Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗

Много лет назад, только начав путешествовать по Европе, я говорил себе, что Америка, должно быть, просто убийственное для жизни место. Как печально, думал я, тысячами встречать американских вдов, куда бы ни пошел. В одном узком переулке в Дрездене я насчитал четырнадцать американских матерей (а у них в общей сложности двадцать девять американских детей) — и ни единого мужа на всех четырнадцать. Я представлял себе четырнадцать одиноких могил, разбросанных по Соединенным Штатам. Видел внутренним взором четырнадцать надгробных плит из лучшего материала, с выгравированными от руки надписями, перечисляющими добродетели тех четырнадцати умерших и похороненных мужей.

Странно, думал я, решительно странно. Эти американские мужья — должно быть, они представляют собой хрупкий и болезненный тип человека. Удивительно, что матери вообще смогли их вырастить. Большинство из них женятся на чудесных девушках, у них родится двое-трое прелестных детей, а после всего этого оказывается, что этому миру они больше не нужны. Неужели нельзя ничего сделать, чтобы как-то поддержать их здоровье? Не поможет ли им укрепляющее средство? Не обычное укрепляющее — я не имею в виду те укрепляющие средства, которые предназначены только для того, чтобы подагрические старые джентльмены вдруг почувствовали, что готовы купить обруч и катать его, но такие укрепляющие, про которые заверяют, что трех капель на бутерброд с ветчиной достаточно, чтобы он начал визжать.

Душераздирающая картина — эти американские вдовы, покидающие свою родную страну, перебирающиеся на кораблях через океан, чтобы провести в изгнании остаток своей загубленной жизни. Надо полагать, даже мысль об Америке им противна. Земля, по которой когда-то ступала его нога! Старые знакомые места, когда-то освещенные его улыбкой! Все в Америке напоминает о нем. Прижав младенцев к тяжело вздымающейся груди, они покидают страну, где похоронена радость их жизни, ищут уединения в Париже, Флоренции или Вене, пытаются предать забвению прошлое.

Но до чего прекрасная картина — благородное смирение, с каким они несут свою скорбь, скрывая грусть от равнодушного незнакомца. Некоторые вдовы устраивают переполох, неделями ходят мрачные и подавленные, не делая ни малейшей попытки развеселиться. Эти четырнадцать вдов (я знаком с каждой лично, потому что жил на той же улице) — как мужественно они изображают веселость! Какой урок европейской вдове, вдове-затворнице! Можно провести в их обществе целый день (я проводил), начать рано утром с катания на санях, а закончить поздно вечером легким ужином и приемом, завершающимся импровизированными танцами, и не догадаться по их внешнему виду, что на самом деле они не получают никакого удовольствия.

С матерей я переводил восхищенный взгляд на детей. Вот он, секрет американского успеха, говорил я себе, это мужество и бесстрашие, это спартанское презрение к страданиям. Только взгляни на них! Доблестные маленькие мужчины и женщины! Кто бы мог подумать, что они потеряли отца? Да как же, видел я британских детей, больше расстроенных из-за потери шестипенсовика.

Заговорив однажды с маленькой девочкой, я справился о здоровье ее отца. Но в следующий момент чуть не прикусил себе язык, вспомнив, что такого понятия, как отец — американский отец, — нет на всей этой улице. Она не разразилась слезами, как пишут в книгах, она сказала:

— С ним все хорошо, спасибо. — Просто, умилительно, вот прямо так!

— Я в этом не сомневаюсь, — с жаром заверил ее я, — все хорошо, и он счастлив, как того и заслуживает, и однажды ты снова его найдешь. Ты отправишься к нему?

— О да, — ответила она, и мне показалось, что ее нежное личико осветилось каким-то сиянием. — Мама говорит, она немного устала от этого захолустья. Она ждет не дождется, когда снова сможет с ним увидеться.

Это глубоко тронуло меня: уставшая женщина, измученная своей тяжелой утратой, предвкушает тот миг, когда перед ней откроется зловещий коридор, ведущий туда, где любимый человек ждет ее в лучшем мире.

