Ты умеешь хранить секреты? - Кинселла Софи (читать хорошую книгу .txt) 📗
Светофор на переходе начинает пищать, призывая нас идти на зеленый. Подает мне знак устремиться прочь, а ему — погнаться за мной. Но мы почему-то не двигаемся с места. Я хочу устремиться прочь, но ноги не идут. Тело не повинуется. Должно быть, я хочу услышать больше.
— Эмма, знаешь, как мы с Питом работали, когда все только начиналось? — Темные глаза Джека прожигают меня насквозь. — Знаешь, как мы принимали решения?
Я отвечаю едва заметным пожатием плеч: мол, говори, если хочешь.
— Чистая интуиция. Стоит ли покупать это? Понравится ли то? Купили бы мы такое? Об этом мы спрашивали друг друга каждый день, сотни раз. — Джек замолкает и, очевидно, колеблется, прежде чем продолжить. — Последние несколько недель я был целиком поглощен новым проектом. И вдруг обнаружил, что постоянно спрашиваю себя: понравится ли это Эмме? Будет ли Эмма это пить? Захочет ли надеть?
Он на секунду прикрывает глаза, но тут же снова смотрит на меня.
— Да, ты проникла в мои мысли. Да, ты помогла в моей работе. Эмма, для меня бизнес и личная жизнь всегда были неразделимы. Но это не означает, что я живу в нереальном мире. Не означает, что все, связывавшее нас, было… и есть… менее реально.
Я продолжаю молчать. Джек тяжело вздыхает и сует руки в карманы.
— Я не лгал тебе. Не морочил голову. Не пытался обвести вокруг пальца. Ты заворожила меня с той минуты, как я увидел тебя в самолете. С той минуты, как взглянула на меня и сказала: «Я даже не знаю, есть ли у меня точка G!» И все. Я попался на крючок. Ты меня поймала. И дело не в бизнесе. Дело в тебе. В том, какая ты. В каждой крохотной, но очень важной мелочи. — Тень улыбки проходит по его лицу. — Начиная с привычки каждое утро выбирать любимый гороскоп и кончая решением написать письмо от имени Эрнста П. Леопольда. Планом тренировок на стене.
Горло туго перехватывает, а голова почему-то кружится. И на какое-то мгновение я почти сдалась.
Только на одно мгновение.
— Все это прекрасно, — хрипловато говорю я — горло пересохло, — но ты унизил меня. Втоптал в грязь.
Поворачиваюсь и начинаю переходить улицу.
— Я не собирался выкладывать все, — твердит Джек, шагая за мной. — И вообще не собирался ничего выкладывать. Поверь, Эмма, я сожалею о случившемся не меньше тебя. Как только передача закончилась, я попросил вырезать эту часть. Они обещали. Я… — Он качает головой. — Я не знаю… увлекся, что ли… совершенно потерял чувство меры…
— Так ты увлекся? — Меня трясет от бешенства. — Джек, ты рассказал обо мне все! Выташил на свет мое грязное белье!
— Знаю, и мне очень жаль…
— Рассказал всему миру о моих трусиках, сексуальности, покрывале… и даже не объяснил, что это прикол…
— Эмма, прости…
— Даже выложил, сколько я вешу! — Мой голос срывается на визг. — И к тому же соврал!
— Эмма, мне правда ужасно жаль…
— Извини, но этого недостаточно! Ты разрушил мою жизнь!
— Я разрушил твою жизнь? — Он как-то странно смотрит на меня. — Разве твоя жизнь разрушена? Такое ли уж это несчастье, если люди знают о тебе правду?
— Я… я… — Я даже теряюсь, но тут же беру себя в руки. — Все смеялись надо мной. Да что там смеялись, издевались! Весь отдел. Особенно Артемис…
— Я ее уволю, — решительно перебивает Джек.
— И Ник.
— Его — тоже выгоню.
Джек на секунду задумывается:
— Как насчет такого: всякий, кто посмеет издеваться над тобой, немедленно вылетит на улицу.
Вот теперь мне становится смешно.
— Боюсь, так ты в два счета останешься без компании!
— Ну и пусть. Это будет мне хорошим уроком. Научит осмотрительности.
Мы смотрим друг на яруга, жмурясь от солнца. Я боюсь прижать руку к сильно забившемуся сердцу. И не знаю, что и думать.
— Не купите вереск на счастье?
Откуда-то взявшаяся женщина в розовой футболке сует мне под нос завернутую в фольгу веточку, но я раздраженно качаю головой.
— Вереск на счастье, сэр?
