Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗

VIII Береника

Ехали близ руин взорванного в Москве дома. День назад гордая, башня сделалась грудой плит, балок, мебели и раздробленной утвари вперемежку с телами, в коей ворочались краны и экскаваторы, сортируя, сгребая хлам. Блоки стенок в обоях, где отмечали рост чад родители, кровь героя вой-ны, струны скрипки студента консерватории отвезут в карьер, свалят в яму. Станется квази-кладбище. Но никто не придёт туда, а оплакивать взорванных будут снег и дожди; и весной, в апрель, когда нет ещё зелени и обломки светлы в лучах, на пруту, что торчит, как шест, ветер тронет эластик с некогда самой стройной ноги второкурсницы из Московского инженерно-строительного - как укор судьбе, как порыв проявиться вот так хотя б...

Я, давя газ, тронулся дальше.

Мы жили в длинном, как такса, коробе, что одним торцом к Карнавальной ул., а другим - в сквер с деревьями. Бросив 'ниву', вышли к подъезду, нёсшему груз забот властей в ипостаси снабжённой кодами двери. Я же рассчитывал, что меня и семью мою и соседей выручат не подобные двери, но серость, блёклость и неприметность сей жилой ветхости.

За табличкой с номером 70 был склад ящиков с этикетками '1-ый Пряный...' То есть вновь специи. Что неправильно. Мы решили кончать; я в Квасовку ехал, словно стирая всё, - а жена набрала товар. Как, откуда? Это ей Марка дал. Эскулап Родиону плюс это значило, что, и так задолжавший, я вновь одалживал. В мыслях вижу, как, позвонив ей ('поговорить, Ник'), Марка, вняв жалобам, что заказчики 'ждут уже', а нет 'пряностей', отпустил товар, наболтав, что в его интересах сбыт его бренда. В комнате - пачки, тучные сумки и накладные в 'Торги', 'Ритейлы', 'Трейды' и прочее, учреждённое, чтоб оказывать мне любезность взять товар, распродать и потом рассчитаться. Я был в убытке... В общем, баланс мой был отрицательный, что знал я и сам Марка. Но не жена моя. То есть женщина, что достала всё это и где-то бегает, разнося заказ; эта женщина с звучным именем Береника Сергеевна - мне жена... Берениками были дамы Египта и древней Греции; и дочь Ирода, истребителя вифлеемских чад; и врагиня ап. Павла; также метресса кесаря Тита, сжёгшего город избранных. Береника по-гречес-ки 'Βερενίκη', 'Победоносная'. С тонкой талией, ноги-руки излишествовали в длине и тонкости, голова как бутон на стебле - вот она. Также рост с разнобойностью членов, что создавали вид, что они изгибаются. В Нике сходство с мадоннами длинных шей чинквеченто (женщины-башни). Плюс длинный рот ещё, что от скул оттеснён умилками; подбородок с ложбинкою; две миндалины глаз в их сини и соболиные, под высоким лбом, брови. Вот моя Ника - вся локомоция, линеарность, странница во трёх соснах и попаданница вечно-всюду впросак. Мать звала её 'Невпопад', я вспомнил. Вешалась в детстве; ей вдруг подумалось: май закончился, - и она расхотела жить. Я, пройдя к телефону, шумно звонившему, слушал.

- Ты, Феликс?

'Сэр! (Звук вздоха; я сразу понял, что он в бездельи). Рад тебе... ВСЁ! Облом! Знаешь, к чёртовой матери всё сворачивай и шуруй у Эуропу! - Шмыгов коверкал речь. - Всё, заСТОЙ!! Мерзопакость! Это не год назад. Как я жил тогда! Взятку дашь - и всё продано... Впрочем, мы лишь реклама, что на концерне в снэжном краю под названием Швэцыя делают лэктротэхнику, а вот здесь на одной восьмой суши - или сто-дцатой? - не покупают швэцкую тэхнику и ждут выборов смыться в Англию'.

- Возвращаю долг, - я прервал его. - Помнишь, триста брал? Где мы встретимся?

'Dear! - и он хехекнул. - Мой уважаемый герр Квашнин, сэр! Помню! А вам известно, - хоть о таких делах лучше с пьяночкой в 'Bishop's finger'е, - вывел он интонацией, - то, что минимум джентльмена - лям, не меньше. Так что имей он их, Шмыгов был бы в неблизком некоем месте-с! Ты должен триста? Я их возьму, сэр, чтоб пропить в 'Бишопе'... Ба! Мне мэрия!.. Dear, после... Фёдор Васильевич! - взвыл он. - Рад вам!..'

