Записки театральной крысы [старая орфография] - Аверченко Аркадий Тимофеевич (книги без регистрации полные версии txt) 📗
Драм. (падаетъ въ кресло; съ сожалѣніемъ). Вотъ Александра Македонскаго я и забылъ вывести… Какъ говорится: «слона-то я и не примѣтилъ!»
МУЗЫКА ВЪ ПЕТЕРГОФѢ
Концерты придворнаго оркестра подъ управленіемъ Г. И. Варлиха.
Когда я сижу передъ эстрадой и слушаю хорошую музыку въ прекрасномъ исполненіи, когда я вижу около себя публику, часть которой упорно, не мигая, смотритъ на надутую щеку тромбониста (музыкальныя натуры), а другая часть ведетъ разговоръ о вчерашнемъ дождѣ (равнодушные) — я всегда вспоминаю одинъ случай, въ которомъ какъ разъ была замѣшана публика и музыка.
Я и одинъ изъ моихъ друзей, окруженные роемъ барышень, дамъ и ихъ мужей, слушали однажды симфоническій оркестръ. Когда играли «Лунную сонату», то одна изъ дамъ разсказывала, какъ она на дняхъ поругалась въ конкѣ съ кондукторомъ, а «Смерть Азы» Грига заставила ее вспомнить, что ея горничная до сихъ поръ не пересыпала нафталиномъ зимнихъ вещей.
Не желая отставать отъ этой дамы, ея мужъ, обладавшій лирической натурой, разсказалъ подъ аккомпаниментъ увертюры къ «Тангейзеру», какъ онъ предчувствовалъ смерть своей бабушки и какъ онъ три дня ничего не ѣлъ и не пилъ, узнавъ, что эта бабушка отошла въ лучшій міръ…
Разстроганная пятой симфоніей Чайковскаго, лиловая барышня все добивалась отвѣта у сѣраго молодого человѣка:
— Почему онъ такой задумчивый? Не потому ли, что вчера онъ не пріѣхалъ, какъ обѣшалъ, къ нимъ въ Тярлево, и не потому ли, что вчера же его видѣли съ какой-то высокой дамой? Пусть онъ скажетъ: почему онъ такой задумчивый?
Эти вопросы такъ волновали барышню, что заняли весь промежутокъ — отъ начала до конца — пятой симфоніи и захватили даже кусокъ 2-й рапсодіи Листа.
Сѣрый молодой человѣкъ, улучивъ минуту, перехватилъ себѣ остатокъ рапсодіи и на ея фонѣ нарисовалъ незатѣйливый рисунокъ, смыслъ котораго состоялъ въ томъ, что дама эта — подруга его сестры, а самъ онъ не могъ быть потому, что у него болѣла голова и ломило ноги.
Когда же послѣдняя нота въ этомъ отдѣленіи концерта была сыграна, дама и ея мужъ, и лиловая барышня, и сѣрый молодой человѣкъ, и другіе, которые были съ нами, — обрушились такимъ громомъ апплодисментовъ, что дирижерь подпрыгивалъ отъ сотрясенія воздуха, какъ мячикъ, а музыканты съ гордымъ, самодовольнымъ видомъ поглядывали другъ на друга, подмигивая одинъ другому:
— Видѣлъ? Наконецъ-то, насъ оцѣнили по достоинству!
Лирическій мужъ кричалъ:
— Браво!
Лиловая барышня и молодой человѣкъ, у котораго болѣла голова и ноги, — въ полномъ экстазѣ шли дальше и кричали:
— Бисъ!!
Когда восторги утихли, я посмотрѣлъ въ глаза дамамъ и лирическому мужу и спросилъ:
— Вамъ это нравится?
— Да! Это очаровательно!
— Развѣ можно не любить музыки?! — сказалъ мужъ.
— Невозможно, — сказалъ солидно молодой человѣкъ.
— Музыка — это восторгъ, — пискнулъ сзади кто-то, кого до сихъ поръ никто не могъ разглядѣть изъ-за толстой дамы.
Тогда я сдѣлалъ знакъ моему другу и завелъ съ нимъ музыкальный разговоръ:
— Я тоже люблю музыку! Помнишь, Коля, это печальное скерцо Бетховена…
И я затянулъ какой-то безсмысленный мотивъ:
— Тра-ла-ла-ла!.. Тра-ла!..
— Как же! — подхватилъ Коля. — Но мнѣ больше нравится вторая часть его «Венгерскихъ пѣсенъ Брамса»: Рра-та-та-та-драмъ-рамъ-рамъ!.. Помнишь?
— Как же. Это це-молльная?
— Она самая.
— Ахъ, Бетховенъ! — благоговѣйно вздохнула лиловая барышня.
— Не скажите… — возразилъ сѣрый господинъ — Шубертъ тоже…
— Что — Шубертъ? — сурово спросилъ я.
— Тоже… есть у него… вещички.
— Сухой педантъ вашъ Шубертъ, — сказалъ вдругъ Коля. — Разрѣшеніе диссонансовъ у него — вы замѣтили? — всегда строго согласованно съ контрапунктомъ, но въ немъ нѣтъ той ажурности рисунка, того проникновенія задачей и той концепсіи въ мажорахъ, какъ у Гайдна.
— Гайдна звали Іосифъ, — сказала барышня.
— Совершенно вѣрно, сударыня. Помните у него это мощное начало: трада рамъ-ра-рамъ, ра рамъ!.. Которое потомъ сразу падаетъ въ тихое мелодичное фортиссимо: Тра-ла бамъ! Ла-ла-ла! Ба бамъ! Въ этомъ мѣстѣ у него особенно хороши деревянные инструменты… Помните? — спросилъ строго Коля.
— Помню, — робко сказала барышня.
Мы долго и горячо толковали о музыкѣ.
Когда возвращались домой, лирическій мужъ взялъ меня подъ руку и, глядя на луну, тихо сказалъ:
— Музыка… Какъ она облагораживаетъ… Вотъ вы, очевидно, знатокъ… Такъ скажите же мнѣ, пожалуйста: почему музыка такъ облагораживаетъ?
Я вспомнилъ эту незамысловатую исторію, сидя передъ эстрадой въ Новомъ Петергофѣ.
Прекрасный оркестръ, тонкій интеллигентный дирижеръ Варлихъ, громадный незамѣтный трудъ, затраченный имъ и музыкантами на достойную передачу геніальныхъ твореній — все это было для него, для того, который въ этотъ вечеръ сидѣлъ сзади меня и подъ звуки Сибеліуса разсказывалъ своему знакомому:
— А то такой случай былъ: приказалъ я прачкѣ поставить самоваръ, а она, стерва, пошла за углями и пропала!.. Жду я ее, жду, представьте себѣ, жду…