— Беру всю корзину, — отвечает Джек. — Похоже, удача мне понадобится.
Он вынимает бумажник, дает женщине две бумажки по пятьдесят фунтов и забирает корзину. И все это не сводя с меня глаз.
— Эмма, я очень хочу загладить свою вину, — продолжает он, едва женщина исчезает. — Не могли бы мы пообедать вместе? Выпить? Хотя бы сока?
Его губы дрожат в легкой улыбке, но я не могу улыбнуться в ответ. Слишком свежа обида. И я действительно сбита с толку. Душа начинает оттаивать… мне очень хочется ему поверить. Простить. Но разум все еще в смятении. Что-то тут не так. Что-то неправильно.
— Не знаю, — шепчу я, хмурясь.
— Все шло прекрасно до тех пор, пока я не устроил этот спектакль… Нужно же было мне распустить свой проклятый язык!
— Так ли уж прекрасно? — спрашиваю я.
— А разве нет? — удивляется Джек, глядя на меня поверх вереска. — Я думал, все хорошо.
В моей голове роятся тревожные мысли. Не могу больше молчать. Нужно выложить всю правду. Но с чего начать?
— Джек, — спрашиваю я, — что ты делал в Шотландии, когда мы впервые встретились?
Джек мгновенно преображается. Лицо становится мрачным и замкнутым. Он отводит глаза.
— Эмма, боюсь, не могу тебе этого сказать.
— Почему же? — спрашиваю я, стараясь не раскричаться.
— Это… все очень запутанно.
— Ладно, — киваю я. — А куда ты так поспешно удрал со Свеном в тот вечер? Из парка? Даже свидание прервал.
Джек вздыхает:
— Эмма…
— А как насчет тех телефонных звонков в ресторане? Что тебя тогда расстроило?
На этот раз Джек даже не трудится отвечать. Я пожимаю плечами:
— Понятно. Джек, тебе приходило когда-нибудь в голову, что, пока мы были вместе, ты почти ничего о себе не рассказывал?
— Я… наверное, я просто слишком сдержан. Неужели это так важно?
— Для меня — да. Я делилась с тобой всем: мыслями, заботами — словом, всем. А ты ничего не захотел со мной делить.
— Это неправда. — Он делает шаг ко мне, и из громоздкой корзины медленно падают веточки вереска.
— Ну… или почти ничего. — Я прикрываю глаза, пытаясь разобраться в собственных мыслях. — Видишь ли, отношения основаны на равенстве и доверии. Если человек делится с тобой, то и ты должен с ним делиться. Вспомни, ты даже не сказал мне, что собираешься выступить на телевидении.
— Ради Бога, это всего лишь дурацкое интервью!
Девушка с полудюжиной пластиковых пакетов задевает корзину, и оттуда вываливается еще несколько веточек. Джек в расстройстве сует корзину на заднее сиденье проезжающего мотоцикла.
— Эмма, ты слишком близко принимаешь к сердцу всякие пустяки.
— Я открыла тебе все свои секреты, — упрямо повторяю я. — А ты — ни одного.
Джек вздыхает:
— При всем моем к тебе уважении, Эмма, все же, согласись, это немного иное…
— Почему? Почему — иное?
— Да пойми же… В моей жизни существует немало весьма деликатных… тонких… крайне важных вещей…
— А в моей, значит, нет? — взрываюсь я, как ракета на взлете. — Воображаешь, что мои секреты менее важны, чем твои? Считаешь, мне не так больно, когда ты вещаешь о них по телевизору?! — Меня трясет. От бешенства. От разочарования. — Полагаю, это потому, что ты богат и влиятелен, а я… так кто я, Джек? Не помнишь? — Черт, опять эти слезы! Сентиментальная дура! — «Ничем не примечательная девушка»? «Обычная, ничем не примечательная девушка»?
Джек виновато морщится. Кажется, я попала не в бровь, а в глаз. Он закрывает глаза и молчит. Так долго, что, кажется, вообще никогда больше не заговорит.
— Я не собирался употреблять именно эти слова, — оправдывается он, качая головой. — Едва они слетели с языка, я понял, что отдал бы все, лишь бы взять их обратно. Дело в том, что я пытался создать портрет, в корне отличающийся от узнаваемого всеми образа… Эмма, даю слово, я не хотел…
— Еще раз спрашиваю тебя, — повторяю я, едва дыша. — Что ты делал в Шотландии?
Молчание. Встретившись с Джеком взглядом, я понимаю: он ничего не скажет. Хотя знает, как необходима мне его откровенность. Все бесполезно…
