Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - Квитка Андрей (книга регистрации .TXT) 📗
Заботкин занял место в одной фанзе со мною, мы прекрасно поужинали и легли спать, приказав вестовым нас не будить, потому что генерал сказал, что мы будем здесь отдыхать два или три дня. Это было необходимо, чтобы дать оправиться людям и лошадям, пробывшим немало времени на пище святого Антония [43] в Саймацзах; здесь же было изобилие всего, оно казалось нам чуть ли не раем земным.
18 мая. Человек предполагает, но начальник отряда располагает: нас разбудили в четыре часа утра и передали приказание явиться в штаб дивизии в шесть часов.
Там было нам объявлено, что решено общее наступление на Саймацзы, в котором должны были принять участие: с юго-запада – части Восточного отряда под начальством графа Келлера, с запада, т. е. по большой этапной дороге из Ляояна, – полторы дивизии пехоты с артиллерией и 3-я и 6-я сотни нашего полка под начальством генерала Ренненкампфа, и с севера, по пройденному нами третьего дня пути, – бригада генерала Любавина.
Так как Саймацзы уже был занят японцами, то генералу приходилось проехать через Сяосырь на Гоньгауцзы, чтобы принять начальство над отрядом, атакующим Саймацзы завтра. Предстояло проехать девяносто с лишком верст, на это требовалось иметь заводных лошадей. Генерал назначил меня сопровождать его и вступить в командование наших двух сотен, находившихся в отряде полковника Карцева у Сынгоулинского перевала.
Я был в восторге: после интересного кавалерийского рейда, мы вступим в бой, которым, вероятно, не ограничимся, а, разбив противника, пойдем дальше на Фынхуанчен. Меня также радовало, что я увижусь с Келлером, и я был уверен, что с ним мы будем иметь успех.
Я брал с собою легкий струковский вьюк [44] на заводной лошади; остальные вьюки должны были идти с Пепино в отряде генерала Любавина. Мы предполагали, что у него дела не будет, потому что ему было приказано атаковать только тогда, когда он услышит наши орудийные выстрелы.
Мы выступили в четверть десятого. День был ясный, очень весело было идти переменными аллюрами, но это продолжалось недолго: вьючный обоз отстал, и пришлось остановиться, чтобы его обождать, а потом мерить свой шаг с вьюками, хотя и облегченными, но все же задерживающими движение колонны. Шли мы следующим порядком: впереди шесть казаков дозорных и с ними ротмистр Дроздовский, шагах в ста позади – генерал с заведывающим его хозяйством, отставным подъесаулом Терского казачьего войска Николаевым и адъютантами хорунжими Гейзелер и Козловским, за ними несколько лиц из штаба дивизии, потом конвойные с вьюками и заводными лошадьми и между ними человек двенадцать казаков, составлявших вместе с дозорами, наше прикрытие.
На летучем посту l-ro Аргунского полка, верстах в восьми от Цзянчана, встретился нам сотник 2-го Аргунского полка князь Леван Магалов; он доложил генералу, что выехал рано утром из Цзянчана с донесением к полковнику Карцеву в Гоньгауцзы и хотел пробраться по компасу прямо через сопки, но был остановлен в одном ущелье хунхузами, засевшими над дорогою, среди скал, и открывшими по нем огонь; имея с собою только шесть казаков, он не счел возможным продолжать движение в этом направлении и вернулся на большую дорогу.
Подъехал ко мне конвойный осетин генерала Шахтиев и спросил, не женат ли я на родственнице В. П. Шереметьева, он долго служил у него, знал всю семью и слыхал обо мне. У нас был еще один общий знакомый Кайтов, мой бывший нукер [45], с которым он служил в Турецкую кампанию. Теперь мы были кунаки, и он не терял случая оказать мне какую-нибудь услугу, справлял плеть, чинил оборвавшийся ремешок, а на стоянке угостил шашлыком из старой, жесткой, как камень, неощипанной курицы.
От половины третьего до половины пятого был первый привал. Я попробовал поспать после чаю и тщетных усилий отгрызть кусок курицы, зажаренной Шахтиевым. Было очень жарко, и мухи изводили ужасно. Мы входили теперь в район действий хунхузов; они здесь часто нападали на казаков летучей почты, преимущественно в тех местах, где долина суживалась; удивительно, что у нас сравнительно так мало потерь: хунхузы, засевшие на неприступных утесах, могли бы расстреливать на выбор проезжающих по дороге совершенно безопасно для себя.
