Год хорошего ребенка - де Грун Элес (книга регистрации txt) 📗
Он указал на отдельную ферму на выходе из деревни.
Розалинде показалось это диким:
— Нет, нельзя! — Они ведь не были бродягами — ни она, ни Игорь Иванович. — У нас так не делают.
— А что вы делаете, если вдруг сильно хочется пить?
— Мы идем в мотель. Или в кафе.
Но здесь не было ни мотеля, ни кафе, ни денег. Даже не было представителя фирмы «Фрешель» с их вездесущим лимонадом, была только жажда.
— Может быть, вернемся? — спросил Игорь Иванович, чувствуя себя все менее уютно на незнакомой, почти неведомой дороге. И еще он переживал за девочку. Ей надо было и поесть, и отдохнуть. «Да, — подумал он. — Теперь полная паника уже в двух делегациях».
Розалинда вглядывалась в вершину горы. Кажется, дома уже кончились и там, вверху ничего больше не намечалось.
— Знаешь что, — сказал Игорь Иванович, — мы почти уже наверху, дойдем до конца для очистки совести. Или вернемся?
Очень многие люди идут до конца только из желания завершенности действия. Это уважаемые люди.
Розалинда кивнула — «да».
Икры ног ломило и корежило, но они продолжали свой путь. Когда они проходили по еловому лесу, Игорь Иванович отковырнул два кусочка еловой смолы, твердых и прозрачно-розоватых, и сказал Розалинде, что это можно жевать.
— Зачем?
— Получится жвачка. Сначала она горькая-прегорькая, а потом безвкусная — жуй сколько хочешь. Может быть, расхочется пить.
Изумленная Розалинда положила в рот кусочек смолы и попробовала жевать. Сначала все у нее во рту превратилось в горький песок, а потом постепенно зажевалось и перестало горчить.
— Рашен жвачка, — сказала она. Игорь Иванович засмеялся:
— А ты знаешь, какая у меня фамилия? «Жувачкин». Я под такой фамилией пишу заметки в «Пионерской правде».
Когда Игорь Иванович сказал, что он — Чуин-гам, засмеялась Розалинда. Она подумала, что этот русский руководитель делегации смешной человек.
— Я и отсюда посылаю заметки о Годе Хорошего Ребенка.
Здесь они оба быстро перестали смеяться, потому что вспомнили о Леше и о своем безвыходном положении.
Наступили сумерки. «Сузуки» нигде не было видно. Около домов, которые еще попадались, стояли «Оппели», «Фиаты», «Пежо», «Лады», «Форды», но нигде не было маленькой машины Кирпичиано.
Уже у самой вершины они увидели небольшой фермерский домик с внушительным сараем. Рядом с домом стояла красная машина. Они насторожились и побледнели. Игорь Иванович приложил палец к губам и сделал знак Розалинде, чтобы она ждала его на дороге. Сам он тихонько подошел к двери сарая, прислушался и прошептал:
— Леша!
Розалинда вся напряглась, наблюдая за ним не дыша. Кажется из сарая послышался какой-то ответ, потому что Игорь Иванович начал отодвигать засов, который заскрипел и завизжал, как нарочно так, что тысячи сверчков не могли поглотить этот шум.
Вдруг появилась полоска света в двери фермы.
— Кто там? — спросил скрипучий голос. Кто-то прокаркал это по-немецки.
Игорь Иванович обернулся на голос:
— Это я.
— Что ты здесь делаешь?
— Ничего… Иду себе…
— Куда?
— В «Эрмитаж», то есть в «Лувр».
— Ну и иди себе!
Игорь Иванович хотел развернуться и быстро двинуться в сторону «Эрмитажа». Но в двери появился другой человек, это был Кирпичиано, потом еще один другой человек… и еще кто-то.
— Стоять! — скомандовал Кирпичиано. Затем трое мужчин схватили Игоря Ивановича и несмотря на все его сопротивление злобно запихнули в сарай.
Розалинда в ужасе вскрикнула. Как это было глупо! Ее тоже немедленно схватили и бросили туда же. Она даже не успела никого укусить.
Грохот, с которым захлопнулся засов, показался Леше Измайлову счастливой музыкой. Наконец-то он был не один.
Глава двадцать девятая
СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ
За всю свою долгую тихую сельскую жизнь старая ферма не слыхала столько ругательных выражений, сколько высыпалось из разгневанного Кирпичиано за эти полчаса. Кирпичиано разносил, буквально уничтожал своих бой-подчиненных.
