Клошмерль - Шевалье Габриэль (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
– А что, господин Никола теперь окончательно излечился?
– Это только говорится, что излечился, – вздохнула г-жа Никола. – Правда, они теперь снова естественного цвета, но величина у них совсем не такая, как прежде. Теперь у него одно постоянно больше другого.
– Да что вы? – отозвалась сострадательная г-жа Фуаш. – А может, это вам только кажется? У моего Адриена они всегда были разной величины. И правое висело немного пониже левого. Так что вы могли и ошибиться, моя дорогая…
Но г-жа Никола отвергла это предположение, которое, действительно, не могло противиться представленному ею доказательству.
– Они не стали такими, как раньше, – я в этом уверена. Подумайте сами, мадам, ведь я уже восемнадцать лет замужем за Никола, так что у меня было достаточно времени, чтобы их рассмотреть.
20
ВРЕМЯ ВЗЯЛО СВОЁ
Турист, которому придётся в наши дни проезжать через Клошмерль, будет весьма удивлён, узнав, что этот мирный городок когда-то потрясали распри с кровавым исходом, распри, имевшие мировое значение. Впрочем, даже в самом Клошмерле начали о них забывать.
Время шло, и каждый день приносил определённую долю маленьких забот и тягот, маленьких радостей и скорбей. Время создавало трещины в человеческой памяти, хрупкой, маловместимой и столь недолговечной.
Кое-кто из участников событий двадцать третьего года умер. Другие состарились и, в сущности, выбыли из числа живых: тот короткий промежуток времени, который им ещё оставляла беспощадная жизнь, уже не мог сыграть значительной роли в общей сумме человеческих дел. У некоторых изменилось положение, и они покинули городок: одни – потому, что им довелось познать горькие неудачи, другие – оттого, что им, наконец, улыбнулись обстоятельства, увенчавшие их честолюбие. За несколько лет отношения между людьми изменились. Новые интересы и новые тщеславные притязания заново объединяли и разделяли людей, делая союзниками недавних врагов и врагами недавних союзников. Клан победителей и клан завистников, клан людей, покорных своей судьбе, и клан людей, довольных своим уделом, постоянно меняли состав.
Но сам городок остался приблизительно таким же, как прежде, и его новые строения не стоят упоминания: он являл собой длинный ряд приземистых домов, окрашенных в жёлтый цвет, с широкими лестницами, глубокими погребами, террасами в виде балконов и дверями, увитыми диким виноградом. Куда ни кинь взгляд, виднелось живописное скопление этих домиков, среди которых местами проглядывали старинные, построенные с безупречным вкусом фасады, придающие благородство очаровательному добродушию городка. В Клошмерле была всё та же церковь, состоящая из разнородных частей, последовательно выстроенных различными поколениями, которые руководствовались духом экономии, запрещающим строить больше, чем это было необходимо, и подсознательным эстетическим чутьём, которое заставляет людей замечать всё истинно прекрасное и мешает его разрушать. Такое чувство меры и составляет прелесть французской деревни.
За городской церковью, на самом солнцепёке, расположилось кладбище, ежегодно приемлющее обычное число клошмерлян. По одну сторону выстроились ряды свежих могил, которых становилось всё больше и больше; другая сторона мало-помалу зарастала бурьяном – он рос на старых могилах, где разлагались забытые мертвецы, навещаемые одними только птицами да насекомыми. Дикая растительность давно уже источила эпитафии, но весною покойники получали самые прекрасные цветы, своевольно вырастающие над запущенными могилками. А ухоженные могилы были усыпаны лишь срезанными цветами и разным стеклянным хламом, зачастую оскорбляющим вкус. На главной площади великолепные каштаны по-прежнему отбрасывали непроницаемую тень. Стоило взглянуть из-под темноватой сени этих каштанов на широкую перспективу, открытую палящим лучам летнего солнца, – и глазам стало бы больно, если бы этот блеск не умеряло колебание горного воздуха, омывающего Клошмерль. Огромная липа казалась ещё более несокрушимой, чем раньше. Зарывшись своими корнями в глубину минувших веков, она сама была одним из глубочайших корней городка.
