Праздник Святого Йоргена - Бергстед Гаральд (читать книги регистрация txt) 📗
— Завтра мы увидимся с вами на тропе Покаяния. Я со своей невестой поеду к источнику и исцелю вас всех, дорогие мои калеки.
Святой величаво входит в собор, и огромные врата тяжело закрываются за ним. Идут часы, а народ по-прежнему толпится у священной лестницы. Некоторые побежали в город, чтобы рассказать о пришествии святого Йоргена, и в рощу стекаются всё новые толпы паломников, жаждущие узнать поподробнее о великом чуде. То и дело раздаются рукоплескания, и радостные клики несутся вверх к сумрачному фронтону собора, к священной лестнице, где только что стоял святой и где теперь угасает огонь в соборных курильницах.
Но вот открываются широкие ворота с драконами, ведущие во внутренний двор собора, и из ворот с грохотом выезжают телеги с пивными бочками и бочонками водки. Потом слышится мычанье и появляются десять жирных быков, которых гонят на площадь, чтобы там заколоть и изжарить.
Толпа начинает редеть, паломники с криком и песнями спешат на площадь. В священной роще не остаётся ни души. Теперь здесь пусто и темно.
Владыка храма
Быстро и решительно вошёл Микаэль Коркис в святая святых храма. Он захлопнул за собой дверь и бросился на диван.
Он победил! Великий боже! Но сердце так колотилось в груди, что он задыхался. Колоссальное напряжение сил, неистовство фантазии, отвага и страсть — всё приняло почти сверхчеловеческие масштабы; а теперь его вдруг охватила слабость.
По лицу его струился пот. Судорожные рыдания сотрясали тело, как и в те великие дни, когда он возвращался домой после исполнения роли Гамлета или Отелло.
Слёзы принесли ему облегчение, он успокоился и с удивлением подумал о том, как просто всё получилось, как просто, вопреки всем ожиданиям.
Когда наступил решающий миг, Микаэль и в самом деле забыл, кто он такой; он был святым Йоргеном, владыкой храма, Йоргеном-мстителем. Роль захватила его. Обман?.. Ну что ж, он совершил этот обман… Вот так священник, стоя у себя дома с трубкой в руках, отсчитывает клейкие облатки к завтрашнему причастию; одну из облаток он роняет на пол, другую преспокойно жуёт, ибо на этикетке написано, что это всего-навсего тесто, вырабатываемое на той или иной фабрике… Зато на следующее утро, стоя перед святым алтарём в полном облачении, благоговейно и торжественно возьмёт он двумя пальцами облатку… ибо он уже вошёл в роль и непоколебимо верит, что тесто это — чудотворная кровь и тело Христово.
Он лицедействует настолько вдохновенно, что заставляет прихожан поверить в то же самое… на одно мгновение.
Смерть занесла над Микаэлем свою костлявую руку. Он разыгрывал комедию, герой которой мог каждую минуту погибнуть. Стоило ему хоть на миг потерять уверенность в себе, и игра была бы проиграна.
И в эту решающую минуту он вдруг увидел омерзительную до тошноты физиономию своего родителя-капеллана и почувствовал такую страшную злобу и ярость, что всё равно разбил бы свой посох об эту горилью морду, хотя бы за это ему пришлось сойти в могилу.
Микаэль лежал и беззвучно смеялся, вытирая потный лоб. Последний раз он видел папашу в тот самый день, когда мальчуганом пробрался в его дворец, прошёл через анфиладу комнат, приблизился к главному капеллану и сказал спокойно, почти доверчиво, но не без вызова: «Ты — мой отец!»
Да-а-а!.. Надежда и счастье, вера и чистосердечие, улыбка и покой, мир и радость для него и его семьи — всё разлетелось вдребезги в тот день из-за слов, сказанных мальчиком. Арест, плети, презрительный смех, бегство, слёзы матери, нищета, озлобление, преступления… Всё началось именно с того дня, когда он, десятилетний оборвыш, наивно подумал, что, если обездоленный хочет обрести лучшую долю, ему достаточно прийти и смиренно, безо всякой задней мысли напомнить о своём существовании.
Виной всему была кроткая и чистая душа его деда! Он сидел в это время дома, в переулке Роз, согбенный, понурый, но неизменно кроткий и покорный. Ведь он знал… знал… знал… что всё это великолепие было с начала и до конца ложью, однако, привыкнув к покорности, он уже не мог отказаться от своих заблуждений; он сидел, склонив голову, как увядший цветок, и, стараясь не видеть суровой правды, отчаянно цеплялся за то, что всегда было верованием толпы: пусть это мерзко, очень мерзко, откровенно мерзко, безусловно мерзко, и всё-таки, кто знает, может быть… это и хорошо, вероятно, хорошо, должно быть, хорошо, да, непременно, непременно, непременно хорошо… а значит, так оно и есть — это хорошо!
