Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - Квитка Андрей (книга регистрации .TXT) 📗
Сразу так потемнело, что я не различал белой лошади казака, шедшего впереди меня в нескольких шагах. В темную ночь я себя чувствовал совершенно беспомощным и не мог понять, как другие могли видеть и двигаться свободно среди мрака. Я приказал вестовому взять мою лошадь за повод недоуздка и вести меня, как слепого. До второго поста мы переправлялись через бурливую речку 22 раза, опасаясь постоянно, что лошади поломают себе ноги, скользя и проваливаясь в промежутках между крупными камнями, закругленными течением воды, по которым приходилось ступать, с трудом удерживая равновесие. Между двумя переправами мы поднимались по узким и крутым тропинкам и потом спускались в бездну, где шумела река и мерцали звезды в быстро движущейся воде. Ветки хлестали по лицу и сбивали фуражку. Мы были в пути три часа и пришли на пост в 11 Vi часов вечера.
В грязной фанзе горела лучина, на кане валялся разный хлам. Хотя болезненно хотелось спать, все тело до того измаялось, что, казалось, потребуется несколько дней покоя, чтобы восстановить силы, все же чай был еще более желанным. Я выпил две кружки кипящего чая, не имея терпения ждать его охлаждения.
26 мая. В 3 часа утра я проснулся и разбудил казаков; опять они копались и чаевали бесконечно. Только в половине шестого удалось нам выбраться. Против этой неповоротливости и неспособности забайкальцев к расторопной работе ничего не поделаешь; их чаевание, когда время дорого, может извести самого хладнокровного человека. Забайкальские казаки, застигнутые врасплох неприятелем, должны все побросать, если бы желали убраться своевременно; так и было каждый раз, когда нападение оказывалось неожиданным. Я слыхал, что казаки первой очереди расторопнее и в храбрости не уступят никому.
Дорога от второго поста до Сяосыря гораздо лучше, чем та, по которой мы шли ночью, кроме одного места, где приходилось пробираться по узкому карнизу из каменных плит, заливаемых рекою при половодье. Не так давно я проезжал здесь во время нашего рейда с генералом Ренненкампфом, но тогда мы ехали в обратном направлении, по хорошей дороге ночью, а по дурной – днем. В Сяосырь мы пришли в 10 часов утра. Я предложил командиру 6-й сотни Аргунского полка, содержавшего летучую почту, взамен снятых постов между Сыгоулином и Сяосырем установить посты к Фанзяпуцзы для соединения с этапной линией Фыншуйлин – Ляоян. Дорога на Фанзяпуцзы не была известна командиру сотни, я сам о ней узнал только случайно от моего урядника, сопровождавшего транспорт. Любезный хозяин угостил меня чашкой кофе. Вчерашней усталости не осталось следа, но страшно хотелось поспать часок-другой; вспомнил я поговорку одного приятеля – «в гробу наспишься». Не скажу, что эта поговорка была бы утешительною, но надо было покориться необходимости, и мы двинулись далее к Цзянчану. Пройдя около 15 верст, я приказал уряднику выехать вперед к дозорным и выбрать место для привала, где окажется фураж. Прошли одну деревню, другую, везде жители говорили, что у них ничего нет; наконец, мы остановились в деревне, где нашлось немного гаоляну, но и тот был подгнившим. Я объявил казакам, что я им даю только один час привала; это показалось им так мало, что они не захотели заваривать чай. Мой вестовой принес мне кипятку только за пять минут до выступления; он сказал, что не мог вскипятить воды раньше, потому что ходил искать корм для лошадей, потом водил их поить. Так как не было времени, то я от чаю отказался. Сердитый, голодный, усталый, отправился я в путь. Вьюки и заводные лошади задерживали движение; я вызвал казака, у которого лошадь шла проездом до 9 верст в час и, сдав остальную команду и моих лошадей уряднику, отправился сам-друг переменными аллюрами вперед, чтобы поспеть непременно в Цзянчан довольно рано и доложить генералу о бое вчерашнего числа. Мы должны были проезжать по долине, где преимущественно нападали хунхузы на летучую почту; но я надеялся проскочить благополучно. За деревней Суйдун, где Тайцзыхэ, вдоль которой шла