Мысль была неприятной, но уже ничего не решала. Положил фонарик на пол, так, что тот светил в полированную дверцу шкафчика «стенки». Выпрямился. Рука как-то привычно извлекла нож, реплику бывалой «вишни». Мелькнула фоном мысль «за Вовчика»: а ведь другу сейчас, пожалуй, похуже чем мне приходится, во дворе — ждать и прислушиваться…
Вадим скрылся за «стенкой».
Владимир наклонился над спящим, одновременно боковым зрением фиксируя чёрный провал прохода «за стенку», где должен был появиться Вадим.
Вот он появился. Лица не разглядеть. Поднял, и опустил руку, давая сигнал — и тут же скрылся.
— И раз. И два. В лицо не смотреть, да. И четыре. И…
Он, уже не боясь разбудить, выдернул из-под головы спящего парня подушку, так что у того мотнулась голова; набросил её ему на лицо, вжал левой в лицо, сильно, и, одновременно вдавливая лежащего в кровать коленом, воткнул клинок под подушку, под челюсть, где просматривалась шея. Сильно и глубоко, как в мясо, и тут же двумя режущими туда-сюда движениями даванул его вниз, чувствуя, как отточенное лезвие легко взрезает живую, обильно брызгающую тёплым плоть.
Тело под ним вскинулось, но он только сильнее придавил его и коленом в грудь, и всей тяжестью в подушку. Прижал подушку изо всех сил. Он не резал больше, извлечённый нож валялся тут же, рядом; он чувствовал что сделал достаточно, что… а тело парня, жёстко вдавленное в постель, бессильно и бесполезно теперь напрягалось под ним, и подушка, и край одеяла уже были вся пропитаны жидким и чёрным; и жидкое чёрное брызгало на руки, хорошо что руки были в нитяных перчатках; а парень что-то шарил руками, но не мог уже никуда вцепиться, вдавленный в постель, и дёргался под коленом всё слабее, слабее… чувствуя под собой слабеющие толчки, только тогда он стал способен воспринимать вновь окружающее, в первую очередь звуки.
Из-за загородки уже слышался приглушенный хрип, и вдруг отчётливо «А!.. аааа… Диммм…» женский, вернее, девичий голос. И снова хрип.
Тело, придавленное коленом, ещё пару раз вздрогнуло, — и обмякло. Только тогда Владимир почувствовал, что он весь в жидком, весь; казалось что и лицо, и руки по локоть, и грудь, и колено… И весь мокрый от пота. Схватив висящее на спинке кровати полотенце, он стал оттирать лицо, не снимая перчаток, руки; полотенце стало мокрым, он вывернул его и вновь стал оттирать…