Но Микаэль решительно отверг покорность и всепрощение, которым учил его дед, и всю силу своей души, всё своё мужество и страсть сосредоточил на достижении одной цели: месть, месть и победа! И он добился победы, разбил свой можжевёловый посох о физиономию самого мерзкого из негодяев. Ожесточение дало ему силу одним могучим ударом подчинить себе и первосвященников, и богомольцев и в конечном счёте принесло ему великую победу, почти столь же непостижимую, сколь и полную.
Свершилось! Ха-ха-ха! Свершилось! Один за другим святые мужи выходили вперёд и падали на колени! Разум их молчит, а сами они падают на колени! На колени!
Микаэль прекрасно знал, насколько мелок человеческий разум: стоит человеку хоть немного разволноваться, как уже видно донышко, — донышко разума, мрак души, звериный череп…
Он заметил, как, сидя на возвышении перед собором, они сначала просто обозлились на человека, прервавшего церемонию, потом пришли в ярость, когда увидели наглеца, осквернившего священную лестницу, потом пришли в замешательство, когда толпа дрогнула, удар можжевёловой палкой их ошеломил… ну, а чудо они проглотили как парное молоко!
О знатные господа, знатные господа! Обжоры вы ненасытные! Великие знатоки жизни и всего того, что называется жизнью. Такие толстокожие и такие неуязвимые! А ведь и у вас есть слабое место, где вы не менее уязвимы, чем простые бедняки! И Микаэль знает ваше слабое место!
Найти слабое место у бедняка совсем нетрудно. Он весь состоит из слабых мест. Стоит только до него дотронуться, он вздрогнет и весь съёжится! Лишь одно требование никогда не застанет его врасплох: покориться и умереть!
Бедняк знает, как пахнет смерть, хоть запах этот ему крайне неприятен; его будут душить, и он не станет поднимать из-за этого слишком много шума; в запасе у него всегда есть его последняя молитва, его святой Йорген, его деньги, скопленные на плащ, и чрезвычайно удобная вера его прабабушек, которая позволяет ему одной ногой стоять на небе, а другой в сточных канавах нашей грешной земли.
Вот здесь-то у святых мужей, самоуверенных, высокомерных и чванливых, было их самое слабое, самое уязвимое место. Благодаря своей жадности и умению обделывать всякие тёмные делишки, они набрались житейской мудрости и неплохо разбирались в делах мирских; что же касается религии, то здесь они были жалкими выскочками, великовозрастными, толстыми и беспомощными младенцами, которых мог надуть любой плут. Дело в том, что им давным-давно осточертели древние суеверия, столь милые сердцу их пра- и прапрабабушек, переходящие из поколения в поколение, жёванные-пережёванные и давно набившие оскомину. Эти суеверия казались им слишком наивными, слишком простонародными и убогими, — и господа первосвященники выбросили их на свалку. Святые мужи были просто выше этого, но ничего нового они из-за своей жадности так и не создали. И тот уголок их души, который обычно заполняет религия, превратился в мрачную кладовую, захламлённую черепками древней веры, засыпанную прахом забвения и равнодушия и сплошь затянутую паутиной.
И здесь сила была на стороне Микаэля Коркиса. Его религия была здоровая и полнокровная, овеянная могучими ветрами, дующими над землёй. Смертельная опасность, которой он подвергался изо дня в день, научила его быть хитрым, как лиса, и беззаботным, как певчая птичка, чтобы спокойно балансировать на грани между жизнью и смертью, никогда не поддаваться страху и панике и в любой переделке сохранять присутствие духа. В минуты наивысшего духовного подъёма, — вот как сегодня, на соборной лестнице, — он чувствовал себя таким же сильным, каким был Лютер в Вормсе, [1] словно на свете не существовало никого и ничего, кроме Микаэля Коркиса, а всё остальное было лишь призрачной тенью каких-то картин. В такие минуты он становился сильным, несокрушимо, торжествующе сильным. Но иногда его охватывала огромная всепоглощающая слабость, и тогда ему казалось, что он сливается воедино с окружающим миром, со всей жизнью, а сам больше не живёт, его больше нет, а есть только бесконечный, подобный смерти, счастливый покой, — вечный покой…