К одному такому привлекательному, на вид беззаботному созданию я испытывал искреннее уважение. Все те месяцы, что я ее знал, видел почти ежедневно, мне ни единого разу не довелось заметить, чтобы с ее уст сорвалась хоть одна жалоба, ни разу я не слышал, чтобы она проклинала судьбу. Из множества людей, посещавших эту леди в ее очаровательной квартирке, ни один, насколько мне известно, не предложил ей утешения или сочувствия. Мне это казалось жестоким, бессердечным. Говорят, что перегруженное горем сердце, не находя выхода печали, не находя сочувственного уха, в которое можно излить свою скорбь, просто разрывается. В любом случае ничего хорошего в этом нет. Я решил: раз больше никто не хочет, я и стану тем самым сочувственным ухом. И в следующий же раз, оказавшись с ней наедине, я приступил к разговору:

— Вы ведь давно живете в Дрездене, верно?

— Около пяти лет, — ответила она. — То приезжаю, то уезжаю.

— И все время в одиночестве, — заметил я и вздохнул, приглашая ее довериться мне.

— Ну, не в таком уж и одиночестве, — поправила она меня, и ее лицо исполнилось терпеливого смирения, добавив достоинства пикантным чертам. — Вы же видите, во время каникул мои дорогие дети всегда рядом со мной. Кроме того, — добавила она, — здешние люди по-настоящему добры ко мне и редко позволяют почувствовать себя одинокой. Мы устраиваем небольшие развлечения — ну, знаете, пикники и экскурсии. И разумеется, есть еще опера, и симфонические концерты, и танцевальные вечера по подписке. Милый старик король этой зимой тоже устраивал много мероприятий, и нужно сказать, что люди в посольстве тоже были ко мне очень внимательны. Нет, с моей стороны было бы несправедливо жаловаться на одиночество, уж во всяком случае, не теперь, когда я познакомилась со всеми этими людьми.

— Но разве вы не скучаете по мужу? — намекнул я.

Ее обычно такое солнечное лицо затуманилось.

— О, пожалуйста, не нужно о нем говорить, — попросила она. — Когда я о нем думаю, по-настоящему начинаю грустить.

Но раз начав, я набрался решимости не растратить свое сочувствие впустую.

— А от чего он умер? — спросил я.

Я никогда не забуду ее взгляда, полного страстной силы.

— Слушайте, молодой человек, — вскричала она, — вы что, пытаетесь сообщить мне это осторожно?! Потому что если так, то лучше говорите напрямик! От чего он умер?

— Так он не умер? — спросил я. — В смысле — насколько вам известно?

— Да я ни слова не слышала о том, чтобы он умер, пока вы не сказали! — вспылила она. — Насколько мне известно, он жив и здоров.

Я сказал, что мне жаль. И сразу начал объяснять, что жаль не в том смысле, что он скорее всего жив и здоров. Я имел в виду, мне жаль, что я затронул такую больную тему.

— Какую еще больную тему?

— Ну как же, вашего мужа, — ответил я.

— Но почему вы говорите, что он — больная тема?

Мне показалось, что она начинает на меня сердиться. Она этого не сказала, я сам догадался. Но теперь требовалось как-то объясниться.

— Ну, — начал я, — надо полагать, вы с ним не очень хорошо ладили, и я уверен, что виноват во всем он.

— Так, а теперь послушайте, — сказала она. — Не смейте и слова выдохнуть против моего мужа, иначе мы с вами сильно поссоримся. Да на свете нет и не было человека лучше, чем он!

— Зачем же тогда вы с ним развелись? — спросил я. Это, конечно, была дерзость, не имеющая оправдания. Меня извиняло только одно — тайна, окружающая американского мужа, волновала меня вот уже несколько месяцев, а тут я натолкнулся на возможность разрешить эту загадку и инстинктивно в нее вцепился.

— Не было никакого развода, — сказала она. — И не будет! Еще минута, и я сильно рассержусь.

Но мне было уже все равно.

— Он не умер. Вы с ним не разводились. Так где же он? — с некоторым жаром воскликнул я.

— Где он? — удивленно повторила она. — А где он должен быть? Дома, конечно.

Я окинул взглядом роскошно обставленную комнату, в которой царила атмосфера уюта, комфорта, состоятельности и покоя.