Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Но - кто выбрал её до меня, 'любовь', 'возлюбите друг друга'?! Фиг! Рубль выбрали, силу выбрали, а любовью торгуют. Как ведь там по разумнейшей логике: коль Любовь это Бог, Тот - Слово, а Слово - Норма; Та же суть деньги как регулятор, значит Любовь есть Деньги?!.. Раз так по Богу - то против БОЛЬШЕГО... Значит, в БОЛЬШЕЕ надо? в ЧТО-БОЛЬШЕ-Бога?.. К чёрту всё!! К чёрту гнусность слов, что нас путают и шагнуть не дают свободно!
Брáтина в сумке - то есть маммона влёк меня со ступени на новую, до подъездных дверей внизу, защищавших отверженных от отверженных сталью. Скоро миллениум - а итог каков, с хамством, с муками, кровью, войнами... и стальными дверями против насилия на одной восьмой суши? Я, отпрыск гнавших мерзость маммоны homo soveticus, думавших, что с ним кончено, вдруг тащусь с ним, чтоб инкарнировать и привить себе ради прибыли (для 'любви'-с и во имя 'любви'-с, ха-ха!)... Я свернул прочь от 'нивы': нет-нет, не сяду: пробки собьют ритм. Я напряжён был, и даже рак мой сник. Я весь трясся. Пёс вдруг куснул меня, подбежал и куснул, скот! Чует звериным: я стал иное... На светофоре я задержался: а как наедут? вникнут, что в сумке, да и наедут... После я тёк к метро, как недавно тёк к дому. И... вдруг свернул в храм Знáменья, что давным-давно рос над избами, а теперь - гном в высотках. Я мнил свести их, Бога с маммоною. Я зашёл в позолоту с яркими люстрами и ждал казни. Но не дождался: сумка молчала, сходно и Крест молчал. Кто-то ляпнул бы, что тут выбор, вкупе с подобными 'кольми паче': Бог не неволит, а, дескать, любит... Их бы сынов в Чечню - и пусть треплют о 'выборе' и о Боге! Знаю я верящих одним боком, да и то задним. Тронь интерес их, вмиг завоняют: Бог, мол, как хочет, а уж моё есть моё, народ! То есть я должен был отдавать всегда, а они поучать меня строгим голосом?.. Я стоял и молился взять меня на поруки. Я ждал предвидя, что и на это ханжески скажут: Дух Божий веет, где возжелает, жди со смирением, хоть до смерти. Я стал креститься с грузом маммоны в левой руке. Но тщетно... Служба Великого Четверга... Бог мёртв пока... Православные смотрят в рот Христу, чтоб побыть с Ним на Пасху. Весь же год иудействуют: судят, грабят, лакействуют и блудят... Бог мёртв пока... Может, Бога и не было? Может, весь Бог - в словах? в оформленных в слоги звуках? Может, придуман?.. Я постиг, что уместна, даже под стать здесь брáтина в храме, кой весь из золота: ризы, чаши, оклады, свечники в золоте. Святотатственно, мнил, маммону внёс, о каком Бог фонтанил: 'Я иль маммона', - а сей маммона здесь, подле Бога. Что ж, Бог болтун?.. А, впрочем, Он наделял Авраама сиклями и скотом со рабами, вот что я вспомнил. Самый фальшивый пакостный синтез - золото в храмах и на паломниках из годичного иудейства в это пасхальное христианствие, что пришли сюда с кошельками и праздно крестят лбы. То есть золото пришло к золоту? Како дерево - таков плод? Так! Истинно veritas! Ну, а Бог где? Кто врал про бренность дольних сокровищ? Пусть правит Троица вник я, - но есть и БОЛЬШЕЕ лживой Тройственной Власти. Есть некий высший БОГ!..
Я шёл быстро и нервно. брáтина в сумке (он же маммона) била мне в ногу. Ветер дул ровно и холодил... В метро, сев, сумку взял на колени, после прикрыл рукой: а как приступ или вдруг жулик?..
Ишь, испугался, что сгинет брáтина? А отец мой? а прадеды? Род наш пал при Петре; скудели и, верно, взбадривалось продать её. Но, однако, хранили, помня: сам царь почтил. После было нам гордостью и реликвией, украшением геральдических споров. После снесли её в склад ендóв, чар, ковшей, поставцов, древних вёдер, изгнанных новомодами. Наконец, она мучила отставных Квашниных славой предков, ставши товар почти, чтоб, продав, обеспечить житьё-бытьё. После сельский кулак сберегал её. Муравей порой гибнет, чтоб сохранить свой дом. Мой отец не марксизмом сломлен, а долгом стража этой вот брáтины, - в существе своём не мертвящей ли догмы, что он пронёс в себе сквозь жуть Сталина, бесноватость Хрущёва, муторность Брежнева и гниение А-Ч-Г до нынешних?!
До меня.
