Самые страшные войска - Скутин Александр Витальевич (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Коля скорее почувствовал, чем понял: что-то здесь не так. Зачем старику с мальчиком было открывать огонь против целого взвода солдат?
Ведь у них не было шансов против них, да ещё и своих домашних под огонь подставили. И плов… его бы хватило на полтора десятка человек, а в доме было четверо.
На кого столько приготовили? Елы-палы! Да ведь где-то рядом духи, эти двое просто прикрыли их отход!
Вдруг послышался тонкий пронзительный свист летящей мины и замкомвзвода Семенюк закричал:
– Ти-ка-а-й!!!
Все рванули в разные стороны, точно в центре казана с пловом рванула мина-крылатка, забрызгав солдат рисом, мясом и горячим жиром. Все целы остались, кой-кого лишь зацепило слегка, да те, кому попало за шиворот, корчились от ожогов.
Поели плова, твою мать. И тут с гор на них попёрли духи…
За этот бой ему дали медаль «За отвагу». Он никогда не носил наград, за одним единственным исключением: раз в год, в годовщину вывода войск, питерские ветераны собирались у памятника афганцам в парке Интернационалистов, что на углу проспектов Славы и Бухарестского. Там были все свои, там эти медали были к месту. Но как же он завидовал иногда тому американскому ветерану Вьетнама, что швырнул свои медали конгрессменам: «Мне не нужны эти награды за убийство!»
Сам бы он не смог так сделать. Да и дороги ему были эти награды, не сами по себе, а как память о прошлом. Но держа в руках «Отвагу», вспоминал то беспомощное тельце, скорчившееся у маминой сиськи. Какие-то журналюги поначалу донимали его с просьбами об интервью, просили рассказать о подвиге, о наградах. Он лишь отмалчивался: «Да какой там подвиг?» Считали писаки, что скромничает ветеран, а он просто не мог об этом рассказать. Не о расстрелянных же детях им говорить, не поймут они, борзопишущие. А ещё директор школы с завучем и комсоргом часто приглашали его в школу, на пионерские сборы и «уроки мужества». Хотели, чтобы он рассказал школьникам о героических советских воинах, с честью выполняющих интернациональный долг. Он вежливо отнекивался – некогда: работа, учёба, семья. Но ему так хотелось наорать на них:
«Идите в жопу, суки! Не лезьте ко мне в душу, ясно! Как объяснить людям, не бывавшим на войне, что такое война? Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. Чтобы оставили меня наедине… с моей совестью».
Один дружок его закадычный, тоже ветеран, только дембельнулся годом позже, вдруг записался в охотничий клуб, закончил специальные курсы, потом получил в милиции разрешение на оружие и купил двустволку. Но охотиться не стал. Просто уехал на электричке в лес и там застрелился.
Коля, узнав об этом, скрипнул зубами. А ведь он тоже… присматривал ружьецо в охотничьем магазине. Это боль всегда с ним… и ни с кем не поделишься, разве что с такими же афганцами. Они поймут, но этим разбередишь их собственную боль, а потому они избегали таких разговоров.
«А сейчас наши выходят с Афгана. Сколько их, желторотых, необстрелков, не умеющих воевать, погибнет там зазря? Эх, меня бы туда, я бы и сам зря голову под пули не совал, и вас бы прикрыл. Вы ж зелёные ещё, пацаны совсем, сколько вас ещё увезут в цинковых ящиках.»
Коля лежал, сжав зубами наволочку, чтоб жена не проснулась от его всхлипов, поливая подушку слезами.
«Возьмите меня к себе, пацаны! Я, ветеран этой войны, готов защищать вас, готов идти в прикрытие, хоть сейчас. Я готов, мне уже нечего терять, а вы ещё совсем молодые. Да только назад не берут. Не берут!»
«Назад не берут», – эта мысль часто посещала человека, что сидел в кафе неподалеку от Лубянской площади. Это был невысокий, сухощавый седой старик с живыми проницательными глазами.
Он часто приходил сюда, брал чашечку кофе и, устроившись у окна, это было его любимое место, подолгу сидел тут, поглядывая на площадь с памятником Дзержинского в центре и на здание Лубянки тоже.
Возможно, вы думаете, что этим странным стариком уже заинтересовались чекисты, чего это он выбрал себе наблюдательный пост напротив их штаб-квартиры? Нет, чекистов он давно уже не интересовал, списан вчистую, в резерв. Хотя… на всякий случай наблюдение за ним поддерживать надо.
Назад не берут, а жаль. Тот, кто хоть раз почувствовал ни с чем не сравнимый вкус специальных мероприятий, оперативной работы, тот уже на всю жизнь отравлен им, как наркотиком. Потому в самых ответственных мероприятиях даже пожилые генералы зачастую сами идут «в поле»: для непосредственного руководства, обеспечения и прикрытия. Бывалые разведчики понимающе усмехались: шефа на оперативку потянуло, молодость в заднице заиграла. Тот, кто хоть раз был опером, полевым разведчиком, в душе навсегда останется им.
Работа в поле – это не стрельба и погони в стиле «Джеймс Бонд», внешне всё обыденно и буднично. Но это небывалое напряжение ума, нервов, наблюдательности, интуиции. Разведчик весь напряжён и наэлектризован, как истребитель в воздушном бою, как ментовский опер при задержании особо опасного преступника, которого он пас целый месяц до этого, как игрок в покер при крупной ставке, как… Эх, да что там объяснять, это почувствовать надо, пережить самому этот небывалый физический, интеллектуальный, душевный подъём с обострением чувствительности и интуиции.
В чём-то это состояние сродни эйфории от опасности, как у альпинистов, карабкающихся по отвесной скале.
Но альпинистам случается срываться со скалы, а игрокам случается и проиграть. Был и у него, разведчика-нелегала с большим опытом, провал.
Он вовремя почувствовал, что находится под контролем и успел подать условный сигнал, чтобы на связь с ним больше никто не выходил. Его схватили прямо на улице, контрразведчик, надевая ему наручники, пощупал его пульс и поразился, его пульс был ровный и спокойный. Наш разведчик, которого взяли его противники, ничего не боялся, лишь улыбался довольно: успел всех своих предупредить. Пусть его взяли, но агентурная сеть предупреждена, связники тоже, и наши в курсе – моральная победа за ним!
Потом были допросы, суд, пожизненный срок. Две инсценировки расстрела при попытке к бегству и неоднократные предложения работать на них, очень выгодные предложения.
