Рассказы - Мелихан Константин Семенович (читаемые книги читать txt) 📗
"В детстве мне больше всего нравилось собирать цветы и играть в куклы. ещё мне нравилось примерять мамины туфли на высоком каблуке.
А мечта у меня была – стать ткачихой.
Но судьба распорядилась по-другому. Туфли пришлось поменять на кирзовые сапоги. Цветы – на гранаты. А куклы – на пулемет.
Мною лично было подожжено 3 склада, взорвано 2 моста, пущено под откос 4 поезда, подбито 10 немецких машин.
Детство мое было голодное и холодное. Война отняла у меня детство…"
Дальше буквы расплывались, потому что были чем-то закапаны…
Парле ву франсэ?
Я учился в знаменитой школе на углу Жуковского и Маяковского. Учился я в ней не потому, что она знаменита. А она знаменита не потому, что я в ней учился. Знаменита она потому, что в ней учились знаменитости: Инна Варшавская, Станислав Ландграф, Борис Смолкин, Кирилл Набутов, Даниил Мишин, Александр Невзоров и другие артисты. И ещё какой-то знаменитый дирижер, не помню, правда, его фамилию и чем он дирижировал.
Знаменита эта школа и тем, что она – с французским уклоном.
Я же учился в ней потому, что она стояла рядом с нашим домом. Если бы не это рядовое обстоятельство, родители ни за что бы меня в нее не отдали. Они считали, что из школы с уклоном выходят дети со сдвигом.
Когда меня спрашивают, говорю ли я по-французски, я отвечаю, что говорю, но только с теми, кто учился в этой школе.
Помню, как учительница велела мне перевести выражение «арт-абстрэ» (абстрактное искусство). Я перевел:
– Артобстрел.
– Тройка, – сказала учительница. – По смыслу правильно.
Несмотря на плохие оценки по французскому языку, мои родители думали, что я учусь хорошо, так как время от времени в моем дневнике появлялась запись учительницы: «Болтал на французском».
Однажды нам объявили, что в нашу школу едет делегация французских школьников.
Когда делегация приехала, мы удивились, что французские школьники такие старые. Им было лет по двадцать. Мы даже подумали, что это – делегация французских второгодников.
Но оказалось, что это были учащиеся Эколь нормаль (Нормальной школы). Так у них называется институт.
Накануне приезда делегации учительница нам сказала:
– Вам дается уникальная возможность поговорить с живыми французами.
Можно было подумать, что до этого мы говорили с мертвыми.
Французы оказались действительно живыми. Даже слишком. Если бы мы так шумели, учительница сразу бы сделала нам замечание. «Что за восточный базар?!» – закричала бы она ещё громче, чем мы.
Но это был не восточный базар, а западный. И поэтому учительница только улыбалась впервые накрашенными губами.
Мы же молчали, как партизаны на допросе. Хотя учительница шептала нам одним углом рта: «Сейчас же начинайте с ними о чем-нибудь говорить!»
Но так уж устроены школьники: они молчат, когда учитель их спрашивает, и болтают, когда он просит их помолчать.
Наконец я набрался храбрости и подошел к одному из французов. Помня, что передо мной второгодник, я его спросил:
– Говорите ли по-французски?
– Уи! – обрадовался он, что в переводе значило: «Да, конечно, говорю, что за глупый вопрос, ведь я же родился, живу и учусь во Франции!» И добавил: – Меня зовут Мишель. А тебя?
– А меня – по-другому, – сказал я и задумался.
Я задумался, как правильней ответить. Дело в том, что ударение во французском языке – всегда на последнем слоге. Очень простой язык. И вот я задумался, как же меня зовут: «Кустя» или «Костя»?
Я выбрал средний вариант:
– Меня зовут Кость, – сказал я. – А тебя?
– А меня, скорей всего, Миша, – сказал Мишель.
Мы замолчали. Причем каждый молчал на своём языке.
Вдруг неожиданно для самого себя я сказал:
– Москва – столица нашей родины! Наша родина богата углем, нефтью, людьми, картошкой и другими полезными ископаемыми.
– А я – бедный студент, – вдруг сказал Мишель. – Моей стипендии не хватает даже на то, чтобы купить новый автомобиль. И поэтому я езжу – на старом. Или на отцовском. Я в России – только второй раз. А сколько раз ты был во Франции?
