Мой идеальный смерч - Джейн Анна (книги без сокращений .txt) 📗
Дэн засмеялся в открытую и даже похлопал мне, только «браво» не закричал.
– Кто это там хихикает? – услышала мама тут же его смех. Я бросила на партнера уничтожающий взгляд и нервно покрутила пальцем у виска. Смерч молитвенно сложил ладони, прося прощения за шум.
– Это не кто, а что.
– Что?
– Сероко, – выдавила я. Дэн беззвучно заржал в подушку.
– Маша, как же картина смеяться может? – рассердилась мама, почувствовав, что я вожу ее за нос. – У тебя не галлюцинации ли? Может, ты в наркопритон поехала, а не в музей? Тут как раз на соседней улице один нарко…
– Мама! Ну это же авангард! Понимаешь? Авангард! – тоном завсегдатая бомонд-тусовок воскликнула я, перебивая ее. – Тут все не такое, как в общепринятой культуре. Это контркультура. А смех издает Сероко.
– Да ты что! Оно что, живое? – закипела родственница еще сильнее.
– Для Радова – да. Он наряду с художественными техниками использует и современную электронику. Это очень модно и креативно. А смех – это сущность Сероко. Это… м-м-м… Мама! Веселовский, Бахтин, Рабле – все они писали о смехе. Ты знаешь, какое внимание они уделяли ему как общекультурному явлению? – начала нести дикую чушь я.
Теперь Дэн сидел на кровати, согнувшись пополам, все так же продолжая обнимать подушку. А все из-за него это приключилось! Не поперлась бы я в клуб, спала бы сейчас себе дома спокойно и не кормила бы маму невкусной лапшой здоровенных размеров и гротескных форм.
– А Радов как человек, объединяющий в себе все пласты культуры… э-э-э… Чтит предшественников! Рабле смеховую культуру в текстах использовал, Томас – в картинах.
Хорошо, что мама не знала, что вышеперечисленные мною господа к живописи не имели никакого отношения. Только если самое отдаленное. А то она бы меня через трубку задушила, а так я смогла задурить ей голову…
– Господи, зачем я тебя отправила учиться на факультет искусствоведения, дурдом какой-то на этих твоих выставках творится! – посетовала мама. – Не признаю этих твоих странных модных картин.
– Это не дурдом. Это жизнь, перенесенная на холсты, но выходящая за их грани, – гордо произнесла я. – Одним словом, искусство, мамочка.
– Так, грань моя ненаглядная, когда ты дома будешь? – вновь посуровела мама.
– Утром, – пообещала я и услышала папин голос:
– Вера, хватит к Машке приставать, иди уже спать. Поздно…
Слава Богу, мама его послушала и, всего лишь пару минут почитав мне нотации, положила трубку. Смерчинский, забыв, что хочет спать, опять заржал.
– Кто? Сероко? – сквозь смех произнес он, глядя на меня с умилением. – Ну ты и выдумщица, девочка моя! Черт, Сероко… Сероко, которое смеется за гранями холста! – и он опять зашелся в искристом смехе. Знаете, никогда не сравнивала ничей смех с шампанским – а смех Дэна сравнивала…
– Заткнись, – пробурчала я, хотя мне тоже хотелось улыбаться, – спи. – Утром поговорим. Насколько я помню, твой кочан вроде бы болит и мечтает поспать. Спи. Сегодня я не расскажу тебе сказку. Не заслужил.
– Спокойной ночи, Чип. Без тебя было бы очень скучно сегодня, – произнес Смерч, глядя на меня с… Нежностью? Радостью? Дружелюбием? Я так и не разобрала его взгляда.
– Спокойных кошмариков и добродушных монстриков, Смерчинский, – и с этими словами я, разобиженная, но отчего-то умиротворенная, вышла из спальни вновь, оставив парня одного.
Я покружила по номеру, заглянула везде, куда только смогла, подивилась ванной комнате и туалету, задумчиво посмотрела на полотенца, вспомнив, что чаще всего именно их и воруют постояльцы, перелапала все предметы, налила лимонад в высокий стакан, позавидовала тем, кто в состоянии оплатить такой номер, пораскинула мозгами насчет его суточной стоимости и, чтобы совсем не обзавидоваться, решила забыть об этом, погасив свет и переключив свое внимание на вид из окон. Вроде бы шестой этаж, но вид на сонный город открывается приличный: кругом огни, огни, огни, даже река, видимая отсюда, заполняется ими: маленькими и большими, яркими и слабыми. И на небе огни, уже звездные. И где-то там, в скоплении этих огней, находится мой Никита, спит, наверное, я знаю – в это время он уже спит.
