Адриан Моул: Годы капуччино - Таунсенд Сьюзан "Сью" (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗

— Что я такого сказала? — спросила мама у меня, когда мы вошли в зловонный сарай.

— Баден-Поуэлла разоблачили активисты организации «Мир в действии». Он чересчур сильно любил мальчиков, — ответил я.

— Не осталось в этом мире больше героев, — вздохнула мама. — Кроме Тони Блэра.

Женщина, которой срочно требовалось углубленное ортодонтическое лечение, широко улыбнулась и вручила нам избирательные бюллетени. Я затрепетал, увидев имя Пандоры, совсем забыл, что у нее есть еще два имени: Луиза-Элизабет. Пользовалась ли она когда-нибудь инициалами, спросил я себя, зашел в кабину для голосования, взял привязанный карандаш и замер, наслаждаясь моментом. Я, Адриан Моул, собираюсь осуществить свое демократическое право и сделать свой свободный выбор. Мои грезы прервал какой-то человек:

— Сэр, с вами все в порядке?

Я поставил жирный крест рядом с именем Пандоры Луизы Элизабет Брейтуэйт и покинул кабинку.

Стоя перед избирательной урной, я складывал бюллетень в маленький квадратик и старался в полной мере осознать фантастическое значение этого исторического момента. Возможно, безвкусный антураж скаутского сарая — с потолка вяло свисают вымпелы, всюду громоздятся пирамиды из обшарпанных стульев, на стенах висят выцветшие фотографии летних лагерей — помешал мне испытать какие-то иные эмоции, кроме легкого разочарования. Несомненно, процедура голосования должна сопровождаться мелодией медных труб и массовым хоровым пением или, на худой конец, песнями свободы, исполняемыми под гитару. Мы должны прославлять наши демократические права. Возможно, на избирательных участках стоит подавать шампанское или пиво (строго по одному стакану на каждого избирателя) — разумеется, после того как бюллетени опущены в урну для голосования. Если сегодня вечером увижу Пандору, то расскажу ей о своей идее.

По пути домой мама взяла меня под руку. Я не возражал, потому что она выглядит теперь такой старой (ей пятьдесят три), что никто уже не примет нас за любовников. Когда мы подошли к Глициниевой аллее, мама вонзила мне в руку ногти и сказала:

— Не хочу идти домой.

Она произнесла это с интонацией маленького ребенка. Когда я спросил почему, мама ответила:

— Причины три: Джордж, Рози и Уильям. — Увидев мое лицо, она добавила: — С ними так тяжело, Адриан. — Она опустилась на низенький заборчик, на котором росло что-то подозрительно синее, и закурила. — Нет от них ни минуты покоя. А Новый Пес меня только раздражает. Я впустую трачу свою жизнь.

Я поспешил ей возразить и сказал:

— Нет, нет, не впустую.

Но больше ничего придумать не смог. Пик маминой жизни пришелся, по-видимому, на 1982 год, когда она сбежала в Шеффилд с нашим соседом, гадом Лукасом.

— Только посмотри, сколько букв понаставила Пандора перед своей фамилией и после нее. — Мама разгладила скомканную предвыборную листовку, и мы заглянули в нее. — Она доктор, бакалавр искусств, магистр искусств, доктор философии, а завтра она будет еще и ЧП. А после моей фамилии нет совсем ничего, а перед фамилией — лишь «миссис», — с горечью сказала мама. — И еще, — добавила она, — Пандора говорит на шести языках. А только и могу, что сказать на испанском «Два пива, пожалуйста».

Тут из-за угла дома выползла старуха в инвалидном каркасе и заорала:

— Вы помяли мои аубриэтии.

Я понятия не имел, о чем она говорит, но извинился перед владелицей стены, и мы пошли дальше.

Пока я ждал, когда разморозится в микроволновке лазанья из супермаркета «Сейнзбериз», зазвонил телефон. Это был Иван Брейтуэйт, отец Пандоры. Он спросил, дома ли мама.

Я вежливо ответил:

— Здравствуйте, Иван, это Адриан.

— А, здравствуй, — сказал он без особого восторга. — Я думал, ты в Лондоне. Что-то читал про тебя в «Санди таймс», по поводу то ли еды, то ли бурды.

