«СМЕРШ» ПРОТИВ «БУССАРДА» (Репортаж из архива тайной войны) - Губернаторов Николай Владимирович
«Вот, пожалуй, все, что я хотел вам сообщить. С Ростовым говорите твердо, уверенно, а действуйте совместно и поберегите, успокойте детей. Есть у вас вопросы или просьбы?»
«Вопросов у меня нет, — ответил Алексей, — мне все ясно. А вот просьба есть: могу я написать письмо маме, а то она уже два года не знает ничего обо мне».
«А вы что, — спросил капитан, — до сих пор ей не написали, что вы живы и здоровы? Сегодня непременно напишите. А вернетесь с задания, тоже сообщите».
Отчет «Ткача» — агента
Управления контрразведки «Стерт» 1-го Белорусского фронта
В ночь с 16 на 17 ноября 1944 года на участке обороны 117-й стрелковой дивизии, в районе города Пулавы я в сопровождении капитана Белоглазкина и трех полковых разведчиков, после изучения обстановки на передовой перешел линию фронта.
Распрощавшись с капитаном и разведчиками примерно в 70 метрах от немецкой обороны, я дальше пошел один. Пройдя метров 200 в глубь немецкой обороны и никого не встретив, я залег в окопе и дождался рассвета.
Утром, следуя дальше, я увидел немецкого солдата. Подойдя к нему с поднятыми руками, заявил, что являюсь «дойч агентом». Немец, отобрав у меня автомат, отвел на «КП» роты, где немец в чине лейтенанта спросил у меня пароль, затем угостил кофе и в сопровождении двух солдат направил в штаб батальона. Здесь со мной беседовал капитан, который спросил, кто я, и пароль. Пробыв в штабе батальона около часа, я был сопровожден в штаб полка, находившегося в лесу, примерно в 7 км от передовой.
В штабе полка офицер задал вопросы: много ли русских на участке, где я переходил фронт, их возрастной состав, сколько имеется артиллерии и танков. На все вопросы я ответил согласно полученным от вас указаниям.
Пробыл в штабе полка около двух часов, когда меня в сопровождении двух кавалеристов направили в штаб корпуса, находящийся также в лесу, примерно в 15 км от передовой. В штабе корпуса, куда мы прибыли вечером, меня допрашивал немец в чине лейтенант, владеющий русским языком, из отдела «1-Ц», задавший вопросы:
1. Где и как перешел линию обороны?
2. Крепкая ли оборона у русских, есть ли артиллерия и танки?
3. Как питание и настроение русской армии?
4. Собираются ли русские наступать?
5. Есть ли на фронте польская армия и каково настроение поляков, кто для них лучше, русские или немцы?
На все вопросы я ему отвечал, согласно полученному инструктажу.
После допроса меня накормили ужином и отправили в землянку. Наутро я был подвергнут вторичному, тяжелому допросу тем же лейтенантом и свирепым офицером «СС» в черном мундире. Хорошо говоривший по-русски, эсэсовский офицер грубым голосом раздраженно спросил:
«Значит, задание ты наше выполнил?»
«Да, выполнил», — ответили.
«А с каким заданием русских ты вернулся назад, к нам?» — продолжал с напором офицер.
«Я вас не понимаю, господин офицер. Не хотите верить — проверьте», — возразил я.
«Прикидываешься, темнишь! — рявкнул офицер. — Мы знаем, что русские тебя задержали и под угрозой расстрела ты согласился работать на них, поэтому и переправили тебя через линию фронта к нам. А вот какое задание они тебе дали, ты не хочешь говорить. Не скажешь — расстреляем!»
«Что ж, если я вам неугоден, то вы можете сделать со мной все, что захотите, — как можно спокойнее среагировал я на его угрозу — И потом, господин офицер, если вы думаете, что я перевербован русской разведкой и направлен к вам, то, по логике ваших мыслей, они должны были снабдить меня чем-то, например, важными для вас секретами с целью ввести ваше командование в заблуждение. А в действительности я такими сведениями не располагаю и сообщил вам только то, что лично видел и узнал у русских. И потом, представьте себе и задумайтесь, какое задание я могу у вас выполнить, какой вред я могу вам причинить? Ни оружия, ни взрывчатки, ни рации у меня нет и не было. Единственный автомат, и тот отобрал ваш солдат, которого я встретил после перехода линии фронта. У русских, как вам известно, хватает сил и возможностей чего-то добиться и без моей помощи, не связываться и не возиться с моей персоной».
