Жена напрокат - Санжаровский Анатолий Никифорович (читать книги онлайн .txt) 📗

Потом у Николая Федоровича стал прорезаться талант электрика-самоучки.

– Уроки делать. И чего это лампочка не горит? – недоумевает Валентина, вернувшись ввечеру с работы.

Из-за стены ехидненькая информация:

– А это я с пробочками… Хе-хе… Получается.

Николай Фёдорович стал отчаиваться.

Какие психические атаки ни предпринимай – молчит.

«Неужто не выкурю?»

Выставил подруг, пришедших к Валентине: Стал гаденькими словечками пробавляться. Когда один на один. Прокурорское чутьё. Поди докажи, что «оскорбления имели место».

Какое наслажденье испытал он, когда стал самочинно переправлять комсорговы пожитки в сарай (благо, на отпуск она отбыла из Дубенков).

Параллельно с вышеозначенным Николай Федорович добывал «правду» в судебных инстанциях.

В иске живописал:

«Проживать совместно невозможно. Агеева встает в шесть (на работу!), начинается ходьба. А нам нужен покой. И даже были случаи, что приводила кавалеров. Выселите».

Валентина взяла в быткомбинате характеристику.

Там лаконично засвидетельствовано:

«Агеева дисциплинированна, вежлива, морально устойчива».

Шпаги скрестились.

Взаимно оскорблённые стороны встали за честь своих фамилий. Николай Федорович и свидетелей подобрал – закачаешься! Шутка ли в деле? Бывший районный судья Мартынов! Следователь Кривоглазов!

Свидетели-то пошли какие. Сами юристы. У схлестнувшихся сторон груды юридических пособий, кодексы испещрены пометками.

Соискатели истины так крепко вызубрили все законы, что ни один суд не может их рассудить. Суворовский суд отказал Мельникову за необоснованностью. Мельников бежит выше. Труженикам областного суда показалось, что мало допрошено свидетелей (!), дело мало изучено и на рассмотрение отправили снова в Суворов.

Да что ж там изучать? Зачем из липовой золотушной мухи глубокомысленно раздувать липового жирного слона? Неужели неясно, что притязания Мельникова не прочнее мыльного пузыря?

Стороны всюду идут.

Всюду пишут.

Первые жертвы склоки. Агеева «в связи с личными неприятностями, связанными с ненормальными жилищно-бытовыми условиями», оставила вечернюю школу.

Мельникову оставлять нечего.

Он стоит насмерть. Чтобы оставили весь дом!

Подумать! Не хватает двадцати восьми метров на троих!

Николай Федорович, может, и не затевал бы всей кутерьмы, чувствуй себя шатко. Но его сын – далеко не последняя скрипка в одной из районных организаций, а потому Николай Федорович так бесшабашно воинствен.

Райисполком, на виду у которого уже полгода с переменным успехом длится жилищно-бытовая схватка, пребывает в роли пассивного болельщика, симпатии которого, как ни парадоксально, на стороне Мельникова.

Активисты на общественных началах пытались урезонить Николая Федоровича. Дескать, весь район смеётся. Брось ты это судилище да извинись перед комсомолкой. Она права.

Куда там!

– У меня, у прокурора, не хватит таланту пигалицу выжить? Поглядим!

Какой же финал?

По осени сдадут новый дом и Агееву переселят.

А как до осени? Откомандируют её в область на курсы мастеров. Пусть учится. Хоть на три месяца прояснится дубеньковский горизонт.

А Николай Федорович?

Неужели вот так враз его и осиротят, оставив без соперника?

Дело это деликатное и рубить тут сплеча – упаси Бог. Ведь в затяжной схватке было столько упоения. И – конец!? Такой мирный и бездарный!?

Нет!

Николай Федорович что-нибудь придумает. Не коптить же небо тихо и незаметно. Не-ет. Ба, вот-вот повестка сыграет побудку в седьмой раз предстать пред правосудием.

В восьмой…

Девятый…

Прелести судебных поединков понимать надо!

Чуйствовать!

Первого июня выездной Суворовский суд собрал стороны.

В седьмой раз!

Как это в народе? Семь раз отмерь, один раз отрежь.

На седьмой раз уж и отрезал!

Николай Федорович какие версии ни выдвигал – лопались.

Последняя:

– Агеева в Дубеньках не жила! Двадцать третьего октября прошлого года она только выписалась из Шатовского Совета. Вот справка того Совета.

Справка – липовая.

Валентина выписалась оттуда ещё в шестьдесят первом!

– Как вы достали эту фальшивку? – спрашивают припёртого к стене бывшего прокурора.

Он начинает юлить:

– Да вы знаете… Я плохо помню… Кажется… Ага… Я позвонил Шишову. Это один из руководителей колхоза «Труд». Он – Трошину, председателю Совета. Повлиял на него. Тот написал, расписался и даже печать прихлопнул.

Какая оперативность!

Удивляться только надо, как чётко дарит Трошин направо и налево справки с автографами. Без бюрократизма. Без проволочек.

Банальный вопрос Трошину:

– Давали справку?

– А может, и дал.

– Она ж фиктивная.

– Не знаю, почему я такую дал.

Помолчав:

– Вспомнил… Звонят. Как не уважишь? Бумажки жалко, что ли. Я и выпиши, а в похозяйственную книгу не глянул. Вот.

Услужливый премьер села повесил нос.

– Подсобил добрым людям… А они меня – в лужу.

Сел и Мельников.

Связи, при помощи которых он коллекционировал липовые справки, не помогли.

Правда, странно?

Человек, который долгое время был прокурором, вдруг оборачивается заурядным мошенником и с гордо поднятой головой мчится в суд защищать себя, потрясая поддельными документами. Неужели он не знал, на что шёл?

Тут одних чуйств маловато.

30 мая 1965 (20 июня 1965)

Когда плачет ночь

(Трагггедия)

Косматая Ночь безумно неслась на свидание с Днём.

Вертлявые Реки, кроткие Равнины, горделивые Скалы с отвагой самоубийц бросались ей под ноги. Она спешила, быть может, в триллионный раз на встречу.

«Неужели и нынче отвергнет? Кажется, замаячил вдали ненагляда… Он!»

Ночь исступлённо выбросила руки-тени далеко вперёд, сплела их в кольцо и, веря, что обовьёт Его, стала у`же затягивать петлю рук. Она готова подарить первый поцелуй. Глаза, метавшие молнии неистовства, в блаженстве закрыты накануне большого счастья.

Но когда Ночь почувствовала, что в венке рук пустота, она вздрогнула и беззвучно, устало заплакала.

Ядрёные капли слёз тоскливо катились по измождённому лицу и падали долу, застывая на земной листве росинками.

Так и не познав счастья любви, обессиленная Ночь отходила в мир иной тихо, незлобиво, не в силах даже закрыть сухих глаз и прижать к груди руки, протянутые Дню-Нарциссу.

Она таяла пред его ликом.

Участь Ночи взбередила гордый Восток.

От горечи он зарделся и, казалось, вот-вот прорвётся жгучими слезами.

И тут из-за Горы выкатился весёлый Солнечный Мяч и расхохотался над всей этой предутренней трагедией.

Так приходит Утро.

Так сохнет Ночь миллионы лет по Дню.

Бедная Ночь!

Будь она Лизой, бросилась бы в озеро и всё ясно.

Тогда хоть не рассветай.

1965