Я открыла окно и подставила лицо ветру – его, правда, не оказалось, зато почему-то запахло мандаринками и сигаретным дымом одновременно, наверное, из соседних номеров доносились запахи. А потом, вглядываясь, как последняя идиотка, в темно-синюю даль, прошептала:
– Эй, Никита, сладких снов тебе. Где бы ты ни был и что бы ты ни делал сейчас – пусть тебе приснится то, о чем ты больше всего мечтаешь, – на этом мой романтический пыл угас, и я добавила: – Пусть тебе приснюсь я, чтобы ты понял, что Маша Бурундукова – классная девчонка, которая намного лучше Тролля.
Сигаретами завоняло сильнее. Я закашлялась и произнесла тихонько:
– Чтобы ты сигаркой подавился, ночной любитель покурить.
Ответом мне был мужской веселый голос и игривый женский хохот, раздавшиеся из открытого окна этажом ниже.
– Веселитесь, придурки? – беззлобно проворчала я. – А я тут страдаю, между прочим. У меня вообще-то любовь неразделенная. А вы там свои сексуальные игрища устраиваете. Еще и курите. Может, я тоже всю жизнь мечтала курить, а у меня аллергия на дым? Веселитесь, ахха. Недолго осталось, хе-хе-хе, – тоном древней пророчицы произнесла я.
Я не помню, сколько я стояла около приоткрытого окна, придерживая обеими руками – чтобы не закрывала обзор – светло-голубую невесомую тюль, смотрела в темное звездное небо, надеясь увидеть падающую звезду. Естественно. Ничего нигде не попадало, только и было на небе необычного – зеленоватый спутник, заигрывающий со звездами.
А потом притащился Смерч, подкравшись неслышно, когда я напевала тихо-тихо приевшуюся песенку.
– Бурундук? – спросил он, а я чуть не выпала в окно. От неожиданности.
– Тише, ты что, улететь хочешь? – испугался он.
– Этого ты, видать, хочешь. Ты чего встал и подкрадываешься? – спросила я, поворачиваясь к нему, все еще бледному – но не такому серому, как прежде, со взъерошенными волосами, с понурым сонным взглядом.
– У меня чуткий слух. А ты то ворчишь, то беседуешь сама с собой, то песни начинаешь петь, – он очаровательно зевнул. – Красивый вид.
– Да, красивый, можешь поглазеть на ночной город вместе со мной, Дейл, – согласилась я и села на широкий подоконник, свесив ноги, – нет, не над улицей, поскольку Смерч не позволил сделать мне этого, свесила их над полом, а он молча стоял рядом, опершись ладонями о пластик подоконника и задумчиво глядя вдаль. О чем он думал, я не знала, но хотела знать.
Зато сигаретный дым пропал, ржать внизу перестали, и запахло мандаринами, как будто бы на носу был Новый год.
– О чем ты думаешь? – спросила я его излишне громко. Он повернулся ко мне и ответил, чуть улыбнувшись:
– О жизни.
– Философское?
– Нет, обычное. Я не философ, – отозвался парень.
– Я знаю. Ты просто дурак. Втравил меня в очередную историю, балбес великовозрастный.
Он только улыбнулся, устало, но искренне.
– Или ты меня. Слушай, – он на мгновение замялся, опустил взгляд и сказал: – Ты действительно хороший человечек.
– Еще гномиком назови.
– Я серьезно. Девчонки редко не вешаются на меня.
– Бедняжка, – покачала я головой. – Ты избалован моими сестрами-женщинами.
– Это не я себя баловал, а они меня, – резонно отвечал парень. – Скажи, Чип, то есть Бурундук, то есть Маша, я тебя привлекаю как мужчина?
Я расхохоталась на всю улицу, наверное.
– Смерчинский, ты совсем? Что за вопросы? Или ты в меня успел влюбиться по самое «не балуйся»?
– Если бы влюбился – сказал бы. – Пожал он плечами. – Мне просто интересно. Вот и все.
– Я тебе говорила, что люблю Никиту, и терплю тебя и твои выдумки только ради него. Может быть, если бы не была влюблена в него, положила бы глаз и на тебя – чем я хуже всех девчонок? Ну, не то чтобы тебя терплю – ты прикольный, – искренне ответила я. – С тобой легко и весело, только смотри, не зазнайся после этих слов?