Только одно обстоятельство говорило посвящённым о том, что в городе произошли кой-какие перемены. В верхней части города, напротив мэрии, был воздвигнут новый писсуар, такое же сооружение было построено возле портомойни. В совокупности с писсуаром, стоящим в «Тупике монахов», число общеполезных строений достигло трёх. Их существование знаменовало полную победу Бартелеми Пьешю, сенатора Пьешю, чья программа постепенно реализовалась по всем пунктам, благодаря весьма своевременной смерти старого сенатора Проспера Луэша.
Достопочтенный Проспер Луэш скончался в возрасте семидесяти трёх лет в некоем заведении, где он предавался занятиям, несовместимым с его возрастом и опасно утомляющим сердце. Его последний вздох был вздохом наслаждения. Поза сенатора была такова, что особа, помогающая его утехам, некоторое время не могла сообразить, в чём дело. Чувствуя, что его активность совсем ослабела, она удвоила профессиональное рвение и постаралась его подбодрить. «Поживее, пупсик, – прошептала она. – Мадам не любит, когда это дело затягивается». Но вскоре она с ужасом заметила, что понапрасну старается под бренными останками господина Луэша, глаза которого закатились вовсе не от сладострастия, а уже в последнем экстазе. Она издала душераздирающий вопль, и дюжина молодых женщин в костюме изумлённых наяд, прервав работу, тотчас же сбежались из соседних комнат. Они были не похожи друг на друга, но каждая была прекрасна по-своему, так как это заведение было одним из лучших в Париже. (Оно по праву гордилось своей клиентурой, и самые привередливые посетители могли удовлетворить здесь свои требования: ведь в этом доме бывали даже монархи в изгнании.)
Под умелым руководством своей госпожи, женщины весьма энергичной, красавицы немедленно занялись Проспером Луэшем, желая вернуть ему благопристойный вид, приличествующий его сенаторскому сану. Извещённая по телефону, префектура полиции приняла все необходимые меры. К двум часам утра тело перенесли на частную квартиру сенатора, после чего можно было, наконец, объявить о его кончине. Через несколько часов вышли газеты, где было напечатано следующее: «Великий труженик умер на своём посту, умер ночью, изучая документ, посвящённый социальным вопросам. Всем известно, что эти вопросы всегда глубоко волновали Проспера Луэша, и никто не мог отказать ему в соответствующей компетенции. Его последняя мысль была обращена к трудолюбивому населению рабочих предместий, выходцем из которых он был. Великий и безупречный человек навсегда ушёл от нас».
В тот же самый день эти некрологи были прокомментированы в кулуарах парламента и сената.
– Я знаю, какой документ он изучал, – сказал один нескромный господин. – Это была маленькая Рири.
– Вы имеете в виду ту, что у мадам Иоланды?
– Конечно! Ведь она была любимицей Проспера Луэша. «У этой малютки пальцы волшебницы!» – говаривал он.
Эта новость моментально распространилась, и внушительное число членов законодательной палаты отправились в заведение мадам Иоланды, которое несколько месяцев подряд сказочно процветало. Там осуществлялось национальное единение: представители самых различных партий выходили оттуда вместе, застёгивая в коридорах жилеты. Что касается юной дамы, по имени Рири, то она тотчас же вошла в моду и вскоре была конфискована у сообщества в пользу одного – это был чрезвычайно богатый старик, для которого воспоминание о последних минутах Проспера Луэша было единственным, что ещё могло возбудить его чувственность.
Сенатор де Вилепуй взволнованно воспринял смерть своего старого сотоварища. Но он сумел превозмочь своё горе и произнёс в интимном кругу несколько слов похвалы покойному Просперу Луэшу:
– Прекрасная кончина для ловеласа! Он умер на поле боя, на груди у юности. Я жалею только о том, что он не успел причаститься. Но бог будет к нему милосерден – ведь у этого стервеца был превосходный вкус: его Рири просто обворожительна.