Я стал складывать в уме ответ по-французски. Судя по тому, как ходили мускулы моего лба, Мишель, наверно, подумал, что мне не сосчитать, сколько раз я там был.
И вот, подумав, я говорю, аккуратно выкатывая из горла французские слова:
– Я был во Франции ноль раз!
– А чего ж ты? – удивился Мишель. – Надо съездить.
Он так буднично сказал это «надо» («иль фо»), что я так же буднично ему ответил:
– Иль фо бы!
Мы опять замолчали.
Наконец, чтобы как-то продолжить разговор, я сказал: – ещё я не был в Канаде.
Мишель оживился:
– О, мне приходилось бывать в Канаде! Очень красивая страна!
Я же видел Канаду только на карте мира и поэтому сказал:
– Зеленого цвета.
– Да, – согласился Мишель, – Очень зеленая страна. Очень много травы.
Разговор получался интересным. Нам было что рассказать друг другу.
– Ещё есть такая страна – Италия, – сказал я.
– Ну, в Италии, к сожалению, я бываю редко, – сказал Мишель. – Только – на каникулах. Очень необычная страна.
– Да, необычная, – сказал я. – Похожа на сапог.
– Ты там бывал? – спросил Мишель.
– Зачем же мне там бывать, – сказал я, – если я и так знаю, на что она похожа?
Дальше я стал рассказывать о том, как я не был в других странах. Рассказывал я по принципу: «В Китае живут китайцы. В Японии – японцы. В Австралии страусы. А в Австрии – Штраусы». Представление об Англии у меня было весьма туманное.
– Где ж ты тогда был?! – не выдержал Мишель.
– В Дибунах, – сказал я. – А ты был в Дибунах?
– Не помню, – сказал Мишель. – Это – такое княжество?
– Не совсем, – сказал я. – Это – поселок под Ленинградом. Я там был в лагере.
– В лагере?! – насторожился Мишель. – И сколько тебе дали лет?
– Мне тогда давали десять, – сказал я. – Но я на десять и выглядел.
К нашему разговору подключилось ещё несколько членов французской делегации. Они спрашивали, за что меня отправили в лагерь и много ли у нас таких лагерей…
Когда делегация уехала, учительница предложила нам обменяться впечатлениями.
Мое впечатление было такое:
– Французы плохо знают французский язык: они меня совершенно не понимали.
Коломбо Белые Гетры
Вовки дома не оказалось. Следовательно, не оказалось и мяча. Я раскачивался на приступке Вовкиного парадного и жадно ел глазами известного в нашем доме хулигана Борьку, который спешил по своим неотложным делам. Поравнявшись со мной, Борька притормозил:
– Чего вылупился?
– Ничего, – сказал я. – Просто так.
– Просто так не бывает, – убедительно сказал Борька и языком передвинул сигарету. – Подь сюда.
Что ж он думает, что я совсем лопух: подойти к нему, чтобы он выписал мне в рыло? Я отступил в Вовкино парадное.
– Я говорю, приблизься, – сказал Борька. – Ничего не будет. Выпишу пару раз в рыло – и все.
Я отступил ещё на шаг. Борька сделал сонное лицо и двинулся на меня. Я поднялся на второй этаж. Борька зашел в парадняк и, задрав голову, сообщил мне, что я получу по скулятнику в количестве прямо пропорциональному числу пройденных этажей. Мы стали дружно пдниматься, поддерживая между собой интервал в один этаж. На каждой лестничной площадке Борька уговаривал меня остановиться передохнуть, ссылаясь на свои плоскостопия и занятость. Наконец я уперся в закрытую чердачную дверь. Не помню всего, что приговаривал тогда Борька. Помню лишь, что в своей яркой речи он подчеркнул, что я собака. Я загнулся, схватившись за живот. После того, как Борька, насвистывая, ушел, в переносице у меня защипало. Я сел на ступеньку, положив голову на колени, и пыль между моими кедами стала плавиться темными горошинами. Из всех казней и пыток, какие я знал, я не мог выбрать наиболее достойной моего врага. Я задавался вопросом, почему в художественной литературе герои-слабаки, к которым пристают хулиганы, в финале рассказа все-таки побеждают. Они пользуются поддержкой зверей. Или запускают противнику камнем в глаз. Или же записываются в секцию бокса и уже в честном бою клепают этому муромою, сколько он заслужил. Я спустился по лестнице и в дверях парадняка столкнулся с Вовкой.