Дорогой Дневник, неужели гнусный пасквиль А. А. Гилла всю оставшуюся жизнь будет следовать за мной по пятам? Может, мне связаться с Чарли Давкотом и попросить его написать А. А. Гиллу письмо с угрозой подать в суд, если упомянутый А. А. Гилл не заберет назад свое вздорное утверждение насчет сосисок?

Я крикнул маме, чтобы взяла трубку. Она вошла на кухню с Уильямом, болтавшимся на уровне ее ляжек, и передала малыша мне:

— Не опускай его на пол, он притворяется, будто тонет в открытом море.

После чего сказала в телефонную трубку:

— Иван, как чудесно, что ты позвонил.

И замолчала, лишь время от времени кивая (Ивану Брейтуэту всегда нравился звук собственного голоса). Наконец маме удалось вставить слово:

— Разумеется, мы с радостью поможем, встретимся через полчасика.

Мама положила трубку, ее усталые глаза блестели от возбуждения.

— Мы нужны, Адриан! — крикнула она. — Пандоре не хватает машин и водителей, чтобы доставить на избирательные участки пожилых избирателей.

— Бензин оплатят? — поинтересовался я, как мне показалось, не без оснований.

Мамино лицо помрачнело.

— У нас есть шанс скинуть с нагретого места этот жирный мешок с дерьмом, Арнольда Тафтона, а ты мелочишься из-за нескольких галлонов бензина, — сказала она и взяла косметичку, которая от мамы всегда на расстоянии вытянутой руки.

К тому времени, когда она закрасила свое лицо, было два часа дня. Я не спал уже восемнадцать часов.

Свою временную штаб-квартиру лейбористская партия устроила в брошенной кондитерской, которая располагается в мрачном ряду старых лавчонок на окраине Эшби-де-ла-Зух. С одной стороны от кондитерской «Мадам Жоли» — парикмахерская, где под металлическими колпаками сидело несколько мадам, мало похожих на Жоли. С другой стороны от штаб-квартиры находится магазин футонов. Из окна футоновой лавки выглядывал господин с отвислыми усами, посетителей в магазине не было и, судя по безутешному лицу господина, не было никогда. Футоновая революция прошла мимо Эшби-де-ла-Зух.

Пандора сидела спиной ко мне, ее затянутые в чулки ноги покоились на старом кондитерском прилавке. Туфли-лодочки из черной замши валялись на полу. На Пандоре был плотно облегающий ярко-алый костюм, над левой грудью приколота большая красная роза, а над правой прицеплена розетка. Хриплым голосом Пандора говорила в самый маленький на свете мобильный телефон. Другой рукой играла своими длинными золотистыми волосами — собирала их в пучок и затем роняла на плечи.

Невзрачная женщина в расклешенной юбке и кардигане подала ей чашку чая. Пандора улыбнулась ей лучезарно и просипела:

— Мейвис, ты прелесть.

Мейвис рассиялась так, словно Ричард Гир признался ей в любви и предложил сбежать с ним на Малибу.

Я приблизился к Пандоре и подождал, пока она закончит разговор с каким-то типом из «Дейли телеграф» по имени Борис.

— Борис, дорогой мой, если меня сегодня изберут, обещаю, что праздничный обед состоится очень, очень скоро, а если я проиграю, то обед будет еще раньше. Пока, гадкий мой тори.

Улыбку Пандора отключила вместе с телефоном, встала и надела туфли.

— А что ты здесь делаешь? — осведомилась она. — Я думала, что ты в Лондоне готовишь дерьмо для А. А. Гилла.

— Прибыл помочь, — ответил я, игнорируя ее издевательский смех.

Пандора зажгла сигарету, и один из добровольцев, тощий тип с бородкой, кинулся к ней с пепельницей.

— Крис, ты прелесть, — прохрипела Пандора.

Крис пошатываясь убрался прочь — с таким видом, будто увидел рай.

— Ты, как всегда, предпочитаешь окружать себя рабами, — заметил я, оглядывая добровольцев, которые деловито суетились с бумагой, чайными пакетиками и телефонами.

— Они рады содействовать моему успеху, — ответила Пандора. — Поскольку знают, что сегодня я одержу победу.

— В прошлый раз ты поносила лейбористскую партию, утверждая, что она предала социализм.

— Пора взрослеть! — отрезала она. — Ты хочешь, чтобы эти чертовы тори остались или вылетели?

— Вылетели, разумеется, — ответил я.

— Тогда заткни пасть, — посоветовала Пандора. — Я живу в реальном мире.