— Ублюдки! Недоумки! Четвертинки!
— Почему четвертинки? — удивился Картошка. Даже в доме он не снимал своей кепки, чтобы никто не увидел его «клумбочки».
— Думаете на одну четверть! Такую операцию сорвать!
— Почему же сорвать, шеф? — спросил Туз. — Мы же ее блестяще провели. Мальчишка здесь, его папочка отсчитывает нам рубли, и мы в порядке.
— Кому нужны твои рубли?! — закричал Кирпичиано. Где ты их будешь тратить? Здесь их не принимают. Ты поедешь в СССР?
— А что, шеф. Небольшая развлекательная поездка группы престарелых профсоюзных лидеров.
— И ты будешь развлекаться в Сибири?! Да?! Тебе нравятся эти развлечения в наручниках?
— Шеф, а мы потребуем оплаты в твердой валюте, — спорил Туз.
— Да ты больше потратишь твердой валюты на кормление этой международной делегации!
— Кстати, их давно пора кормить! — сказала Сонька-Золотая Ручка. Она была плохой, но все-таки женщиной. И желание кормить гнездилось где-то в глубине ее порочной души.
Конечно, она не была особо благородной особой, но у нее было одно благородное качество — всегда быть на стороне слабых. Чаще всего самой слабой была она сама. Но иногда это ее хорошее качество распространялось на кого-нибудь еще.
— Идите кормите, мойте, одевайте! — кричал Кирпичиано. — Нам надо было взять одного победителя. За него платила бы вся эта посудохозяйственная олимпиада! А теперь мы имеем целую делегацию, и неизвестно, нужна ли она кому-нибудь.
Картошка взял из холодильника несколько пакетов йогурта, немного хлеба, разрезанного на кусочки и уложенного в тончайший целлофановый пакет, большую бумажную банку с нарисованной на ней кошкой, поставил на поднос и под охраной Туза пошел в сарай.
Он поставил поднос на землю, открыл засов, толкнул дверь ногой и вошел внутрь.
В сарае было темно. Игорь Иванович и два ребенка сидели в дальнем углу при свете маленькой керосиновой лампы.
— Эй, вы! — сказал Картошка. — Вот вам еда.
— Дед, — сказал ему Игорь Иванович. — А ты не боишься, что я сейчас дам тебе по башке кулаком, а потом сдам в полицию.
— Нет, — ответил дед. — Сзади меня стоит мой френд с пистолетом.
— Дед, — продолжал настырный Игорь Иванович, видно журналист — исследователь общественных процессов не засыпал в нем ни на одну минуту ни в какой ситуации, — а зачем ты всем этим занимаешься? В твои годы надо на печи сидеть, сказки рассказывать. А ты — преступник.
— Я не преступник, — ответил Картошка. Я — борец.
— Боре-ец?
— Да, борец за социальную справедливость. Это у вас в стране можно на печи сидеть, сказки рассказывать. Потому что у вас в стране есть счастливая старость. А у нас нет. У нас и печей нет.
— А что у вас есть?
— У нас человек человеку волк. А вы хотите меня сдать в полицию. Вы должны мной гордиться и помогать мне.
— Дед, я дам тебе по башке, сдам в полицию… тебя посадят в тюрьму. Вот тебе и будет обеспеченная старость, как у нас в стране. Будут тебя поить, кормить и кино по телевизору показывать. «Клуб кинопутешественников». Идет?
Картошка задумался.
— А внуки? — спросил он. — Внуков тоже в тюрьму?
— Зачем? И причем здесь внуки?
— А при том. Кто же их будет кормить, поить, одеждой одевать? Ведь это я их содержу.
— А их родители? Их родители где?
— В тюрьме, — объяснил дедушка. В тюрьме сидят, кино по телевизору смотрят. «Клуб кинопутешественников». У них плохая наследственность.
— Тьфу ты! — плюнул Игорь Иванович. — Проклятый капитализм. Не дает житья людям. Ладно… давай сюда еду. Мои ребята проголодались.
— А что нам дают? — спросил Леша.
— Пахнет, как мясо для кошек, — сказала Розалинда. — А кошек здесь нет. Они что-то напутали. — Она опасливо посматривала на дедушку с подносом. Уж больно он был похож на «учебного сотрудника», которого она стригла.