дорога, делала крутой поворот, я захотел скоротать путь, перевалив через невысокую сопку, поросшую густым лесом; меня манила туда тропинка, поднимавшаяся на гору, которая, вероятно, имела назначением сократить тяжелую дорогу по щебню реки. Мой спутник отстал, и я полез на гору один, спешившись, так как было довольно круто. Когда я выбрался на перевал и проходил лесом на другую сторону горы, я вдруг наткнулся на манза, поспешно скрывавшего что-то в кустах. Мне пришло в голову, что это был хунхуз и что он прятал свое оружие, думая, что нас много. Чтобы не оставлять его сзади себя, я ему передал повод лошади и приказал знаками и несколькими заученными китайскими словами идти вперед и указать мне спуск горы, так как тропинка поднималась выше, и я не знал, как мне спуститься с почти отвесной скалы. Манза говорил, что «тау-мэю», т. е. не было дороги, но я пригрозил ему револьвером, и он стал пробираться через кусты по едва заметной тропе, круто вьющейся в расщелинах скалы. Один я никогда не нашел бы ее, и пришлось бы вернуться назад. Когда мы благополучно спустились до низу, я дал китайцу немного денег, и мы расстались друзьями. Я ничего не выиграл, перебравшись через сопку, потому что должен был идти тихо; казак, сделавший по дороге большой круг, поспел одновременно со мною. В 8 часов вечера мы прибыли в Цзянчан, и я прямо направился к генералу. Он вышел на крыльцо, посадил меня рядом с собою на скамейке и внимательно слушал мой доклад. Он был недоволен тем, что я снял посты между Сыгоулином и Сяосырем, полагая, что они давали бы сведения о движении неприятеля. Я ответил, что поступил так по приказанию генерала Грекова, но я, со своей стороны, считал это необходимым и снял бы посты, даже если бы приказания не было, потому что рассчитывать на исполнение такого рода службы слабыми постами казаков, напуганных постоянными нападениями хунхузов, сделавшихся смелее при приближении японцев, было невозможно. Генерал приказал выслать на следующий день сильный офицерский разъезд [52] к Сыгоулину.
Я разыскал Пепино, занявшего ту фанзу, в которой мы останавливались в последний раз; он так обрадовался моему возвращению, что меня растрогал. Хозяева фанзы со всеми слугами устроили мне радушный прием: «шибко знакомый ходя» [53]. Я с жадностью накинулся на вкусно приготовленный ужин, завалился на кану и заснул как убитый.
27 мая. Горячая ванна и чистое белье после похода – это такое наслаждение, с которым, кажется, ничто не может быть сравнимо. С непривычки спина и мышцы еще побаливали; но это скоро пройдет, нужно только втянуться, о чем позаботится генерал Ренненкампф.
Чтобы ближе познакомиться с офицерами отряда, я завел завтраки и ужины, когда бывали дневки, и приглашал 3–4 офицеров по количеству имевшихся приборов и тарелок. Сегодня я пригласил к завтраку командира второй сотни, есаула князя Меликова и офицеров сотни – Бобровского и прапорщика запаса барона Корфа. Князь Меликов забавно и талантливо рассказывал о грузинских и армянских военачальниках Кавказа, цитируя речи, приказы и патриотические обращения к войскам и местным жителям.
С Бобровским я познакомился раньше. Понравился мне очень барон Корф, скромный, молчаливый, немного застенчивый, он, наверно, был исполнительный и храбрый.
Ужинали у меня бывший лейб-драгун полковник барон Деллингсгаузен и бывший кавалергард есаул Бодиско. Пепино в восторге, что имелась разнообразная свежая провизия, даже небольшая форель, которую по его настоянию китайцы наловили наметом в Тайцзыхэ. Он готовил очень вкусно, но жаловался, что в китайской печи не мог печь слоеного теста и приготовлять разные изящные блюда своего репертуара.
28 мая. Завтракают войсковой старшина Трухин, младший полковой врач Терешкович, еврей, акушер и специалист по женским болезням; таких специалистов в армии было много. Он аккуратно вел свой дневник, записывая все названия пройденных деревень, цифровые данные и статистические сведения; он был добрый малый и в дружбе со всеми в полку. Пригласил я тоже хорунжего Мерчанского, сына полковника, командовавшего полком в первом корпусе.