Разливы Тайцзыхэ покрыли всю долину галькой, накаливающейся на солнце чуть не добела; лошадям было очень тяжело ступать по ней, и они шли, точно ощупью.
Мы пришли в Сяосырь в 8 часов вечера и остановились все вместе в просторной фанзе богатого купца. Как у всех торговцев, жилые фанзы находились в глубине двора, а лавки выходили на улицу. Двор был окружен высокой каменной стеной, крыльцо обложено плитами и огорожено каменной решеткой со столбами, на которых скалили зубы изображения чудовищ, не то львов, не то собак. У входа росли два кипариса, а вокруг террасы цвели розы.
Нам было подано по кружке чаю с кусочком сахару вприкуску. Сахар составлял такую редкость в отряде, что генерал привык совсем без него обходиться.
Выступление назначено в двенадцать часов ночи; мы легли спать в девять, а в одиннадцать нас разбудили к ужину; горячий суп отогнал сон и подкрепил нас.
Перед выступлением проводник, договорившийся указать нам дорогу, исчез. Генерал крикнул на хозяина нашей фанзы, что он даст ему сто плетей, если не будет сейчас же другой. Через пять минут проводник нашелся, но у него не было лошади. Новые угрозы злополучному хозяину получить сто, двести, триста плетей воздействовали, и лошадь тоже была добыта. Мы тронулись в путь.
Небо заволокло кругом тучами, перепадал мелкий дождь, а иногда и довольно крупный. Луна изредка проглядывала из-за туч, но весьма слабо освещала наш путь. Мы шли сперва довольно ровной дорогой; прошли через деревню по улице, напоминавшей матушку-Москву с ее необтесанными булыжниками вместо мостовой. В версте далее пришлось слезть и вести лошадей на поводу по скользким плитам, местами залитым рекою. Может быть, днем здесь не так скверно, как казалось, ночью же это было довольно неприятно. Мы переправлялись несчетное количество раз через бурную речку, опасаясь принять холодную ванну; лошади скользили и спотыкались, ступая на круглые слизистые глыбы, которыми было усеяно дно реки, вода подходила им по брюхо. Чувствовалось облегчение, когда выбрались на другой берег, но ненадолго – саженей сто или двести далее мы подверглись тем же испытаниям.
Генерал сказал мне, что, по показаниям местных жителей, в этом ущелье орудуют около ста пятидесяти хунхузов; ежеминутно можно было ожидать залпа, что задержало бы наше движение вперед. Я думал, что в случае нападения, нам следовало возможно скорее проскочить вперед, не отвечая на выстрелы. Мы ожидали серьезного боя с неприятелем, и была бы какою-то злою насмешкою задержка в пути хунхузами.
Зажигались со всех сторон светляки, а я слышал, что кто-то из офицеров утверждал, что это была сигнализация электрическими лампочками японских разъездов.
Встреченные китайцы говорили, что японцы заняли Сынгаулинский перевал и выслали патрули вперед и в стороны; в таком случае дорога на Саймацзы нам была отрезана, но это генерала нисколько не смущало.
Наша маленькая колонна шла узкою тропою, справа по одному, и растянулась на большое расстояние; вьюки и заводные лошади отстали далеко. Авангард шел кучкой, имея между двумя казаками привязанного проводника, ни одного дозора не высылалось ни вперед, ни в сторону. Это стремление казаков скучиваться в ожидании встречи с неприятелем было неразумным стадным инстинктом стать под защиту товарища.
Показания китайцев о близости японцев подтверждались всеми встречными. Делалось тревожно, казаки начали беспокоиться, и колонна сразу подтянулась.
Дождь усилился, дорога длилась без конца. Меня так клонило ко сну, что я позабыл о японцах и хунхузах и, казалось, отдал бы полжизни, чтобы склонить голову и уснуть хотя бы на полчаса. Я дремал и едва держался в седле; меня поддерживал немного коньяк, который я пил по капле от времени до времени. Уже давно рассвело, теперь все-таки легче, потому что видишь, куда ступать, и на дороге через лес не хлещут ветки по лицу. Всему настает конец, настал конец и нашему странствованию… К десяти часам утра мы пришли в Гоньгауцзы, разоренное село с несколькими оставшимися жителями. Николаев распоряжался обыском фанз, но, несмотря на крики, брань и угрозы, не нашлось ничего.