После моих слов офицер задумался, а потом спросил:
«Тогда скажи, что тебя заставило вернуться к нам, рискуя жизнью, какими мотивами ты руководствовался?»
Я ответил: «До вербовки меня Абвером я, как знающий дизельные моторы, работал на заводе «Оскар-Дизель» в Лодзи, работа была интересная и нравилась мне. Капитан Больц и Ростов, которые вербовали и обучали меня, обещали после выполнения задания и возвращения назад предоставить мне более выгодную работу, хороший заработок и отдельную квартиру. Я им поверил, и верю сейчас, и надеюсь, что они выполнят эти обещания. А для меня любимая работа и нормальные бытовые условия — это главные стимулы и мотивы в моей жизни».
«И все-таки, мы тебе не верим, — продолжал настаивать офицер. — Как ты мог без содействия русской разведки пересечь линию фронта и не подорваться на мине. Ведь весь передний край нашей обороны, все подходы к немецким окопам заминированы. А ты легко преодолел минное поле. Без посторонней помощи ты бы не смог это сделать».
«Господин офицер, я ведь сапер и знаю, где ставят и где не ставят мины. Я выбрал для перехода к вам ручей, протекающий от вашей обороны к русским окопам. Зная, что мин в воде нет, я по ручью свободно прошел передовую и вышел ко второй линии немецких окопов уже в глубину обороны, где нет мин и где на рассвете встретил первого немецкого солдата».
«И все-таки я должен тебя расстрелять. Мы не можем допустить к нам даже нашего агента, побывавшего у русских и неискреннего перед нами».
Офицер вызвал солдата и приказал ему взять лопату. Меня вывели из бункера в лес, офицер вручил мне лопату и сказал: «Ну, что ж, рой себе могилу, если не хочешь признаваться!» Я ответил, что кроме того, что я сообщил, мне нечего утаивать!
Когда могила была готова, офицер бросил мне черную тряпку и велел завязать глаза. Тут я окончательно понял, что весь этот спектакль — последняя проверка меня.
Я знал, что, по заведенному немцами порядку, вернувшегося с задания агента, кто бы его не задержал, должны доставить в тот орган Абвера, который его вербовал и посылал на задание. Меня этот офицер обязан был отправить в «Буссард». А пока он решил проявить свое усердие. Подняв тряпку и скомкав ее, бросил офицеру под ноги: «Стреляйте без этой тряпки, я хочу видеть лицо офицера немецкой армии, расстреливающего безоружного солдата, своего союзника», — добавил я со злостью.
Офицер велел мне стать на краю могилы, вытащил из кобуры парабеллум и приказал солдату завязать мне глаза. Я стоял с завязанными глазами и спокойно думал: скорее бы кончалась эта инсценировка расстрела. Раздались два выстрела и спектакль был закончен. Офицер зло выругался по-немецки и ушел.
После этого спектакля меня посадили на машину и доставили в штаб армии, дислоцировавшейся в небольшом городе (название которого не помню). Здесь переводчик офицера «1-Ц» спросил меня, кто мой начальник, я назвал капитана Больца и Ростова. Часа через три на машине приехал зондерфюрер и доставил меня в г. Томашув, где поместил на квартиру к одному поляку. Здесь я прожил неделю. Поляк пытался споить меня и задавал провокационные вопросы, стремясь разоблачить. Через неделю за мной приехал зондерфюрер и отвез на окраину города, где в отдельном двухэтажном доме помещался новый начальник «Буссарда» капитан Дрегер со своим штабом. При встрече он поприветствовал меня, похлопал по плечу сказал: «Молодец, комрад». После этого приказал накормить, дать водки и переодеть. В течение пяти дней я жил у них, никуда не ходил и ничего не делал.
Вскоре приехал Больц и зашел ко мне. Спросив у меня фамилию, сказал, чтобы я вечером зашел к нему. Зашел к нему вечером, он за ужином (во время которого мы сильно выпили) стал меня расспрашивать, кто мне больше нравится — русские или немцы и как я хочу жить после войны. На это я ему ответил, что люблю свободу, покушать и работать, а остальное для меня безразлично. Во время ужина, на котором присутствовал еще один немец-лейтенант, тоже владеющий русским языком, с которым Больц больше и беседовал, а на меня смотрел и улыбался. В его взглядах и улыбке чувствовалось, что он мне не доверяет. Хотя о задании и его выполнении ни капитан Дрегер, ни Больц со мной не говорили. Ужин продолжался около часа, после чего я пошел отдыхать.