Кто и сдаст с потрохами род свой не в частности лишь квашнинства деда и пращуров, как решат, что здесь личное. Я и этого, кто решит так, сдам! ивановых-бабаховых, всех сдам! Русское племя сдам! Весь народ и всю русскость с кратеньким христолюбием раз в году на Страстную седмицу и с иудейством весь год потом! с самомнением, пухнущим, как квашня в жаре и с опричниной образца 'Книги Царств', при какой есть элитные и весь прочий люд, низший! Всё я сдам с брáтиной: и деяния, и победы, но и смирение паче гордости! Продаю иудейство в образе ваньки! всех их, нахрапистых, что без мыла прут! Также массовый одобрямс вождей, будь они распоследние шельмы: 'рады стараться, ваше-ство!' Сдам всю ширь во всех ракурсах, с воровством, с матюгами, с завистью, шкуродёрством, пошлостью, доносительством, с пьянью, чванным цинизмом и с пресмыкательством! Я всегда был как ветка ниже всех с верою, что другим мало света и я подвинусь, дабы другим дать, - но они начали сверху кал валить. Не хочу впредь жить засранным!! Мне б - респекта, дабы, задвинув их, обосрать в свою очередь! Это бизнес, это всем нравится. Ибо цель всех слов и идея в конце концов русская - жить, кормясь с других; что доказано, когда сто семей из советского, дескать, 'братства', как нас дурачат, спёрли госсобственность и зовут нас 'сплотиться' для 'славы Родины'. Быть хочу воплощением грёз их, честных, порядочных, нестяжательных, нравственных! Взбогатеем, русь, как желала и объявилась ты после игрищ с Евангельем откровенно! Русь - конкурент иудейству днесь!
Гой, Квашнин! Обернулся, сдав сына с родиной! Но меня ль винить? Кто-то роты сынов мертвил, миллиардами русскость сбагривал; нынче ж ходит по лондонам, покупая спортклубы. Я лишь козявочка, частность, я лишь офенюшка с лоскутком на торг! Вся вина моя - в брáтине, коя вдруг у меня и чего-то там стóит. Я её просто сдам, без речей про 'святыни' и про 'Россию' правящих циников со счетами в Швейцарии! Я, позвольте, бочком-с, бочком-с, между вас с вашей русскостью - к иноземцам, только б из стадности обожающих плеть да клоунов!
Я фиглярничал, хохотал внутри. Кто узнай, чтó везу, - прежде мысль: вишь ты, деньги?! Далее: много? Третья мысль: вот бы мне! Мысль четвёртая - зависть, прущая в коллективный погром: гад, продал святое!.. Я продал?! Смилуйтесь! Да мне фарт пошёл! И к тому ж я не ваш уже; я не русский впредь, чтобы хаяли. Я уже вам не равен и, час спустя, буду ферзь вверху; вам сказать будет нечего, кроме: он это он, а мы вонь в гавне. Я и имя сменю: Шустермáн? Квашнинштейн?.. Предпочтительней Квашнинштейн П. М. Чтоб глаза колоть! чтоб назвать своим именем, кто мы, без мимикрии картошечных, дескать, русских носов с нашим гордым фамильным 'ов'-каньем: пошляков-жлобов-дуриков-вертухаев-завидовов... Иудеи мы с христолюбием раз в году!.. коих мы превзошли вполне, ибо чаем жить дважды, здесь и на небе; те жиды явные, а мы тайные, ведь нам надобно под себя грести, чтоб казалось евангельски, чтоб мы даже услугу оказывали всем, хапая! Потому у нас пост двести дней в году - при всём том мы дебелые. Потому велеречие о 'не хлебе едином' и поиск зла вокруг с нацъидеей как млением по чинам и по благам... Нет? Нацъидея не столь пряма? Надо с вывертом да пусканьем соплей? с раскаяньем, что забыл, как оскоробогатился, и с намёками: мол, терпи, народ, для тебя коплю и поздней, в мглистом будущем, всё отдам на народное счастье?.. Ну вас, сограждане, столь говнистые, что я, росший в вас и набравшийся ханжества, впал в коллапсы и стал как выродок, комплексующий в каждом шаге, мучимый то стяжанием, то пасхальным укором. Я - вечный жид с сих пор, говорящий открыто: чаю богатствия! чаю 'моли и ржи' земных! чаю сикль Авраама, скот и невольников!
Сикль, рабы, власть и деньги! Вот что мне нужно!
Так я плясал умом, что зевнул свою станцию... И вдруг понял, что - неспроста сие, что, как та церковь Знáменья, это знак.
В переулке - НИИ, где, давно, я работал. Дверь - министерская, с потускневшею бронзой, с пыльными стёклами. В вестибюле у лестницы не вахтёр пенсионного возраста, а охранники. Вместо секторов и отделов - фирмы, компании. Я вошёл в лифт с гламурными 'креативными мэнами', непохожими на раззяв наук и считавшими индексы: S&P, Dow Jones, Nasdaq, etc. От меня потеснились: пах ли я мерзостно либо, бледный, костистый, перепугал их? Я не выдерживал, кстати, сам своих глаз с их блеском в лифтовом зеркале. Так что после в дирекцию я шёл тихо, чтобы явиться прежним Павлом Михайловичем... Приёмная: вместо штор - жалюзи, вместо сов. канцелярщины - органайзеры. Стуком в 'enter' торопит комп модница, секретарша-ресепшн, как их зовут сейчас. Дверь открыта, я слышал голос и заявил ей, что - 'к самому' пришёл.