Он утомлял меня, пусть нас связывал век студенчества. Впрочем, он бы остыл ко мне, не пиши про нас, Квашниных, историк, кой, он признался, был его прадед (он, кроме этого, принц Уэльский, так он врал выпив). Он чтил реликвии и блистал, умеряя невежество не слыхавших про Холмских, Глинских, Тюфякиных, Квашниных, Стародубских, Татевых на собраниях, где болтали про вечных и представляющих знать 'Голицына с Оболенским'. брáтину он раз видел, но счёл поддельною; хоть признал, что за двадцать 'штук' (то есть тысяч и, ясно, баксов) смог бы продать её; обещался помочь при случае. Он угадывал, я плохой делец.

Вспыхнул свет, осветивший зал. Я увидел сашé (пахучие, разной формы подушечки), древний чёрный сервант с фужерами и старинный рояль с распятием о восьми концах от Рогожских. Старообрядческий, род их был из купцов. От бабушки получив письмо, Ника к ней прописалась. Так я попал в Москву. Тесть мой, лётчик в отставке, зажил в Хабаровске, ближе к воле, чтобы с ружьём пройтись, выпить беленькой, поболтать под чад 'Севера'. Весть о внуке он вынес трудно и приезжал к нам...

Я сел у полок, где были папки, и потащил одну, сыпля чеки, платёжки, справки и бланки, чтоб найти фото... 'Грозны! АЛЛА АКБАР! Тебе с Новым'. Далее - криво и его почерком: 'нужно выкуп дать, мол, отцовская есть любовь, пап... Им 300 тысяч... ты жди Марата, он передаст письмо... режут пальцы... ' Даже продав всё (вместе с квартирой), я б собрал тысяч семьдесят. Но кто знал, уверяли, что, хоть ты всё отдай, нет гарантии; эйфория: русских всех выперли! газават алла!.. Я общался с вояками, что твердили: 'Всё, сына нет, считай'. Шмыгов выделил тысячу. Марка сто дал - как я просил. Он всё б дал, но я не знал, богат ли он (я в Москве, Марка жил на востоке). Да и скрывал я, даже от Ники... Многое вкось здесь, многое! Тьма отчаянья; во-вторых, Марка был лишь наездами, что мешало сдружиться после разлуки. Здесь ещё, и что он любил Нику. Также квашнинство здесь, не дающее отягчать других, и неверие, что вернут ('отцовская любовь' сникла). Я собрал двести, мне в ответ: 'Трыста!' - от неуступчивого Марата; плюс это фото, где сын без пальцев. Вдруг МВД ко мне: это мой ВАЗ с госномером '30 - 70'? А у них информация; не спущусь ли?.. Как?! Под сидением 'крэк' наркотика? Протокол... В отделении проторчал полдня; отвели в кабинет с табличкой: зам. нач. чего-то там 'Хаджалиев Э.'. Чем живу? 'пряным бизнесом'? Вот как найденный 'крэк'?.. 'подбросили'?.. Мне пока обвинение по статье 228-ой, часть два. Кандидат наук, как могли?! Я спорил; взялся Марат, здесь свой, усмехнулся мне, ввёл кавказца. И я спроважен был в 'обезьянник'. Э. Хаджалиев утром итожил: дал бы ход делу, но, учтя трудности, связанные, мол, с выкупом, он простит меня; без того преступлений в óкруге много. Я был подавленный, точно стал иностранцем в собственном городе. У меня была родина, но теперь я не ведал чтó... И ещё я не ведал, кто я, сына предавший, не поступившийся, чтоб спасти его, ни квартирой, ни брáтиной, из резона, что, мол, зачем оно, коль есть шанс, что обманут. Я подавлял мысль, что, сходным образом, шанс имелся спасти его. Но для разума значит логика, а не чувства... Я хранил тайну; Ника не знала, как и родители... Через месяц: 'Кваснин Д. П.', военком сказал, сгинул 'без вести'. Символ мук стала брáтина. Я разгадывал: вдруг бы спас? вдруг цена ей сто тысяч, что не хватало? Может, уверенность, что в ней якобы русскость и слава рода, - вздор один? вдруг ценней просто жизнь, не смыслы?

- Папа! - воскликнул сын, углядев меня с тем трагическим снимком. - Фотка?

- Нет, справки, - комканно врал я.

Он кивнул на картонные короба, сверхлёгкие (в них пакеты гвоздики).

- Сложим, пап, крепость?

И я помог ему, сам в прострации. Он играл потом, защищая картонную 'крепость' то ли от орков, то ли от гномов... После я усмотрел Беренику, дымчатый взгляд её.

- Вы приехали? - скинула плащ. - Я рада! Тоша, поди ко мне. Как деревня?

Я, смолчав о Закваскиных и о призраке под ракитой, начал на кухне, где она жарила: - Снова пряности?

- Марка дал.

- Ника, бизнес наш умер. Нет его. Есть ишь видимость. И напрасно...